Как сейчас воюет «Азов», возрожденный после Мариуполя

Когда-то «Азов» был батальоном, потом — «отдельным отрядом спецназначения» (фактически — полком). Он в полном окружении оборонял Мариуполь, но после взятия города россиянами история «Азова» не закончилась. Сейчас эта знаменитая воинская часть возрождена, развернута в полноценную бригаду и держит важный участок фронта.

 Техника простая, как грабли

Со стороны Серебрянского леса — он в нескольких километрах от нас, через него проходит линия фронта — изредка гулко бахает артиллерия. Мы c «азовцами» идем через перелесок к позициям «Градов», пообщаться с бойцами. Сейчас ситуация на этом участке относительно спокойная. Главная для нас проблема в данный момент — атакующие стаи комаров.

Спокойствие вокруг, впрочем, временное. «Азов» часто отражает штурмы россиян, периодически переходит в контратаки, отправляет свои спецпозразделения в ночные рейды по позициям противника — словом, ведет активную оборону.

Место действия: территории на стыке Донецкой и Луганской областей. Впереди, за Серебрянским лесом, чуть к северо-востоку — Кременная, Северодонецк, Лисичанск. Они сейчас под россиянами.

Если южнее нас, на некоторых других донбасских направлениях, армия РФ, хоть и медленно, но движется вперед, то Серебрянский лес уже больше года является непреодолимой преградой для оккупантов. Однако стабильность этого участка фронта дается «Азову» нелегко.

Мы дошли до позиций «Градов» и смотрим на одну из этих старых машин, надежно замаскированную. Установка на шасси «Урала» находится в боевой готовности и может открыть огонь в считанные минуты, получив приказ от командования — нужно только сдернуть маскировочные сетки. Из-за жесточайшей экономии боеприпасов расчет «Града» ждет сигнала на залп подолгу. Тишина над позициями и РЗСО, и ствольной артиллерии «Азова» стоит многие часы.

«Машина, в принципе, надежная и простая, как грабли, — говорит командир «градовского» расчета, молодой стеснительный парень. — Но хотелось бы чего-то поновее, чего-то западного. Тем более к советской технике сейчас дождаться боеприпасов едва ли не сложнее, чем к натовской».

За десять лет «Азов» прошел долгий путь и долгую эволюцию. Начался в 2014-м как батальон добровольцев — ребят из фанатских групп и патриотических организаций со всей Украины, в том числе из Донбасса и Крыма. Постепенно дорос до отряда спецназначения и покрыл себя славой во время обороны Мариуполя. Потом, уже после оккупации Мариуполя, «азовцы» совершили немыслимое — ветераны создали «Азов» заново и сумели развернуть в полноценную бригаду Нацгвардии — одну из самых боеспособных и самых популярных в Украине.

Медик «Азова»: бывший россиянин

Мы приезжаем в стабилизационный пункт — место, куда в первую очередь доставляют с передовой раненых. Здесь парамедики передают раненого солдата врачам, и те проводят самые неотложные процедуры и, если нужно, операции. Словом, стабилизируют человека — откуда и название. Только потом боец едет в госпиталь, который расположен дальше от фронта.

Сейчас в стабпункте относительно просторно, каталки пусты. Лишь одному человеку перевязывают руку. Главный здесь — молодой и физически крепкий мужчина, врач. Позывной — Бьерн. Он из Мурманска, родился в семье российского офицера, украинца по национальности, детство прожил в России. Переехал в Украину в семнадцать лет с родителями. Это были еще далекие сонные времена президентства Леонида Кучмы. Получил медицинское образование, работал в запорожской больнице. Ортопед-травматолог. Пытался отказаться от российского гражданства еще до полномасштабного вторжения — но это не так-то просто сделать, Россия неохотно отпускает своих подданных. В каком-то смысле «помогло» начало большой войны — мой собеседник сумел поступить в «Азов» на военную службу и благодаря этому позднее получил гражданство Украины. Выбор в пользу «Азова» он объясняет так: «Тут много людей из тех же восточных регионов Украины, где жил я. И это подразделение близко мне по духу». Бьерн настаивает на том, что в «Азове» «максимально отсутствует ксенофобия». «У нас тут есть и русские, и евреи, и мусульманские народы. Мы все максимально разные, в «Азове» ценят поступки, а не вероисповедание и не цвет паспорта», — говорит он.

За происходящем в России Бьерн иногда пытается наблюдать, но, по его словам, слабо понимает, что там происходит. «Все-таки я уехал оттуда двадцать лет назад, Россия 2004-го и Россия 2024-го — две совсем разные страны».

