Когда Хайдеггер писал свой «Разговор на проселочной дороге», он имел в виду, конечно же, объясниться с читателем в первую очередь относительно способов мышления как таковых. Впрочем, даже лихие толкователи не смогли заболтать сути, просочившейся между строк: на проселке любая мысль дается легче. Ухватить ее проще, что ли. В Германии времен Хайдеггера для таких занятий оставались лишь проселки, ничего не поделаешь. Что бы он сотворил, побывав в тайге?
Действие книги Алексея Доброхотова «Вскормить скрума» целиком протекает на небольшом по географическим меркам, а уж по масштабам России и подавно, таежном пятачке. Всего-то и диспозиция – сибирская деревня Урума (Н-ской области, в которой при желании можно разгадать Новосибирскую), радиолокационная станция с махоньким офицерским поселком да угрюмая «лечебница» – в просторечии Крематорий. Это, конечно, не окультуренный проселок, да и душа русская, как водится, шире немецкой и рассуждений о языковых играх попросту не вмещает. Однако кое-какой философией сюжет наделен. Не просто наделен – нашпигован. И местами она уместна не более, чем нацистская база в глухом таежном лесу начала XXI века.
Но не будем спешить обвинять автора в натянутости. На самом деле философий в его романе даже две. Они более или менее совпадают с сюжетными линиями, которых тоже ровно две. Все познается в сравнении, вот и Доброхотов представил читателю отслеживать прихотливые изгибы двух судеб. Одна – простого русского мужика, вчерашнего деревенского пропойцы и забулдыги Трехи. Вторая – лейтенанта Виктора Мухина, носителя той самой, не вполне естественной для глухой тайги философии. С первым персонажем все более или менее понятно по сути (мужик он мужик и есть, им и остается в течение всего времени повествования). А вот второй представлен в образе этакого ницшеанца, носителя запыленного и мучимого прежним комфортным и бессмысленным существованием, мучимого и воспаленного осознанием собственного онтологического ничтожества сознания. Довольно злого, но принадлежащего все же лишь вчерашнему выпускнику военного училища. Оттого и не пропащего до самого дна.
Эти двое, при всех перипетиях своей судьбы, которые тем не менее не смотрятся вычурно на фоне откровенно убогого антуража, представлены автором в символической роли двух путников. Идти им по одной дороге, да только в разные концы.
Треха из ничтожества модным нынче «техногенным» образом превращается в носителя особого дара. Он начинает видеть скрумов, отражения людских душ в образе тех, в кого те превращают своих ангелов-хранителей. И можно догадаться, каких «ангелов» он увидел на плечах своих беспробудно пьющих и опустившихся односельчан. Но показанный ему один раз, путь оказывается, хоть и нелегким, но в итоге пройденным до самого конца. Простецкий мужицкий ум оказался совершенно ни при чем. И грубоватая манера Трехи выражаться, и типично шукшинские деревенские бытописания – все это не укрывает от читателя главной черты Трехи и его мирка, каждого предмета, который тот считает своим: его бесконечно доброй и широкой души. Эта доброта не смотрится схематичным чертежом «взаимосвязей» и заповедей. Автор бесконечно далек от менторства. Треха – это простой, даже в чем-то и слишком простой мужик, он и останется таким до конца. Вместе с каким-то ирвинговским лейтмотивом всех своих поступков: «Оставьте вы меня в покое, черти вы этакие».
Вольно или невольно противопоставляя Трехе Мухина, автор, судя по всему, рассчитывал сыграть на струнах души пресыщенных городских читателей. Неспроста же молодой офицер оказывается приезжим не откуда-нибудь, а из города на Неве. Диссонанс действительно удался на славу. Длинные и местами даже, пожалуй, чересчур затянутые философские размышления Виктора Мухина, с отчаянием утопающего среди жизненного хаоса, взывающие к логике, рафинированные и часто по-раскольниковски обиженно-злые, словно специально предназначены для ищущих смысла жизни молодых голов. Но если бы дело было только в городском характере Мухина, то этим противопоставлением села и полиса все бы и ограничилось. А ведь жизнь – не схема, роман с претензией на глубокое содержание – тем паче. И Мухин тоже любит и любим, хотя и пропахшей горечью любовью. Сквозь все бытовые неурядицы молодого человека, досаду на собственную нелепую физическую оболочку прорывается и мотив первопроходца, одержимого тягой к своим сияющим вершинам. Например, вершинам познания.
