29 января 1833 года в Санкт-Петербурге учреждена первая в России городская почта — «для пересылки между живущими в столице писем без вложения денег и вещей».
В 1830 году Госсовет принял решение провести эксперимент по организации городской почты в Санкт-Петербурге. Царь это решение утвердил, но отметил, что экспериментировать следует не более двух лет. Город тут же был разделён на 17 округов с 45 пунктами приёма писем, размещавшимися в обычных лавках («каковые предпочитаются другим местам, потому что ежедневно бывают открыты с утра до вечера»). Было положено два почтальона на каждый округ. Почтальоны (тогда их называли письмоносцы) три раза в день забирали корреспонденцию, доставляли её на почтамт. Там её сортировали, а затем разносили по адресам. Пересылка письма стоила 20 копеек (полкило говядины), визитки или приглашения — 10 копеек. То есть вести переписку в городе могли позволить себе только состоятельные люди.
Опыт полностью удался. В 1835 году царь узаконил городскую почту Петербурга. А в ноябре 1836-го именно таким образом был отправлен друзьям Пушкина подлый пасквиль. И именно благодаря такому способу пересылки корреспонденции Пушкин узнал, что отправил его нидерландский посланник барон Луи Геккерн.
Частное расследование не потребовало много времени. На оборотной стороне конверта, присланного его приятелю Михаилу Виельгорскому, который попал к Пушкину (единственный сохранившийся до наших дней, хранится в Пушкинском доме), рядом с почтовым штемпелем стоял номер 58. Это номер «приёмного места» ― мелочной лавки, находящейся в Большой Коломне на Прядильной улице у мещанина Фомина. Это было самое близкое к нидерландскому посольству «почтовое отделение».
К этому времени все существовавшие в Петербурге «приёмные места» (их было чуть больше ста) отправляли в среднем за день 400 писем. Тое есть что к приёмщику из лавки, получавшему за них деньги, за день обращалось не более 4―5 человек. Так что он вполне мог вспомнить того, кто этот конверт отправлял. Поэтому Пушкин уже через три дня уверенно говорил о том, что пасквили изготовлены нидерландским посланником. Кстати, вызов Дантесу он тоже отправил городской почтой.
Хорошо известно, что вся корреспонденция Пушкина перлюстрировалась. (Пушкин ― Вяземскому 10 мая 1834 года: «Однако какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться»). Причём с 1828 года такая почтовая цензура была узаконена. Был создан специальный «алфавит» ― список тех, чью переписку следовало читать в обязательном порядке. Пушкин в этом списке был. Кроме того, регулярно проводились выборочные читки. Запрещалось вскрывать письма только трёх человек ― царя, министра внутренних дел и начальника III Отделения. Тем более перлюстрация касалось Геккерна ― чтение всех почтовых отправлений иностранных посольств существовала ещё со времён Ивана Грозного. А матушка Екатерина не брезговала сама просматривать переписку иностранных послов. И тем не менее, именно пасквили Геккерна и пушкинскй вызов на дуэль проскочили у вдумчивых чтецов между пальцев. Царь узнал об анонимке только после смерти Пушкина. Самое важное пелюстраторы прошляпили.
А между тем при приёме на эту ответственную работу обязательны были два условия: знание не меньше двух-трёх европейских языков и самое главное ― благонадёжность. В результате, как говорят, появились целые династии перлюстраторов. Но службы этой всё равно стеснялись. Не только сами официальные чтецы чужих писем, но даже и царь. Он приказал «чиновников, по секретной части употребляемых», использовать «под другими наименованиями гласных должностей цензоров и переводчиков». На петербургском почтамте таковых было 17 человек (всего в России ― 33).
Но чем дальше, тем населённее становились «чёрные кабинеты». Тайных читателей становилось всё больше. Царь-освободитель Александр II лицемерно ― как и во всём остальном ― декларировал тайну переписки. Но разрешал вскрывать письма подданных в случаях особой важности. Эти «случаи особенной важности» случались на удивление часто. Читали письма западников и славянофилов, либералов и консерваторов, чиновников, помещиков, студентов. После прочтения во многих случаях заводились особые дела с заголовками «По письму».
Александр III был человеком открытым, с широкой душой, поэтому разрешал вскрывать любую корреспонденцию. Не только когда в отношении отправителя или получателя у полиции возникали подозрения. Вскрывали даже почту членов царской фамилии ― вдовствующей императрицы (что она там могла насекретничать?), переписку наследника с балериной Матильдой Кшесинской… Может быть именно поэтому сам Николай II в течение всего своего царствования отказывался читать тайно вскрытые письма. Впрочем, за него это с успехом делали другие. Самый прогрессивный и передовой царский министр Пётр Столыпин приказывал вскрывать не только переписку революционеров, политиков и чиновников, но также собственных друзей и родственников.
Однако всё это ни в какое сравнение не идёт с размахом перлюстрации при большевиках. В царской России в год перлюстрировали не более миллиона писем, при коммунистах уже в 1924-м вскрывали пять миллионов писем и восемь миллионов телеграмм. «Всех подозрительных, которые могут принять участие в активной борьбе, нужно держать на учёте, выяснить, проверить. Это гигантская информационная работа, которая должна выступить на первый план», ― учил своих подчинённых Дзержинский.
Эти заветы не забыты его наследниками и сегодня. Конечно, перлюстрация обычной бумажной почты потеряла смысл. Но зато появился простор для прослушивания телефонных разговоров и взламывания мессенджеров. Свобода слова, тайна переписки? Вы о чём?