Ровно через десять месяцев он отметил бы 90-летие. Но умер сегодня – польский медиамагнат Ежи Урбан. Пресс-секретарь коммунистического правительства. После коммунизма хозяин и редактор популярно-бульварного еженедельника. Наглый хам, циничный и жестокий провокатор. Очень умный, а где-то и добродушный человек. Если назвать его безобидным, он бы, наверное, обиделся. Но утратив власть, такие, как он, перестают быть опасны. Неспособные более причинять зло, утешаются эпатажем. Так что мир праху.
Он родился в Лодзи, промышленном центре польского, да и европейского текстиля. Его отец Ян носил фамилию Урбах. Давно ассимилированный еврей, инженер, журналист-социалист, был человек небедный: наследник магазина очков, редактор и совладелец крупной газеты. Перед войной всей семьёй переселились в СССР, приняли советское гражданство. Тогда-то Урбахи и превратились в Урбанов: неизвестный чиновник перепутал латинскую h с русской н.
Во время оккупации прятались, немцам не попались. Быть может, спасла как раз путаница с фамилией. Урбан для нацистов звучало не столь вызывающе, как Урбах. В 1944-м вернулись в Польшу. Старший Урбах плавно вписался в коммунистический режим, стал членом правящей ПОРП, секретарствовал в разных редакциях, помогал номенклатуре национализировать газеты и типографии. Младшему Урбану было у кого поучиться.
Школы, правда, Ежи менял как перчатки – ни одна не отвечала высокоинтеллектуальным запросам. Журфак Варшавского университета тоже не осилил до диплома, остался с незаконченным высшим. Однако не переживал нисколько – ну, недостойны его оказались эти посредственности. Главную карьерную линию Урбан прочерчивал целеустремлённо, но аккуратно. С пятнадцати лет в польском комсомоле. А в компартию вступать не стал. Не надо. Излишняя ретивость тоже бывает наказуема. Беспартийным большевиком спокойнее. Расписывал успехи колхозной жизни в журнале сельского комсомола «Новая деревня» – и ладно. Так и пережил сталинизм при Беруте–Бермане, не хватая звёзд, зато увернувшись от террора. Он знал, его время должно быть другим, и оно придёт.
Первый взлёт пришёлся на середину 1950-х. Вознесённый из тюрьмы в первые секретари ЦК ПОРП Владислав Гомулка разворачивал свою «Оттепель». Гораздо смелее классической Оттепели хрущёвской. Молодёжь любила журнал «Попросту». Ежи редактировал там отдел политики. Писал остро, броско – по тем временам, конечно, по нынешним скучновато. Так или иначе, даже оттепельные власти терпеть «Попросту» не стали. Издание закрыли. Читатели-студенты вышли на улицы. Им на помощь пришла варшавская пацанва, потом блатари постарше – отчего не потягаться с ментами, да и журнал интересный. Пять дней варшавяне дрались с ЗОМО, польским ОМОНом. Редактор политотдела счёл за лучшее шагнуть в сторону. Риск, жесть, замесы – не амплуа Урбана. Ему и так нагорело: запретили на будущее подписываться своей фамилией.
Зато под псевдонимами он писал уже в «Политике» – органе ЦК ПОРП. И в «Экономической жизни». Ехидно и саркастично критиковал бюрократическое головотяпство. Это хорошо заходило, почти как оппозиционность. Читали Урбана с удовольствием. Непосредственное начальство тоже ценило. Даже главред «Экономической жизни» Ян Гловчик, упёртый коммунистический догматик. Тем временем Гомулка переломил курс, замораживал оттаявшую было страну и шёл к кровавому концу своего правления.
«Либерального» Эдварда Герека и его «панов шматяков» Ежи Урбан, похоже, просто презирал. Предыдущие были хотя бы страшны. («Провести в каждом воеводстве минимум один показательный процесс. Ответственным за проведение этой акции назначить товарища Бермана… С контрреволюцией надо не говорить, а стрелять…»). Способных внушать страх урбаны уважают. А эти – интеллекта не прибавилось, жестокости убавилось. Спрашивается, за что уважать?
Но каковы бы ни были они (народное именование номенклатуры ПНР), Ежи Урбан держался при них. Беспартийный еврей понимал: польские шматяки – его класс, его партия, его государство, его сила. Не потому, что был профессионально слаб и в иных условиях неконкурентоспособен, вроде здешних киселей-соловей и прочих скабейных симоньян. Работать он умел и вполне мог благоденствовать вне коммунизма. Что со временем доказал. Но он был насквозь проникнут презрением к человеку. Для этого коммунистическая система подходила лучше любой другой.
