2 марта 1912 года на заседании Общества ревнителей художественного слова, проходившего в редакции журнала «Аполлон» в доме № 24 по набережной Мойки поэт Николай Гумилёв провозгласил акмеизм ― новейшее направление поэзии, противоположное символизму.
Этому знаменательному событию предшествовал большой скандал в благородном семействе. Точнее, в Академии стиха Вячеслава Иванова. Осенью 1911 года Гумилёв прочёл в знаменитой ивановской Башне стихотворение «Блудный сын». За что, как вспоминала Надежда Мандельштам, был подвергнут «настоящему разгрому». В знак протеста друзья Гумилёва покинули собрание и вскоре организовали свой «Цех поэтов» ― поэтическое объединение собравшее стихотворцев, считавших символизм явлением устаревшим, прошедшим свою вершину. Первыми акмеистами назвали себя Николай Гумилев, Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Сергей Городецкий.
В декабре 1912-го была полностью сформулирована и оглашена программа акмеизма: отказ от символа как единственного вида поэтического творчества, «самоценность каждого явления» в поэзии, отрицание мистического и приоритет многокрасочной земной жизни и простого предметного мира. Акмеисты назвали своими предшественниками и вдохновителями Франсуа Вийона с его жизнеприятием, Франсуа Рабле с присущей ему «мудрой физиологичностью», Вильяма Шекспира с его даром проникновения во внутренний мир человека, Теофиля Готье, поборника «безупречных форм». Непосредственными предшественниками акмеизма были названы Иннокентий Анненский и Михаил Кузмин.
При этом единство теории не исключало, но постулировало особенности творчества каждого акмеиста. Посему в разное время к «Цеху поэтов» примыкали Николай Клюев, Владимир Нарбут, Михаил Зенкевич, Георгий Иванов, Елизавета Кузьмина-Караваева, Георгий Адамович, Ирина Одоевцева. Но реальными акмеистами, собственно создавшими славу поэтическому течению, были Гумилев, Мандельштам и Ахматова. Причём Ахматова причисляется к акмеистам весьма условно.
Отец символизма Валерий Брюсов сразу и навсегда возненавидевший новое течение заявил, что «акмеизм ― выдумка, прихоть, столичная причуда». Символ русского символизма гениальный Александр Блок назвал акмеизм «привозной заграничной штучкой». Хотя акмеизм, в отличие от символизма или футуризма аналогов в мире не имел и был чисто российским изобретением.
Может быть потому и не прижился на российской почве. Уж больно выделялся на общем фоне самобытностью. В 1922-м Брюсов отказал акмеизму в праве именоваться поэтическим направлением, потому как он находится «вне основного русла литературы». Ну каково было основное русло в 1922-м известно: за год до пафосного разоблачения Брюсова первый акмеист Николай Гумилёв был расстрелян ― не вписался в русло. А сам-то Брюсов прямо-таки влился в общий поток. В стройном хоре восхвалений Ленина его голос диссонансом не звучал: «Вождь, земной Вожатый Народных воль, кем изменён Путь человечества…»
Ровно 21 год спустя после манифеста о рождении акмеизма, в день его совершеннолетия, 2 марта 1933 года в зале Капеллы прошло последнее в нашем городе выступление последнего акмеиста Осипа Мандельштама. В том самом 1933-м он написал то самое, знаменитое:
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него ― то малина
И широкая грудь осетина.
Нет, в ленинградской Капелле он его не читал, много чести… Мандельштам вообще не читал это стихотворение публично. Однако знали его все, в том числе и «осетин». И вот «осетина» давно уже нет. Но стихотворение (а значит, и акмеизм) живёт. Чего не скажешь о символизме в узком смысле. Хотя в более широком ― да тоже имеет место быть: стих Мандельштама по-прежнему актуален, хотя «осетин» уже не «осетин», а обыкновенный русский. Оттого, вероятно, не такой свирепый.