В ночь на 18 февраля 1908 года в Лисьем Носу под Петербургом прошла массовая казнь. На эшафот поднялись семь эсеров, семь участников Северного боевого летучего отряда ― последние из легендарной плеяды эсеров-террористов.
Этот летучий боевой отряд возник в 1906 году. Организовал его бывший член Балтийского союза социал-демократов латыш Альберт Трауберг (Карл). Человек, по словам провокатора Азефа, «исключительной предприимчивости и смелости». Враги вообще были весьма высокого мнения о нём. Начальник имперской дворцовой охраны Спиридович отмечал его железный характер и даже с некоторой завистью писал, что Траубергу удалось «подчинить своему влиянию даже и не родственных ему ни по вере, ни по национальности социалистов-революционеров и поставить террор на исключительно широкую ногу».
По данным начальника Петербургского охранного отделения Герасимова, планы Трауберга были грандиозны. Но сбыться им не было суждено. Не только благодаря оборотистости Герасимова. Хотя полиция тогда работала с огоньком и горячностью не меньшими, чем у революционеров. Но и конспирация в отряде Карла была поставлена на высшем уровне. Провал организации произошёл всё-таки по иной причине.
1906-й – революция ещё в апогее. Члены боевого отряда Карла верили в скорую победу. Одним из первых актов стала казнь душителя Декабрьского вооружённого восстания генерал-майора Мина. 13 августа Зинаида Коноплянникова застрелила его на Петергофском вокзале. 26 декабря Николай Егоров застрелил главного военного прокурора Павлова прямо во дворе Петербургского военно-окружного суда.
Но наступил 1907-й ― последний и самый тяжёлый год революции. Со столыпинскими галстуками, массовыми расправами, общественной депрессией. Прекращались забастовки рабочих и бунты крестьян. В оппозиционной интеллигенции воцарились тоска и уныние. Чуть позднее Саша Чёрный жёстко описал это состояние в стихотворении «Отбой»:
«Отречёмся от старого мира…»
И полезем гуськом под кровать.
Нам, уставшим от шумного пира,
Надо свежие силы набрать.
В общем, оппозиция хранила себя для будущих побед и достижений. Но в отряде Карла собрались такие, кто не был готов уйти в личную жизнь, науку, искусство и сберегать протест до лучших времён. Поражение во фронтальном столкновении толкнуло к партизанской борьбе. «Террористы-одиночки в своё время первыми начинали борьбу на аванпостных стычках с врагом, — в дни, когда массы ещё не были достаточно активны. А теперь, когда массы уже перестали быть активными, такие же одиночки последними покидали поле борьбы, в арьергардных боях прикрывая отступление революционной армии», — писал о них историк Борис Николаевский.
Особое внимание Карл и его бойцы уделяли реальным карателям. Встречались тюремщики, зашкаливающе жестокие к политзекам. Много позже, в 1911 году, Владимир Короленко рассказал в статье «Истязательная оргия» о пытках в российских тюрьмах. Эта информация повергла читателей в шок. А ведь он описывал события почти мирного времени, когда о великой революции вспоминали разве что такие гиганты, как Савинков. И то в далёкой эмиграции. Можно представить, что вытворяли тюремщики в лихом Седьмом.
Но был и ответ. Насилие к сотрудникам правоохранительных органов применяли повсеместно. В тот трагический год были убиты 134 тюремщика разных рангов. Счёт открылся 17 января в Санкт-Петербурге: на Большом проспекте В.О. расстрелян начальник Дерябинской временной тюрьмы Гудимо. Стрелявшему удалось скрыться. Тюремный террор в отряде Карла продолжил Николай Макаров: 13 августа он двумя выстрелами уложил начальника Петербургской одиночной тюрьмы Иванова. Через две недели, 28 августа, Пётр Иванов казнил в Пскове начальника Акатуевской тюрьмы Бородулина, первым применившего телесные наказания к политкаторжанам. И наконец, 15 октября Евстолия Рогозинникова застрелила начальника Главного тюремного управления Максимовского.
