Очередная, 210-я лицейская годовщина. Пушкин. Царское село. Блестящий и неповторимый первый выпуск. Все 117 лет существования Царскосельский ( с 1843-го Александровский) лицей был инкубатором российской интеллигенции. Тысячи его выпускников ― не только творческие гении, но «типичные интеллигенты» ― настоящая слава России.
Впрочем, эта типичность менялась от века к веку. Даже в великом пушкинском выпуске были не только сам гениальный Пушкин, пламенные борцы за свободу Кюхельбекер, Пущин и Броглио. Были и вполне ординарные персонажи. Но объединяло их одно ― они умели не путать любовь к царю, с любовью к отечеству. Даже начальстволюбивый бюрократ Модинька Корф умудрился принести пользу родине и народу ― преобразовал Публичку. При нём она стала реально публичной ― открытой и доступной (за малыми исключениями) практически для всех.
Конечно, перещеголять пушкинский выпуск не удалось больше ни разу. Такого количества выдающихся личностей Лицей ― что Царскосельский, что Александровский ― уже не выпускал. Но уникальная атмосфера, заложенная от начала, продолжала жить и влиять на всех лицеистов. Может быть, именно поэтому большевики уже в 1918-м поторопились закрыть Лицей. Может быть ― дабы окончательно выветрить из интеллигенции свободолюбивый дух ― в 1925-м чекисты затеяли «Дело лицеистов». Может быть ― чтобы окончательно стереть память о русской интеллигенции ― в здании лицея разместили ПТУ…
У Пяти углов находится доходный дом Нимана, он как раз и образует один из знаменитых углов. И адрес имеет двойной ― Разъезжая, 1 и Загородный, 20. Дом этот хорошо известен знатокам отечественной литературы ― в нём Достоевский поселил коварную и прекрасную госпожу Барашкову. Настасью Филипповну ― героиню одного из его великих романов «Идиот». Именно в этом доме она швырнула в горящий камин пачку в сто тысяч рублей, преподнесённых ей Парфёном Рогожиным.
Достоевский выбрал адрес неслучайно: в этом доме жила знаменитая некрасовская муза Авдотья Панаева. В этом доме её впервые и увидел Достоевский. В этом доме был её первый литературный салон. В этом доме она встретилась с Николаем Некрасовым, пленила его и вместе с ним перебралась в знаменитый панаевский дом на Литейном, 36.
Традиционно считается, что прототипом Настасьи Филипповны была Аполлинария Суслова, с которой у Достоевского несколько лет был бурный роман. Но столь же определённо утверждается, что внешность своей взбалмошной героини он позаимствовал у Панаевой.
Ну и при чём тут Лицей? Ни Некрасов, ни Достоевский в нём не учились, тем более их дамы.
Дело в том, что в том же доме у Пяти углов жил преуспевающий юрист Александр Ольхин. В 1859-м он окончил Александровский лицей и ― как и положено было тогдашнему выпускнику этого учебного заведения ― пошёл по дипломатической линии. Но вскоре оставил эту карьеру и стал мировым судьёй, а затем присяжным поверенным. В качестве адвоката он выступал на процессе нечаевцев, на процессе 50-ти, на процессе 193-х, защищал народника Вячеслава Дьякова и участников демонстрации на Казанской площади в 1876-м.
Ольхин формально не состоял ни в какой политической организации, но полностью разделял идеи революционеров-народников, активно помогал им, писал в их изданиях. В газете «Земля и воля» опубликовал своё стихотворение «У гроба», посвящённое Сергею Кравчинскому, заколовшему 16 августа 1878-го начальника Третьего отделения Мезенцова.
Его близким другом был член Исполнительного комитета «Народной воли», теоретик политического террора Николай Морозов. Который не раз обращался к нему за помощью. Обратился и когда потребовалось найти надёжное место для хранения архива «Земли и воли». И Ольхин такое место нашёл ― в панаевском доме. На Литейном, 36 жил другой выпускник лицея (окончил в 1841-м), писатель и журналист Владимир Зотов. К нему и привёл Ольхин своего друга Морозова.
Зотов вовсе не был революционером, хотя в молодости привлекался по делу петрашевцев и печатался в герценовском «Колоколе». Но как всякий русский интеллигент он искренне сочувствовал всем борцам за свободу. И без колебаний тут же согласился принять на хранение опасную нелегальщину. Лишь заметил: «Кто мог подумать, что в этом самом кресле, где во время моей юности сидели Пушкин, Лермонтов, Гоголь в гостях у моего отца, будет сидеть через пятьдесят лет редактор тайной революционной литературы. Что бы подумали они сами?» Ответа не нашлось, но с этого дня Морозов регулярно приходил к Зотову, пополняя архив.
