9 февраля 1873 года в Петропавловскую крепость был заключён самый известный русский революционер Сергей Нечаев.
Считается, что жизнь и судьба Нечаева хорошо изучены. Но о том, как складывалась его история после ареста обычно говорится кратко ― был арестован, судим, заточён в крепость, умер. А ведь это целое десятилетие! Событий и в тюрьме, и на воле произошло немало.
Начать с того, что судили Нечаева как уголовника, хотя всем было очевидно, что это был чисто политический процесс. Когда он указал на это судьям, то был удалён из зала и избит жандармским офицером. «Я не думаю, чтобы какое-либо правительство, как бы оно ни было абсолютно, могло гордиться тем, что имеет своими офицерами рыцарей кулачного права, ― писал он графу Левашову. ― Я полагал, что реформы, произведённые за последние три года, как бы они ни были поверхностны, во всяком случае сделали невозможным кулачное самоуправство. Неужели я ошибся?» Конечно ошибся, жандармские методы вообще очень живучи ― это и мы, живущие в гуманизированном XXI веке, наблюдаем по сию пору.
После суда ― по процедуре ― должна была воспоследовать публичная, как тогда называли, торговая казнь ― десять минут на помосте у позорного столба. Непременно при стечении заинтересованной публики. Но убоявшись реакции этой публики, власть решила провести казнь по возможности тихо. В результате Конная площадь, где проходила эта официальная процедура, была плотно окружена кольцом жандармом, прилегающие улицы по возможности зачищены от народа (совсем зачищать было нельзя ― казнь-то публичная). Нечаев остался верен себе: «Долой царя! Да здравствует свобода! Да здравствует вольный русский народ!..» Но его голос заглушил громовой барабанный бой. Тоже очень знакомая история ― прямо как будто про нынешний день.
Официально Нечаева приговорили к 20 годам сибирской каторги. То есть отмерили конкретный срок наказания. Вместо этого, ― опасаясь, что неистовый революционер сможет и оттуда вести пропаганду, а то и вовсе ускользнуть, ― его навечно заточили в Петропавловскую крепость. Ну что тут скажешь? Вот на таком фундаменте и строится российское правосудие.
А дальше произошло то, чего не ждал никто. Казалось бы, враг повержен и заточён за надёжными стенами Алексеевского равелина Петропавловской крепости. Но нет, как поэтично писал Павел Щёголев, «люди III Отделения не верили в православного бога так, как Нечаев верил в русскую революцию». И эта его вера не давала им покоя. Власть убеждала себя и других, что Нечаев ― беспринципное ничтожество, бездарность, но на самом деле она так не думала. Охрана Нечаева была беспрецедентной ― так как его не стерегли ни одного узника главной тюрьмы империи. И тем не менее, «номер пять», как приказано было его называть ― смог распропагандировать своих караульных. Сначала они стали его подкармливать, сообщать новости, потом начали приносить газеты (доставку книг обеспечивало III Отделение), бумагу и чернила (в первое время из канцелярии коменданта крепости их выдавали без ограничения, но через три года писать запретили), передавать его письма на волю. Первое же письмо было отправлено Исполнительному комитету «Народной воли».
Это письмо, по словам Веры Фигнер, буквально произвело эффект разорвавшейся бомбы. Письмо «от Нечаева, который после суда исчез бесследно, о котором никто из революционеров не знал, что было с ним дальше, ни где он, ни того, жив ли он, или мёртв», было деловым и серьёзным. Разговор в нём шёл об освобождении, причём не только самого Нечаева, но и всех, содержащихся там же в Алексеевском равелине ― Леона Мирского, Степана Ширяева и Михаила Бейдемана. Письмо Нечаева ошеломило народовольцев. «Оставался разум, ― вспоминала Фигнер о произведённом впечатлении, ― не померкший в долголетнем одиночестве застенка; оставалась воля, не согнутая всей тяжестью обрушившейся кары; энергия, не разбитая всеми неудачами жизни. Когда на собрании Комитета было прочтено обращение Нечаева, с необыкновенным душевным подъёмом все мы сказали: Надо освободить».
Между Нечаевым и народовольцами завязалась оживлённая переписка. В которой речь шла не только о побеге: узник узнавал о планах «Народной воли», народовольцы получали от него практические советы. Есть довольно правдоподобные сведения, что Андрей Желябов смог даже встретиться с Нечаевым в крепости. Именно тогда Нечаев сказал, что убийство Александра II важнее, чем его освобождение, прекрасно понимая, что подписывает себе смертный приговор: «Обо мне забудьте на время и занимайтесь своим делом, за которым я буду следить издали с величайшим интересом».
После 1 марта 1881 года Нечаеву окончательно стало ясно, что рассчитывать можно только на себя. И он принялся воплощать свой план побега. Получилось бы из этого что-то? Возможно. После того, как Леон Мирский донёс коменданту о плане побега, по делу о пропаганде среди караульных было арестовано 69 (!) человек ― рядовых и унтер-офицеров. К счастью, наказание для них было назначено не очень жестокое. Многих просто разжаловали и уволили, несколько человек отправили на поселение, 24 человека было освобождено. Даже Нечаеву поначалу не ужесточили режим. Это произошло позже. После того, как в Алексеевский равелин заточили народовольцев. Когда их отправили в Шлиссельбургскую крепость, режим содержания остался прежним. Долго переносить его Нечаев не смог. Он умер 3 декабря 1882 и в ту же ночь был тайно похоронен на Преображенском кладбище.
Но даже с мёртвым Нечаевым царизм продолжал бороться. И эту традицию продолжают пропагандисты всех российских режимов. «Нечаевщину» используют как страшилку для осуждения революции как таковой.
Кажется, ещё не было человека, который сомневался бы в честности и искренности Веры Фигнер. Поэтому имеет смысл прислушаться к её словам, когда она описывает свою реакцию на письмо Нечаева. «Исчезало всё, ― писала Фигнер, ― тёмным пятном лежавшее на личности Нечаева: пролитая кровь невинного, денежные вымогательства, добывание компрометирующих документов с целью шантажа ― всё, что развёртывалось под девизом «цель оправдывает средства», вся та ложь, которая окутывала революционный образ Нечаева». Это ― не оправдание Нечаева, лишь признание его твёрдости и стойкости. Его методы и ещё в большей степени тоталитарные идеи ― не путь народовольцев. Это вообще не путь к демократии и свободе. Даже большевики не смогли в полной мере воплотить нечаевский идеал на практике. Хотя и очень хотели бы. Но в целом нечаевщина, как и большевизм, как и полпотовщина (наиболее приблизившаяся к заданному Нечаевым образцу) ― это порождение режима и ответ ему, даже более жёсткий, но заслуженный.