Ветеран Мариуполя и офицер-чеченец

Прифронтовой город, заселенный солдатами и дичающей флорой, которая пожирает кирпичи и асфальт. Сквер утопает в вышедшей из-под контроля растительности. Общаемся в этом сквере с бойцами. Один из них — совсем молодой парень, позывной Морти. Но он — уже офицер, «старый» азовец, в том смысле, что служил в «Азове» — тогда еще в полку, а не в бригаде — до полномасштабного вторжения. Участник обороны Мариуполя, потерял там руку — она оторвана по плечо.

Вспоминая о Мариуполе, Морти отмечает интересную вещь. По его словам, в условиях тех уличных боев особенно опасна была бронетехника. На мое замечание, что после пресловутого новогоднего штурма Грозного в 1995-м много говорилось о крайней уязвимости танков в городе, Морти отвечает, что в Мариуполе ситуация была иная: «У защитников города не было преимущества в живой силе и противотанковых средствах. Танк или БМП могли подъехать в хаосе руин практически впритык и работать по тебе с притыка, и очень тяжело уничтожать их на подъездах — пока они где-то там едут три-четыре квартала вне прямой видимости. К тому же в то время была не так развита воздушная разведка — дроны у нас конечно присутствовали, но прямо круглосуточного наблюдения, мониторинга не было».

«Но наши парни проявили себя тиграми и много уничтожили техники», — добавляет боец.

Руку Морти потерял при отступлении их подразделения на «Азовсталь» — последний бастион мариупольского гарнизона.

«По нам прилетел снаряд и мне оторвало руку. Первую помощь я начал оказывать сам себе, но из-за высокой ампутации я просто физически не мог нормально одеть себе турникет. Мне помог мой побратим. Эвакуация под обстрелом продлилась шесть часов. Мне повезло: тогда на «Азовстали» еще были обезболивающие, меня прооперировали», — рассказывает Морти.

Он вспоминает, что «условия в бункерах были максимально печальные». В их госпитальном помещении лежали едва ли не друг на друге человек 150 с тяжелыми ранениями. «Сперва мы кушали и обед, и ужин, а потом ракета прилетела по кухне, завалила ее полностью со всеми припасами. И нам питание начали носить с другого бункера. В сутки получалась половина пластикового стаканчика каши и иногда кусочек хлеба».

После того как «Азов» и другие подразделения мариупольского гарнизона получили приказ сложить оружие, Морти оказался в плену в колонии в Еленовке в оккупированной части Донецкой области. «Мне повезло, через 45 дней меня поменяли — как ампутанта, в первой партии», — говорит Морти.

Оказавшись на свободе, несколько месяцев он лечился, проходил курсы реабилитации. Но уже в начале 2023 года вернулся в возрожденный «Азов».

«Сейчас работаю с данными, с бумажками. Хочу помогать защищать свою страну. Как могу. К тому же «Азов» — это моя семья», — завершает свой рассказ боец.

Офицер с позывным Банкай — представитель нового поколения азовцев — вступил в ряды бригады уже в разгар большой войны. Хотя воюет с первых дней «полномасштабки» — начинал в одной из бригад ВСУ. По национальности он чеченец, но родился в Украине. Спортивный и интеллектуальный парень, по-русски говорит без какого-либо акцента.

Он считает себя профессиональным военным. И если учесть, что до войны Банкай в армии не служил, а сейчас уже в офицерском звании в элитной бригаде — он действительно может считаться таковым. Отвечая на вопрос, определяет ли он себя как воина, носителя базового воинского психотипа, Банкай задумался. «Нет, — все же произносит он. — В начале войны я думал о себе так. Но теперь я понимаю, что ненавижу войну. Много моих побратимов погибло. В войне нет ничего хорошего».

При этом он категорически отвергает саму возможность заморозки конфликта — как впрочем и все азовцы, с которыми я разговаривал. С его точки зрения, заморозка даст Путину передышку, время для накопления сил. И новое полномасштабное вторжение, с учетом опыта, полученного российской армией, отразить будет гораздо труднее.

Ненависти к врагу этот офицер, по его словам, не испытывает, так как это «непрофессионально». «Ненависть — чувство, которое дурманит. Разум воина должен быть холодным и чистым. Чем дальше в тыл, тем больше ненависти. И обязательно должно быть цивилизованное отношение к пленным. Ненависть к пленным не делает тебе чести. У нас люди прошли Мариуполь, прошли плен и понимают каково быть пленным», — говорит Банкай.