Планировалась ликвидация министра юстиции Щегловитова и петербургского градоначальника Драчевского. Трауберг ставил своим бойцам и другие задачи ― от взрыва Госсовета до убийства царя. Причём, по мнению Герасимова, первое могло быть даже опаснее второго ― царя-то заменить можно, какой-никакой наследник имелся. А лишись разом всех членов Госсовета, совсем бы швах. Государство покатилось бы в пропасть. Оно и покатилась вместе с ними, но несколько позже. И точно не по вине Герасимова. Его к тому времени уже выперли в отставку. Видимо, за неумеренное служебное рвение, чрезмерную компетентность и избыточную идейность.
А в 1907-м он был ещё к месту. И именно в это время автономный летучий отряд перешёл под руководство Азефа. Это решило его судьбу. Уже в ноябре Трауберг был арестован. Герасимов с облегчением вздохнул ― удар по подполью был нанесён тяжелейший.
Однако обрадовался он рановато. Руководство организацией взял на себя некто при удостоверении сотрудника итальянской газеты «Tribuna»: Марио Кальвино ― человек не менее выдающийся, чем Карл. По словам самого Герасимова, «из замечательных фигур в революции». Марио Кальвино ― реальное имя реального итальянского анархиста-агронома. Который передал свой паспорт русскому астроному Всеволоду Лебединцеву.
В Петербурге Марио Кальвино был официально аккредитован как корреспондент при Государственной Думе. Причём играл эту роль так виртуозно, что его не смог узнать одноклассник, с которым он просидел много лет за одной партой в одесской гимназии. Это был писатель Владимир Жаботинский, будущий национальный герой Израиля и идейный основоположник партии Ликуд. Заодно с журналистикой Марио Кальвино подрабатывал переводами. Давал уроки итальянского жене писателя Леонида Андреева. Был крёстным отцом дочери писателя Алексея Ремизова. Все трое писателей оставили о нём восторженные воспоминания.
Лебединцев твёрдо продолжал линию Трауберга. К имеющимся планам он добавил только один. Ликвидацию знаковой для русской монархии фигуры ― великого князя Николая Николаевича. А поскольку Герасимов бросил все силы на охрану Госсовета и практически перекрыл туда доступ, действия отряда Лебединцев сосредоточил на двух персонах ― министре юстиции и великом князе. Возле их домов постоянно дежурили наблюдатели, фиксируя время выезда и возвращения. В комнате Анны Распутиной ― революционерки с большим опытом, члена народовольческой группы, участницы нелегальной Лахтинской типографии и бывшей политссыльной ― хранились бомбы, револьверы, планы расположения домов Щегловитова и Николая Николаевича. Она же осуществляла связь между членами группы, передавала им оружие.
О том, что Распутина входит в летучий боевой отряд Герасимову сообщил Азеф. Выяснить её адрес не составило труда. Первоначально Герасимов решил сам поселиться в той же квартире, и наблюдать за ней (вот что значит по-настоящему любить свою работу!). Остановило лишь то, что он имел уж очень барский вид, совсем неподходящий для халупы, где снимала комнату Распутина. Пришлось отправлять туда смышлёных молодых агентов. Они оказались на высоте, выяснив не только подробности её дел, но и установив дату, назначенную для терактов ― 1 января 1908-го.
Герасимов лично посетил Щегловитого и Николая Николаевича, предупредил их об опасности и потребовал безвылазно сидеть в этот день дома. Оба поначалу взбрыкнули. «До самой последней минуты я так и не знал, послушался ли великий князь этих просьб. Несколько раз он менял свои решения, то приказывая подать лошадей или автомобиль, то — отменяя эти распоряжения», ― жаловался на капризного старика Герасимов. Но вняв голосу разума (а также приказам Столыпина и царя), оба всё-таки провели первый день нового года в своих резиденциях. Один ― в музее гигиены (тогда министерство юстиции), другой ― во Дворце профсоюзов (тогда Ксенинский или Николаевский). Покушения были предотвращены. Но только в этот день. Члены боевого отряда вовсе не отказались от задуманного.
