Российский декабрь приносит иногда погодные аномалии. «В тот год осенняя погода стояла долго на дворе…» – это Пушкин о последнем месяце 1820 года. Пять лет назад в теплом и бесснежном декабре набухали почки и распускались цветы. Случается в нашей стране и политическая весна под Новый год – например, «банкетная кампания» 1904-го, ныне забытая всеми, кроме историков. Не повторяется ли история на наших глазах?
Власти санкционируют проведение массовых оппозиционных акций. Государственное телевидение освещает митинги 24 декабря с небывалой в последнее десятилетие объективностью. В прощальном послании президента Дмитрия Медведева Федеральному Собранию анонсирована либерализация политической системы в духе митинговых требований. На фоне расстрела бастующих нефтяников в соседнем Казахстане или жестких прошлогодних разгонов в Белоруссии мы стали производить впечатление прямо-таки демократической страны.
Хотя, конечно, в провинции полиция далеко не всегда была столь лояльна к манифестантам, как на проспекте Сахарова в Москве или на площади Сахарова в Петербурге, где участники митингов беседовали со стоявшими в оцеплении о политике и обменивались поздравлениями с наступающим. Да и в Москве не далее как вчера вынесен бессмысленный и беспощадный приговор к очередным «суткам» ослабленному голодовкой Сергею Удальцову. Почему именно он удостоен такого внимания, попробуем предположить ниже.
Возникает впечатление, что отстроенные в России 1990-х общественные и государственные институты, а также вовлеченность российской элиты в финансово-политическую миросистему становится некоторой гарантией от жанаозенского стиля действий. Но есть и еще один немаловажный фактор различия. На столичный проспект Сахарова, как ранее на Болотную площадь, выходила «чистая публика», «умственные трудящиеся», «креативный класс». С этим социальным слоем могут попытаться прийти к соглашению – например, делегировать на митинговую трибуну Алексея Кудрина, фактически предложившего себя в посредники. Пролетарские (или деклассированные) низы вызывают куда большие опасения. И если опасения актуализируются, если поздно оказывается уступать в привычной форме государственных подачек, ответ на низовой протест бывает по-настоящему жестоким. Характерное сравнение: диссиденты в СССР считались врагами, но с ними соблюдались некоторые процессуальные нормы; рабочий класс именовался «гегемоном», но по бастующим в Новочеркасске и бунтующим в Темиртау открывали огонь.
Тут мы подходим к социальному аспекту происходящего. Чрезвычайно важному, но поразительно редко привлекающему внимание. Буквально накануне думских выборов и протестной волны появились два документа – экспертный доклад Центра стратегических разработок и совместное исследование Института социологии РАН с Фондом Фридриха Эберта (германская структура, связанная с Социал-демократической партией). Рассматривались изменения в социальных настроениях россиян. В обоих случаях говорилось о нарастающем «раздражении стабильностью», отторжении сложившейся социально-политической системы, потребности в переменах. Первой социальной группой, перешедшей к более-менее активному протесту, стал наш специфический «средний класс». Эта среда акцентирует политическую сторону, спусковым крючком стали избирательные фальсификации. Социально-экономическая проблематика пока в целом на заднем плане.
Если же она актуализируется, протесты не только на порядок возрастут по численности, но и круто изменят характер. В этом направлении последовательно действует координатор «Левого фронта», лидер «Авангарда красной молодежи» Сергей Удальцов. Именно в его выступлениях постоянно звучит социальная тематика. Не потому ли именно ему – это на фоне «весенне-декабрьской» либерализации – предстоит встретить Новый год под очередным административным арестом?
Кстати, как это ни парадоксально на поверхностный взгляд – хотя исторически далеко не впервые! – в унисон с левым радикалом выступают крайне правые. На петербургском митинге 24 декабря об активизации рабочего движения и опоре на него говорил представитель Народно-трудового союза (того самого НТС) Игорь Шарапов. Это едва ли не единственное за день «выходной революции» выступление такого рода. Между прочим, Шарапов отнюдь не кабинетный теоретик – в первой половине 1990-х он был известен в Петербурге как организатор реальных забастовок, в том числе на метрополитене. По его утверждениям, эта деятельность и привела профсоюзного вожака к десятилетнему лишению свободы, завершившемуся в прошлом году.
Но пока эта тенденция остается лишь потенциальной, власть сохраняет обширное поле для маневра. На митинговых трибунах появляются люди, не просто связанные с режимом, но близкие главному кандидату в президенты. Самый яркий пример такого рода – конечно, бывший вице-премьер и министр финансов. Его трудно было воспринимать иначе как парламентера. Да он, собственно, так и представлялся за малым не открытым текстом.
До поры до времени власти могут отделаться малой ценой. Отставить Владимира Чурова – желательно поближе к мартовским выборам, чтобы сбить ощущение их заведомой нелегитимности. Облегчить порядок создания партий, наплодив массу политических карликов, отнимающих друг у друга голоса на радость крупным игрокам. Может быть, даже действительно распустить через год-другой нынешнюю Думу, переизбрав по новым правилам, с мажоритарным округами, после чего три четверти одномандатников присоединятся к «партии власти». (В свое время именно так – через вступление задним числом якобы независимых – регулярно приобретала большинство японская Либерально-демократическая партия.) Сбросить изрядно скомпрометированную «медвежью шкуру», переформатировав «Единую Россию». Вновь допустить ко двору некоторых оппозиционных лидеров, которым не так уж давно было от двора отказано. Вариантов – пока еще – достаточно.
Происходящее в России не изолировано. 2011-й стал годом общемирового нарастания массовых политических протестов и глобальной дестабилизации. Начавшись «арабской весной», пройдя через европейские забастовки, акции «Оккупируй Уолл-стрит», повсеместные волнения и беспорядки, год подводит предварительные итоги на постсоветском пространстве.