Ситуацию на фронте Банкай оценивает здраво — без шапкозакидательства, но и без уныния. По его наблюдениям, враг эволюционирует, в том числе в области оснащения, вооружения. Офицер рассказывает, что у российской армии появились хорошие бронежилеты, аптечки, тепловизоры — украинцы видят это, изучая снаряжение на пленных и на брошенных трупах врагов.

С его точки зрения, российское руководство специально утилизирует десятки тысяч деклассированных элементов в мясорубках типа бахмутской: «В Бахмуте они стерли очень много непотребного людского материала. Еще когда я служил в ВСУшной бригаде, был в Клещеевке под Бахмутом. Мы заходили на их позиции, и там кругом шприцы. Помню, в каком состоянии были их пленные, какие у них были огромные зрачки. Они могли потеряться, случайно без оружия к нашим позициям прийти. Россияне почистили тюрьмы, закидали нас мясом — но и добились в итоге определенного военного результата».

Согласно Банкаю, при улучшении оснащения некоторых российских подразделений, у противника остается еще очень много глупых, бездарных действий: «Мясные штурмы продолжаются. Под Тернами мы за месяц уничтожили около тысячи их солдат. На моих глазах за одиннадцать минут они потеряли тридцать человек разведвзвода — потому что неправильно его выгрузили, на свое же минное поле, и потом наша минометка их добила. А однажды был случай, когда они штурмовали свои же позиции».

Ворон и его дроны

БПЛАшники, к которым мы приехали, базируются в лесополосе — так безопаснее. Беспилотники совершили за последнюю пару лет настоящую революцию в военном деле. Но движущая сила этой продолжающейся революции — не только машины, но и люди, которые ими управляют. Операторы дронов — приоритетная цель для воюющих сторон по обе стороны фронта. «Если узнают, где мы — ударят артиллерией. Не будет доставать артиллерия — пошлют свой дрон-камикадзе «Ланцет», — говорит командир БПЛАшников с позывным Ворон.

Ворон — интеллигентный мужчина в возрасте, похожий на киноактера Дж. К. Симмонса. До войны был системным администратором. Он обращет мое внимание на имеющийся в его группе гаджет — устройство сканирует частоты и определяет, летит ли в нашем направлении вражеский дрон. При приближении воздушного противника, эта карманная установка радиоэлектронной разведки подает звуковой сигнал. В случае угрозы операторы откладывают выход из лесополосы в поле, откуда осуществляется запуск их беспилотника — разведывательной «Лелеки-100». И аппарат, сканирующий частоты в поисках вражеской воздушной угрозы, и БПЛА «Лелека» — украинские разработки.

Поскольку сейчас угроз не обнаружено, азовцы выбегают в поле и при помощи катапульты отправляют «Лелеку» в небо. Задача на сегодня — провести аэроразведку в районе Кременной, в ближнем тылу российских войск. Когда «Лелека» достигает контролируемой врагом территории, бойцы, склонившись над монитором компьютера, изучают зеленый ковер этих земель. Устанавливают, где таится замаскированная российскими военными техника.

Ворон хвалит «Лелеку» — это надежная штука. По его словам, при необходимости он легко мог бы пересесть и на дроны-коптеры типа «Мавика», которые сбрасывают гранаты и бомбы на противника. Также у него есть планы освоить FPV-дроны, но с ними сложнее. Эти стремительные машины смерти требуют от оператора, управляющего ими при помощи специальных очков, устойчивого вестибулярного аппарата. Также очень умелыми должны быть руки: пульт и стики FPV-дрона чрезвычайно чувствительны.

Кошмар Таганрогского СИЗО

Оборона Мариуполя — самая известная глава в истории «Азова». Это и гордость азовцев, и их непрекращающаяся боль. Прошло уже два года с тех пор, как защитники «Азовстали» вынуждены были сложить оружие, и до сих пор в бесчеловечных условиях российского плена находится около тысячи бойцов.

Разговариваю с одним из офицеров — ветераном, присоединившемуся к «Азову» еще в 2015 году. Во время обороны Мариуполя он был командиром снайперского подразделения. Провел в плену год, прежде чем попал на обмен.