Просидев больше месяца взаперти, министр юстиции и великий князь начали проявлять нервозность и выражать недовольство работой полиции. Герасимову пришлось действовать в ускоренном темпе. Днём 7 февраля было схвачено девять членов организации. В скверике у дома Щегловитова была взята влюблённая парочка ― Лев Синегуб и Лидия Стуре. При появлении полицейских агентов Стуре выхватила револьвер и открыла стрельбу. Елизавета Лебедева при аресте ранила городового. Ещё одного агента охранки ранил при аресте член отряда имени которого до сих пор не узнали даже историки. Он назвал себя крестьянином Еранского уезда Вятской губернии Александром Смирновым. Марио Кальвино (его настоящее имя выяснилось только в суде) схватили на Малой Морской. «Осторожно! ― предупредил он первого подбежавшего агента. ― Я весь обложен динамитом. Если взорвусь, всю улицу разнесёт». Если бы бомба, брошенная в министра не взорвалась, он собирался сам броситься под карету.
Суд был скорым и суровым. Семеро получили смертный приговор. Всеволод Лебединцев, Лев Синегуб, Лидия Стуре, Анна Распутина, Сергей Баранов, «крестьянин Александр Смирнов», Елизавета Лебедева были казнены. Ещё двое осуждены на 15 лет каторги. Несовершеннолетней Вере Янчевской назначили всего-то пять лет. Альберта Трауберга казнили через три месяца, 14 мая.
«Как эти люди умирали… Ни вздоха, ни сожаления, никаких просьб, никаких признаков слабости… Это были настоящие герои, ― писал в своих воспоминаниях Герасимов, ссылаясь на прокурора, лично присутствовавшего при казни. И добавлял уже от себя: ― Героизм этой молодёжи, надо признать, привлекал к ней симпатии в обществе».
Разгром Северного летучего отряда стал последним предательством Азефа. В это время «русский Шерлок Холмс» Владимир Бурцев уже начал своё расследование его полезнейшей для режима деятельности и блистательно завершил его в 1908-м. И это дало повод снова высказаться Саше Чёрному ― в посвящённом Азефу стихотворении «Герой нашего времени»:
Наше время, подлое и злое,
Ведь должно было создать нам наконец
Своего любимого героя, —
И дитя законнейшее строя
Народилось… Вылитый отец!
Оппозиционная общественность тут же взорвалась негодованием по поводу методов полицейских карателей. Даже Столыпину пришлось на специальном заседании Госдумы произнести по этому поводу речь. «Вообразите, господа, ― пафосно обратился он к депутатам, ― весь ужас увлечённого на преступный путь, но идейного, готового жертвовать собой молодого человека или девушки, когда перед ними обнаружится вся грязь верхов революции». Грязь действительно была. Особенно в верхах режима. Что Столыпин косвенно и признал, назвав Азефа «таким же сотрудником полиции, как и многие другие». А уж его рассуждения о том, кого называть провокатором, а кого ― работником охранного отделения, походили, мягко говоря, на сугубую схоластику.
Товарищи по партии вынесли Азефу смертный приговор. Но он успел смыться в Берлин. Открыл там корсетную мастерскую. Во время Первой мировой был арестован как русский агент (у немцев на этот счёт сомнений не было). Два года сидел в тюрьме. Выйдя, проболел год и умер в нищете и забвении. Впрочем, великий сыщик Герасимов тоже закончил свои дни в Берлине, хотя и значительно позже. И тоже приторговывал женским бельём, работая бухгалтером в мастерской своей жены. Не сказать, чтобы завидная участь.
А память о революционерах увековечил Леонид Андреев в своём «Рассказе о семи повешенных».