В 1880-м Морозов отправился за границу и передал дела по архиву члену Исполнительного комитета «Народной воли», главному оперативнику партии Александру Михайлову. Он спрятал в хранилище Зотова уникальные документы ― тетради Николая Клеточникова, который несколько лет проработал в Третьем отделении и «был посвящён во все политические розыски, производившиеся не только в С.-Петербурге, но и вообще по всей империи» (из обвинительного акта). Вскоре Михайлов был арестован. В начале 1881-го при переходе границы схватили и Морозова, возвращавшегося в Россию. На процессе 20-ти оба были приговорены к вечной каторге. Александр Михайлов умер в Алексеевском равелине 1884-м. Николай Морозов четверть века провёл в Шлиссельбургской крепости.
Александра Ольхина выслали из Петербурга ещё раньше, в 1879-м. Впервые ― после покушения Александра Соловьёва на Александра II. В квартире на Разъезжей, 1 прошёл обыск, полиция нашла какую-то запрещённую литературу. Ольхина арестовали, но через три месяца выпустили на поруки матери ― начальницы Мариинского женского училища. Его отправили в Вологодскую губернию, вскоре перевели в Белоостров под надзор полиции. Затем он снова был выслан и снова возвращён в Петербург ― для того, чтобы предстать перед судом за укрывательство террористов: после неудачного покушения на шефа жандармов Дрентельна в доме Ольхина несколько дней скрывался член «Земли и воли» Лев Мирский.
Наконец, Ольхина окончательно отправили в места не столь отдалённые. Снова в Вологодскую губернию и дальше ― в Архангельскую. Оттуда за несоблюдение правил проживания ссыльного он был препровождён уже в места отдалённые ― сибирский Шадринск. Но и там не смирил своего мятежного духа. Сначала на три месяца попал в тюрьму за «дерзкие слова против особы государя императора». Потом и вовсе получил дополнительный срок. За помощь, оказанную народникам Сергею Иванову, Любови Чемодановой и Николаю Толузакову при побеге с каторги.
В 1885-м Александр Ольхин переработал стихотворение поэта Василия Богданова «Дубинушка». Через десятилетие в этой переработке песня стала революционным гимном. Но особенную популярность приобрела после того, как её исполнил Шаляпин в горячие дни Первой русской революции. Впервые он публично спел «Дубинушку» в Киеве 29 апреля 1905-го на благотворительном концерте в пользу рабочих. Ольхин свою песню в исполнении Шаляпина не услышал. Он умер в 1897-м в деревне Александровка под Петербургом.
А Владимир Зотов все эти годы продолжал трепетно хранить архив. Перед смертью, в 1896-м, он передал его редактору «Нового времени» Алексею Суворину. После смерти Суворина его сын отдал их издателю журнала «Былое» Владимиру Бурцеву.
Про «падшую женщину» Настасью Филипповну если не читали, то хотя бы слышали почти все (сериал Бортко, снятый по роману, догнал и перегнал рейтинги самых популярных на тот момент мыльных опер). Многие знают про Авдотью Панаеву ― как же любовница Некрасова! Хотя уже мало кто помнит, что и сама она была писательницей и с ней на равных общались революционные демократы, группирующиеся вокруг некрасовского «Современника». Найдутся и те, кому известно имя Аполлинарии Сусловой ― тоже любовница, да ещё и самого Достоевского! Но вряд ли кто помнит, что она и её сестра Надежда (первая в России женщина-доктор медицины) числились в Третьем отделении как «девицы, известные под именем стриженых и принадлежащих к партии нигилистов». Сёстры были активными борцами за женскую эмансипацию и каждая ― в меру своих способностей и понимания ― внесли вклад в эту борьбу.
Лицеями сегодня называют бывшие советские ПТУ ― кузницы кадров для обслуживания номенклатуры, а также машин и механизмов, которые тоже ― для обслуги. От перемены названия эти заведения, называемые учебными, сути своей не утратили. Разве что выпускают меньше токарей и слесарей, зато больше официантов, парикмахеров и продавцов. А сегодняшние «типичные» интеллигенты больше напоминают тогдашних (пушкинских, достоевских, советских) типичных мещан: даже самые лучшие из них вместо рефлексии и бескорыстия предпочитают «быть счастливыми и богатыми», вместо жертвенности ― «сохранить себя», вместо чувства вины перед народом ― закатывают истерики, если их назовут «тёткой из очереди». Ну а самые типичные, несомненно, юрист Жириновский и журналист Соловьёв.
А как же Ольхин и Зотов? О них знают разве что узкие специалисты по истории литературы.
Фасад дома 36 по Литейному проспекту украшен многими мемориальными досками. Нет только среди них доски в память о Владимире Зотове, пожилом журналисте, который не задумываясь взялся помогать молодым революционерам, укрывая у себя опасный архив. Нет больше деревни Александровки. Не сохранилась могила поэта-гражданина Александра Ольхина. На Разъезжей, 1 нет его мемориальной доски. Но…
Но ведь время придёт, и проснётся народ,
Разогнёт он избитую спину.
И в родимых лесах на врагов подберёт
Здоровее и крепче дубину.
И появятся памятные доски Александру Ольхину и Владимиру Зотову ― настоящим представителям российской интеллигенции. Идеалистам, мечтателям, фанатикам свободы. Не без недостатков, конечно, которые ― продолжение этих достоинств.