Почему на Рубинштейна ресторанов, баров и кафе больше, чем домов? Как эту улицу угораздило стать самой общепитовской в Петербурге и одной из самых ресторанных в Европе? Возможно, всё дело в доме № 7, прозванном когда-то «Слезой социализма». Версия эта метафизическая, но какой же Петербург без метафизики.

«Улица, улица, ты, брат, пьяна»

Кажется, ничего необычного в улице Рубинштейна, носящей имя известного пианиста и композитора, нет. Появилась она при Елизавете Петровне. До 1929 года называлась Троицкой. Приглянулась эта улица купцам – они-то в основном на ней и обустроились. Были здесь и дешёвые гостиницы, и меблированные комнаты, и трактиры, и притоны, и праздные гуляки. Впрочем, как и на многих других петербургских улицах.

В 20-м веке привлекал сюда публику Малый драматический театр и ещё, конечно же, рок-клуб. А в 21-м случился здесь общепитовский бум. Почему?

Есть примитивное мнение, что всё из-за Сергея Довлатова: он здесь жил, сочинял, гулял с фокстерьером Глашей, выпивал и теперь стоит в виде памятника. Но мало ли в городе мест, где жили и выпивали знаменитости. Нет, тут что-то более фундаментальное и, возможно, на первый взгляд даже абсурдное. Но, как утверждал Довлатов, «в любой ситуации необходима какая-то доля абсурда». И эту долю в полной мере испытал на себе дом на Рубинштейна, 7.

«Самый нелепый дом в Ленинграде»

Так охарактеризовала этот дом в своих «Дневных звёздах» наша блокадная поэтическая муза Ольга Берггольц. Ей виднее – она жила в нём с 1932-го по 1943 год, о чём свидетельствует надпись на мемориальной доске с её барельефом на фасаде. Так в чём же нелепость здания на углу Рубинштейна и Графского переулка (в советское время он назывался Пролетарским)?

Это был социально-архитектурный эксперимент – дом-коммуна инженеров и писателей, построенный в 1931 году. Советской интеллигенции предлагалось отречься от старого быта и начать жить по-новому, в духе утопии Фурье. Правда, в доме этом не всё обобществлялось: люди жили в отдельных квартирах, в основном двухкомнатных. (Предполагалось, что это пока только переходная утоп-модель к настоящей коммуне, какую видела героиня романа Чернышевского Вера Павловна в своём четвёртом сне.)

Снаружи – крохотные балкончики и плоская крыша-солярий, занимающая половину шестого этажа. На этой открытой террасе загорали, отдыхали, выращивали цветы и даже принимали гостей. Внутри – общая раздевалка при входе, дежурный швейцар. На первом этаже общая комната отдыха и общее пространство для детей – домовой  детский сад. На всех остальных этажах –коридоры, в которые выходили двери квартир, и общие душевые.

Вселялись в этот дом радостно и с энтузиазмом. Жили весело, шумно и дружно. Ходили друг к другу в гости запросто и без предупреждения, двери квартир не запирали. Чуть ли не каждый вечер устраивали творческие встречи: приглашали актёров и режиссёров, художников и учёных, поэтов и писателей. Кто-нибудь обязательно что-нибудь читал, все вместе обсуждали модные книги и спектакли, разыгрывали  сценки, танцевали и пели. В общем, наслаждались культурным досугом.

Спроектировал дом известный архитектор Оль. Он вроде бы и сам собирался в нём поселиться, но потом передумал. А его творение в городе стали в шутку называть «Слезой социализма». Сначала – потому что здание это постоянно протекало: следы от потеков образовывались и снаружи и внутри. Ну а потом «слёзинцы» (так народ прозвал жителей дома-коммуны) действительно начали «лить слёзы» по обычному жилью.

Дело в том, что в их квартирах начисто отсутствовали кухни.

«Вырвем мать из плена кухни!»

Так называлась заметка, опубликованная в ленинградской пионерской газете «Ленинские искры» 27 февраля 1930 года. Юный корреспондент призывал строить новые дома без кухонь и примусов. Чтобы мама, не отвлекаясь на вечную стряпню, смогла ликвидировать свою безграмотность и влиться в бурную общественную жизнь.

Тогда пошло такое модное поветрие – культивировался новый быт. Вернее безбытность. В это время как раз и строился на развалинах старого здания дом-коммуна на Рубинштейна. И главная его идея заключалась в освобождении семьи от кухонных проблем и забот. Поэтому в квартирах не было кухонь.

Питались «слёзинцы» в общей столовой на первом этаже: домовой пищеблок обеспечивал им трёхразовое питание. Однако через некоторое время обитатели этого дома как-то заскучали по семейному очагу. Столовская еда надоела, захотелось домашней. В квартирах на подоконниках появились пресловутые примусы, на них снова начали жарить-парить и варить. А в начале шестидесятых в этом доме произвели капитальный ремонт, и квартиры превратились в обычные, со всеми удобствами и индивидуальными кухнями.

Словом, эксперимент не удался. Возможно, потому что не было тогда на Рубинштейна такого обилия заведений на любой вкус, о котором мечтала в ту пору молодёжь. Ведь многие грезили коммунизмом, когда отменят деньги, а питание будет общественным, автоматизированным и бесплатным. (Уже позже появилось на углу Невского и Рубинштейна первое и единственное в городе «Кафе-автомат» – популярное заведение, где автоматы выдавали еду. Потом народ прозвал его «Гастритом».)

И всё же улица, видимо, запомнила общепитовский импульс тридцатых годов. И то, что в советское время не произошло, случилось при капитализме. Деньги, правда, не отменили, но бывший дом-коммуна со всех сторон окружён ресторанами, барами и кафе.

Светлана Яковлева, специально для «В кризис.ру»