Урбан сделал крупное имя. Оказался в партийном топе журналистов. Из тех, на кого сразу падал начальственный глаз для особой темы. К этому-то моменту всё и взорвалось. Как обычно у них: «кажется, что мы уже совсем победили – но опять жизнь поднимает голову». Поднялась «Солидарность». Партия и Урбан увидели общего врага. Прежние пустяковые разногласия потеряли всякое значение. 
Ежи Урбан был единственным пропагандистом, способным хоть что-то противопоставить массовому народному движению. Хотя, строго говоря, был ещё второй – одноглазый член Политбюро Альбин Сивак, председатель профсоюза строителей. Но этот брал элементарным. Единственный из крупных партийцев не боялся приходить на митинги «Солидарности» и ругаться с рабочими: «Дупек! – Сам дупек!» Это, конечно, дорогого стоило.
Но Урбан выступал по-другому. А что, мол, у пана Валенсы холодильник наконец закрылся? Или дверь-таки выломилась? Чиновники народные средства тратят? – ну да, а как быть, если «Солидарность» завела телексную связь? Надоели секретари-погонялы? – а почему своих вожаков да ксендзов заворожённо слушаете? кадило вообще-то для похорон. «Анатомия протеста», короче. Только не в пример профессиональней, изворотливей, по-чёрному юморней. Талантливый был жур.
Теперь его ненавидели миллионы. Но читали и слушали. Большего ему не требовалась. Не из тех был Ежи Урбан, кто нуждается в чьей-то любви.
Партийная верхушка, первый секретарь Каня, генерал-премьер Ярузельский, генерал МВД Кищак имели и другого врага. Сталинисты, «партийный бетон». Унылая бюрократия не любит никакой идейности, даже своей. Авангардом «бетона» был Катовицкий партийный форум под крылом секретаря Жабиньского. Много себе позволяли, даже требовали менять руководство, чтобы дать «Солидарности» настоящий марксистско-ленинский отпор, как в беруто-берманские годы. Урбан и тут не терялся: мол, не судите, кто тут настоящие марксисты-ленинцы – тогда не судимы будете. А то ведь не таких видали. Это действовало, «бетонщики» затыкались.
Середину 1981 года Ежи Урбан встретил пресс-секретарём Совмина ПНР. Беспартийный на таком посту. А конец года – это 13 декабря, польско-ярузельская война.
Страной правили «восемь палачей». Урбан палачом вроде как не был. Расстрельщики-зомовцы на шахте «Вуек», эстебаки-убийцы ксендза Ежи Попелушко подчинялись не ему. Но он был девятым. И может быть, самым худшим. На пресс-конференции его спрашивали о «Солидарности». Ответ: а? что? а, ну да, была когда-то. О политзаключённых – кто такие? в ПНР их нет. О Валенсе – не знаю, у меня миллионы незнакомых людей. Недаром майские демонстранты 1982 года Альбина (Сивака) звали по имени и приглашали в школу, а Урбана – по фамилии и предлагали сесть в тачку на вынос. 3 мая погибли четыре человека. 31 августа – восемь. «А? Что? Кто, где?»
Его приходилось учитывать. Выступления Урбана становились темами заседаний руководства подпольной «Солидарности». Как именно ответить? Ложь должна быть отбита. Других партийных журналистов, требующих приложения усилий, пожалуй, не было.
Урбан не менял поста – всё тот же пресс-секретарь правительства. Однако набирал всё больший политический вес. Уже к концу 1982-го превратился в неформального, но доверенного консильери при Ярузельском. Генерал был уже и первым секретарём, и премьером, и председателем правящей военной хунты, и военным министром. Даже свои боялись его как чумы. Поэтому Урбан относился с искренним пиететом. И советы давал толковые. Например, не вязаться с показательными процессами – ни над лидерами «Солидарности», ни над герековскими коррупционерами. Амнистировать и выставить. А то ведь говорят уже в народе: «Верни Герека к корыту, вор лучше бандита». Поразмыслив, генерал соглашался.
Лютым врагом Ежи Урбана был Рышард Гонтаж. гэбист эпохи «удалого зверья», главный диспетчер «бетона». Организатор «Ассоциации “Реальность”». Талантливый кинематографист, неплохой журналист. Наконец, упёртый антисемит. Опаснейший конкурент по всем позициям. Урбан убедил: такой скрипач не нужен. «Реальность» распустили, Гонтажа вразумили.
