Экономический кризис ударил не только по производственной сфере и торговле. Сокращение государственного финансирования музеев вызвало и сокращение финансирования реставрационных работ. О том, как реставраторы переживают сложную экономическую ситуацию, «Вкризис.ру» рассказал Борис Игдалов, директор Царскосельской Янтарной мастерской.
— На дворе кризис, ситуация сложная, как она сказалась на мастерской?
— Заказов стало меньше. Мы работаем с государственными структурами, в частности, с музеями. Не секрет, что музеям было сокращено финансирование, так что число заказов сократилось. С этим, разумеется, связаны определенные трудности. Впрочем, заказчики, которые связаны с большим бизнесом, у нас тоже есть. Мы выполняем сложные, дорогие проекты. Нечасто, но выполняем.
Честно говоря, были мысли о сокращении штата, но это – крайний шаг. Надо держаться, потому что безумно жалко мастерскую. Здесь работают подготовленные мастера, за 30 лет накоплен уникальный опыт. Сломать все это, уволив сотрудников, просто, а восстановить уже будет невозможно.
— Но, может быть, выход прост – в привлечении дополнительных средств, например, в кредитовании?
— Кредиты – это смерть. Особенно сегодня, когда ситуация с оплатой за работу непредсказуема. Вообще наши банки — это, на мой взгляд, очень неповоротливая и консервативная система, которая направлена на решение совсем других вопросов, чем поддержка производства. Конечно, у нас со всех трибун говорят, что надо поддерживать малый бизнес, но я пока этого не вижу.
— Неужели вы со всем не чувствуете поддержки?
— Нет, конечно, с администрацией города Пушкин мы дружим и помогаем друг другу. Но, при том, что у нас есть по-настоящему уникальные научные разработки, уникальные специалисты, было бы неплохо быть «под крылом» у Санкт-Петербурга. Однако мы этого не ощущаем. Так что по большому счету, поддержки нет.
— То есть реставрация сегодня «в загоне»?
— Сегодня в России сложилась сложная ситуация. Раньше была Комиссия при Министерстве культуры, которая занималась аттестацией художников-реставраторов, сейчас ее нет. Существовало понимание, что реставрация – это очень сложный процесс. Схема была простой: при наличии аттестованных специалистов, компании выдавалась федеральная лицензия на реставрационные работы. Были «реставрационные расценки», то чем отличались реставрационные компании от просто строительных. Потому что реставрация – это исследование, обследование, изучение документов, применение различных методик, которыми обычные строительные фирмы чаще всего не владеют.
Сегодня все иначе: в тендерах на производство реставрационных работ могут участвовать очень многие компании, в том числе и те, что не обладают необходимым уровнем профессионализма. И выигрывают эти тендеры те, кто предложит значительно меньшие затраты. Но при этом понижается качество работ, привлекается неквалифицированная рабочая сила. Получается, что реставратор, как профессия, исчезает… Нет, я понимаю, что жизнь сейчас динамичная, что нужно быстро строить, быстро осваивать деньги. Только к реставрации – это не имеет никакого отношения. Реставрация – не та работа, которая должна строиться по такому финансово-временному признаку. Реставратор – это доктор, врач, который должен, прежде всего сохранить! Он – хранитель!
— За вашей мастерской числится по-настоящему уникальные проект – возрождение Янтарной комнаты…
— Это был амбициозный, дорогой и сложный проект. Практически всему приходилось учиться буквально на ходу. Ведь это не российская культура, не наша камнерезная традиция. Янтарная комната связана с культурой Польши и Восточной Пруссии, Германии. Сложно было, когда прекратилось финансирование. В стране началась перестройка-перестрелка: прекратилась поставка материала (янтаря) и работа прервалась. Нашему коллективу пришлось выйти из состава базовой компании объединение «Реставратор», но нужно было сохранить мастерскую и людей! Новый этап начался после подписания договора с немецкой компанией «Рургаз». Сложно было спланировать каждый день на 4 года вперед, рассчитать весь объем работ так, чтобы в определенный день и час, «дернуть» за веревочку и там все было готово. Это была серьезная экономическая и производственная задача. Но немцы, заплатившие деньги, очень хорошо представляли себе, зачем им нужен этот проект, поэтому пиар был по высшему классу. Я буквально жил в Калининграде, получая янтарь. Динамика была сумасшедшая.
— А какие планы у вас и вашей мастерской сегодня?
— Главное, конечно, сохранить мастерскую. Нашим специалистам за 50 лет, а молодежь работать не очень рвется. Молодым сейчас сложно: хотят сразу зарабатывать большие деньги, но в реставрации больших денег просто быть не может. Мы не бизнесмены. Здесь можно зарабатывать деньги достаточные, но для этого надо что-то уметь, а, как известно, для этого надо учиться. Если говорить о проектах, то сейчас мы принимаем участие в реставрации Агатовых комнат. Это очень долгий проект. Поэтому к празднику, к 300-летию Царского села, он выполнен, конечно, не будет.
— Звучит не очень оптимистично…
— А причин для оптимизма особенных и нет. Смотрите сами: у нас возрождена культура воссоздания предметов декоративно-прикладного искусства из янтаря, а также когда-то утраченная культура флорентийской мозаики. Но если не будет поддержки на государственном уровне, все это умрет снова. У нас сегодня два пути: самоуничтожиться или «свалиться» на какой-то ширпотреб. Сейчас много компаний, которые торгуют изделиями из янтаря, украшениями. Мы никогда с ними никогда не конкурировали. Теоретически можно что-то такое попробовать сделать, поработать в области дизайна изделий, но нужно ли это? Нужно ли нашу мастерскую, «заточенную» под производство уникальных предметов, разворачивать далеко назад? Думаю, что не нужно, не интересно! Люди, которые здесь работают, вряд ли воспримут это с восторгом.
— И что теперь? Чего ждать?
— Я ни от кого не жду милости. У нас есть планы по созданию фонда для поддержки мастерской. Попробую что-то в этом направлении сделать.