Мухин решительно не зол, пожалуй, он даже уступает в этом качестве и Раскольникову, в чьей роли ему, пусть и местами комически-сниженно, пришлось оказаться. Он просто заблудшая душа. Трогательный в своей наивности полноватый увалень, ребенок познания, решивший поиграть в сверхчеловека под заботливым присмотром старших товарищей. Точно так же злыднем не является и Треха, даже в те моменты, когда раздает тумаки тем, чьи скрумы особенно его пугают. Отвращение к происходящему с ними ежедневному тихому растлению жизнью – вот то, что сближает обоих. Только Треха готов убежать от звериных рож, которые теперь видит так явственно, а Мухин изначально в запале не прочь и перестрелять сослуживцев. Но это можно списать и на разницу в возрасте, хотя из текста романа совершенно не ясно, служил ли Треха когда-то в армии или нет.
Мерзость армейского поселка, как и любого искусственно собранного и замкнутого мирка с его потными и скучающими дородными женами офицеров, находящих незамысловатые утешения в потной возне с молодыми солдатиками. Спивающееся село российской глубинки, в котором как бы вдруг оказался прозревший Треха. Немудреные декорации, ничего не скажешь. При чтении часто преследовал один вопрос: к чему бы все это понадобилось автору? Для чего такое на нашу голову? Мало ли у нас своих пустынь в этой самой реальности? Но надо всем этим возвышается Крематорий, словно кафкианский Замок, источник могущества и власти – единственный стерильный топос в романе. Все дороги так или иначе сходятся там. И если для Трехи Крематорий становится настоящим воплощением зла, то Мухин находит в нем мнимо простые и, конечно же, требующие от него известного мужества ответы на мучащие его онтологические вопрошания.
В Крематории же, кстати, оказывается несколько больше, чем просто спасение от неясности некоего офицера. Пусть и припозднившись, он вползает наконец в музыку романа величественно-мрачной нотой Замка Гениального Злодея (владельца Крематория, не мудрствуя лукаво, так и окрестили – «доктор Мориарти»). Не раскрывая сюжетных тайн, намекнем, что заявленные в аннотации нацисты из Антарктиды имеют к этому самое непосредственное отношение. Впрочем, как и ожидалось, дело тут не столько в нацистах – они выступают лишь средством демонстрации определенных пороков, – сколько в изображении морального банкротства самой этой обманчивой идеи – о разделении людей на нелепое быдло и разумных управителей. Идея не нова, еще Платон прописывал это лекарство человечеству. И все попытки его влить в умы оканчивались полным провалом. В романе провал сдвоен, как и сюжетная линия – переворот в уме Мухина и его припадочное отчаяние («что я наделал») и бунт русского мужика Трехи, погубившего в итоге Замок.
Любителей легких хеппи-эндов книга вполне способна разочаровать. Впрочем, они отпадут от чтения еще раньше, чем достигнут середины. Именно там заканчиваются сексуальные похождения молодого офицера и легкие интермедии «комедии положений». Действительно, пространные рассуждения об интеллектуальной сегрегации могут утомить часть современной публики. Но главное, как бы странно это ни показалось некоторым снобам, вовсе не в приключениях. Читатель, одолевший хотя бы Коэльо, без труда и с удовольствием последует именно за Трехой.
Вскормить скрума – задача непростая. На языке автора это означает пройти путь самосовершенствования, от нелепой зверушки до настоящего Человека. Досадно за тех, кто считает самосовершенствованием исключительно физические эволюции тела. В этом смысле раздраженный Мухин оказывается совершенно прав: «Калифы на час, вот они, упругие натренированные, пройдет какой-то миг, и всех их скосит время». Тем более что холеные и откормленные «шкафы» оказываются у Доброхотова (а часто и в жизни) очередными безликими служителями не самых лучших идей. В наш материалистический век вскормить своего собственного скрума очень и очень непросто. Но если найдется хотя бы один человек, который по итогам чтения задумается о простых и таких трудных ценностях своего существования, то книга написана не зря.