Сперва, когда азовцев привезли в колонию в Еленовке, отношение к ним, по словам моего собеседника, было «относительно нормальным»: «Меня только один раз слегка ударили резиновой ментовской дубинкой, но это и за удар можно не считать». Настоящий ад начался, как только азовцев перевезли на территорию России, в СИЗО Таганрога: «Там происходили наистрашнейшие сюжеты, которые я рисовал в своей голове накануне сдачи в плен». Офицер рассказывает, что пленных нещадно били месяцами, были случаи, и когда людей забивали до смерти, и когда люди умирали в камере, вернувшись с «допроса». В таких случаях администрация СИЗО говорила сокамерникам умершего: «вот вам листочки, пишите, что это вы его избивали».

«Были парни, которые не вытягивали всю эту ситуацию ни физически, ни психологически, и резали себе вены. Помимо избиений мы столкнулись с голодом и холодом. Долго не выдавали теплых вещей, а зимой в камерах температура опускается низко. Обед умещался в три столовых ложки каши. И весь день из динамика в камере гимн Российской Федерации, песни Газманова. Лежать на нарах днем нельзя — ты или стоишь на ногах, или сидишь на узенькой лавке. В состоянии постоянно голода, когда все твое тело избито, это очень тяжело», — рассказывает азовец.

На допросах следователи выбивали у азовцев «признания» по выдуманным обвинениям: «Еще когда я был в Еленовке, со следаками можно было поспорить, поотстаивать свою позицию. ФСБшник говорит мне, что я давал команду снайперам занимать позиции на крышах жилых многоэтажек, и тем самым якобы провоцировал удары российской армии по этим домам. Я объясняю им, что за все время мариупольской кампании мы ни разу не поднимались выше седьмого этажа и вообще не были на крышах, так как многоэтажки под бомбежкой складывались, словно карточные домики. Тогда они обвиняют меня в том, что мы пристреливали оружие по мирным жителям. Я отвечаю: «Что такое пристрелка оружия? Это стационарная мишень, ты выстрелил, потом подошел, отмерил сантиметры, опять выстрелил. Никто ни по каким бегающим людям оружие не пристреливает. И по кому мы должны были стрелять? У меня большая часть подразделения — парни из Донецкой области. Они должны были стрелять по своим родителям, по своим соседям?» Но это в колонии в Еленовке можно было с ними спорить. Когда нас привезли в Таганрог и начался настоящий прессинг, с подвешиванием на наручниках и избиениями, говорить что-то уже было невозможно».

Как рассказывает мой собеседник, ему помогли выжить и не сойти с ума курсы, которые до большой войны проводили с бойцами «Азова» приглашенные инструкторы из Великобритании и Хорватии. В рамках обучения глубинной разведке были и тренинги на случай попадания в плен, попадания под форсированный допрос: «Я очень благодарен за эти курсы, без них не знаю, как бы я выжил».

Еще одним испытанием в плену был почти полный информационный вакуум. Пленные месяцами не знали, что происходит на воле, на войне. Иногда удавалось подслушать что-то из разговоров сотрудников ФСИН в тюремных коридорах. Изредка попадался более менее адекватный следователь, который мог обронить какую-то новость.

О случающихся время от времени обменах бойцы слышали. Однажды ночью они услышали шум в коридоре, лязг открывающихся дверей: «К нам в камеру вошли ФСИНовцы и сказали мне: «Собирайся, пидор». Я схватил свои матрас, кружку, вафельное полотенце, вышел. Внизу нам, группе, выдали взамен тюремных роб какую-то одежду, непонятно чью. Мне достались пижама и красные кроссовки. Дали бумаги, сказали: «Пишите, что не имеете к СИЗО претензий». После этого в машинах — на аэродром и в военно-транспортный самолет. Потом в автобусах до границы. Там нашу группу, 45 человек, поменяли на трех российских военных летчиков. Я успел на них посмотреть. Нормально так они выглядели, румяные, не то что мы».

Он все время вспоминает о сотнях азовцев, оставшихся в плену: «Когда в «Азовстали» мы думали над вариантом прорыва из Мариуполя, то все же осознавали нереальность такой операции. Среди нас было очень много раненых, даже если бы мы чудом и прорвались, потери были бы колоссальными. Но сейчас наверное многие ребята, сидящие в российских СИЗО в этих ужасных условиях, думают о том, что лучше бы мы все-таки попробовали».

Достижение победы, с точки зрения моего собеседника-офицера, возможно уже не военным, а комбинированным, военно-политическим путем: «Нужно закрепиться в обороне, не допускать новых российских прорывов. Будем реалистами: у нас нет в данный момент ресурсов для победоносного наступления к границам 1991 года. Нам нужен слом режима в самой России. Не только отстранение Путина, но и разрушение всей построенной им системы. Только это в сочетании с эффективными военными действиями даст результат».

Роман Попков