Время шло. С востока повеяло переменами – Россия 1980-х несла в мир освободительный импульс. В 1986 году Ярузельский создаёт комиссию – придумать польский вариант реформ. Почётного поручения удостоились трое: секретарь ЦК Чосек, замминистра внутренних дел генерал Пожога и Ежи Урбан. Вот он, цвет партийно-государственного интеллекта. Без правительственного пресс-секретаря такие дела не делались. Вполне по Дмитрию Быкову: «Кашпировского снова призвали, без него оказалось никак».
Весна 1988 года. Снова забастовки «Солидарности». Ярузельский и Кищак бросают на бастующих ЗОМО. Протесты подавлены. «“Солидарность” осталась в прошлом», – самодовольно объявляет Урбан. Осень 1988 года – забастовочную волну уже невозможно ни подавить, ни сбить. Кищак ищет встречи с Валенсой. Находит его на конспиративной квартире. Дальше – Магдаленка, Круглый стол, выборы, победа «Солидарности».
Урбан к тому времени возглавляет телерадиокомитет. Выдвигает свою кандидатуру в сейм. Под простыми лозунгами: «Хочешь фанатеть от телевизора – голосуй за Урбана!» Получает 34 тысячи голосов. За поддержанного «Солидарностью» актёра Анджея Лапицкого голосуют 170 тысяч. Больше Урбан к избирателям не пристаёт – два раза учить не надо. Но незадолго до самороспуска ПОРП впервые подаёт заявление в партию. Приколоться не помешает.
Юридически ему ничего не предъявляли в свободной Польше. «Другие боссы нации утонут, а он же никого не убивал»… Урбан вступает в «пост-ПОРП» – Союз демократических левых. Псевдо-социал-демократия, лобби старой номенклатуры. Под очень левыми лозунгами. Хотя новаций вроде ЛГБТ он не признавал, отзывался за чертой норматива. Говорил, что ему плевать. Но за свободомыслие, типа, за социальную справедливость. Второе особенно. Урбан даже стилизовался под плакатного буржуя. Любил замысловатые парадоксы. «Капитализм очень хорошая система для богатых людей», – нагло ухмылялся он.
А он действительно был богат. Правительственный пост в ПНР оказался хорошим трамплином в бизнес Третьей Речи Посполитой. Состояние порядка $20–30 млн. Ценные бумаги IKEA и Ford Motor, гособлигации Польши и Венгрии. Но главное в другом. Медиакомпания Urma. Очень читаемый еженедельник Nie. Читательская аудитория пробивалась тараном эпатажа, вплоть до элементарной порнухи. Ржачка над всем и вся. Грязные слухи про всех и всё. Иногда реальная информация – например, про обязательство сотрудничества с СБ, подписанное в своё время Здзиславом Найдером. Тут, правда, случился сбой – диссидент-литературовед Найдер тоже не комплексовал. Да, подписал, так было надо, вы хорошо на меня поработали. Очень нечастый случай, когда стушевался сам Урбан.
Фишка «Nie» и лично Урбана – насмешки над католической церковью. Атеизм, антиклерикальность он вообще возвёл в культ, в «религию наоборот», как говорит теперь Путин. Постоянно балансировал на грани кощунства. Хотя грань эту опытный журналист знал и умел подстраховываться. Но в 2002 году он был осуждён за оскорбление Папы Римского. Назвал Иоанна Павла II «древним идолом и ватиканским Брежневым». А ведь Папа – поляк Кароль Войтыла. Тут не сошло: штраф 20 тысяч злотых. И не в деньгах дело, а именно в этом – не сошло. Даже Урбану.
И лишь в одном направлении не летали стрелы его желчи. Войцех Ярузельский. И всё, что с ним связано. Тут со всем почтением до конца. Он знал своё место.
«Наглости нам не хватает», – почти четверть века назад сожалел Анатолий Чубайс. Увы. Но вот, Ежи Урбану хватало. И умом обделён не был. И к силе был причастен. И всё равно не отличал прошлого от будущего. При таком-то потенциале кончить такой байдой… Ни о чём ведь под конец.
«Солидарность» жива навсегда. А Ежи Урбан сам теперь в прошлом. Счёты кончены.
Степан Ярик, специально для «В кризис.ру»