Юбилеи 1917-го и 1937-го три года назад всё же как-то отмечались. Хотя не с той вдумчивостью, какой достойны революция, переворот и террор. Но нынешнее 90-летие 1930 года вообще проходит незамеченным. Очень зря. Это был год побоища, один из самых кровавых в советской истории. Год отчаянной борьбы. Год тотального ужесточения. Что само по себе актуально в наши дни. Другие времена, другой режим, другие нравы, другие люди, другая страна – а что-то остаётся непреходящим.
Карательная статистика 1930-го говорит сама за себя: свыше 20 тысяч смертных приговоров. В среднем по расстрелу каждые полчаса. За семь с половиной десятилетий только 1937-й, 1938-й и 1942-й превзошли это количество. Но 1937–1938 (более 680 тысяч расстрелов) – это Большой террор, а 1942 (более 23 тысяч) – это разгар войны.
Политических приговоров в 1930-м вынесено более 208 тысяч (соответственно, казнили каждого десятого). Почти вчетверо больше, нежели годом раньше. Такой скачок на рубеже десятилетий являл исторический слом. Государство врезалось вглубь народа.
Это далеко не полная статистика. Арестов по политическим статьям было почти вдвое больше, нежели приговоров. Судьбы многих арестованных решались позднее. В тюрьмах-домзаках и лагерях ОГПУ оказались девяносто лет назад почти 400 тысяч человек (если точно: 399445). Именно тогда, 7 апреля 1930-го, было создано Управление ИТЛ – будущий ГУЛАГ, потом ГУИН, а ныне ФСИН. Что уже делает этот год особенным для России.
ОГПУ – функциональный аналог современных ФСБ и Росгвардии – занималось только особо опасными государственными преступлениями. «Контрреволюционными» и должностными. Общеуголовная преступность, от хулиганства до аполитичного бандитизма, находилась в ведении республиканских НКВД (аналог современной полиции). Объединение этих структур в единый НКВД СССР произошло в 1934 году. Общеуголовная статистика 1930-х пока не опубликована, но едва ли бытовухи было меньше, чем политики.
140 тысяч арестованных ОГПУ обвинялись в антисоветской («контрреволюционной») агитации. 88 тысяч – в разных видах антисоветской деятельности. Почти 40 тысяч «изымались» в профилактическом порядке – как «социально вредные» и «социально опасные». Без малого 20 тысяч обвинялись в бандитизме. Более 40 тысяч – в злоупотреблении властью. Членов ВКП(б) и комсомола было немного – чуть более 12 тысяч. Но членов запрещённых враждебных партий (меньшевиков, эсеров, анархистов, кадетов, националистов) ещё на порядок меньше – 1,2 тысячи. Плюс сотня с небольшим «еретиков»-троцкистов.
96% – мужчины. Абсолютное большинство – почти 250 тысяч – русские. Почти 60 тысяч украинцев, более 10 тысяч белорусов. На четвёртом месте евреи в количестве 8 тысяч, за ними 6 тысяч поляков. Меньше всего было афганцев, всего четыре человека.
Более половины арестованных – 222 тысячи – приходилось на крестьян. Из них две трети зачислялись в категорию кулаков, четверть относилась к середнякам, менее десятой части – бедняки и батраки. Лишь триста шестьдесят человек работали в колхозах и совхозах. Остальные были самостоятельными хозяевами, редко наёмными работниками частных лиц.
Две трети населения СССР жили тогда в деревне. Однако почти 45% репрессированных составляли горожане. В основном служащие – без малого 60 тысяч. Чаще всего это были сотрудники транспортных предприятий, клерки госучреждений, работники государственной торговли и кооперации. Творческой интеллигенции немного, всего полторы тысячи. Зато «лиц без определённых занятий», т.е. люмпенов всех мастей – около 55 тысяч. Рабочих свыше 26 с половиной тысяч, в большинстве железнодорожников. Нэпманов, кустарей, работников частного сектора – значительно меньше, только 16 с половиной тысяч. Священники разных конфессий, чаще всего православные – свыше 13 тысяч. Три с половиной тысячи военных. Тысяча двести студентов и учащихся. Полтысячи арестованы в самом ОГПУ, семь десятков в милиции.
Регионально больше всего приходилось на Украину (более 50 тысяч), Москву и Подмосковье (почти 50 тысяч), Северный Кавказ (около 35 тысяч), Поволжье (порядка 30 тысяч), Сибирь (25 тысяч). В Казахстане, Средней Азии и Закавказье – по 13–15 тысяч. В Ленинграде с областью, Белоруссии, на Урале и Севере примерно по 10–12 тысяч.
Более половины арестованных имели начальное образование, почти 40 процентов относились к малограмотным или неграмотным. Среднее образование имел лишь каждый четырнадцатый, высшее – один из семидесяти пяти. Молодёжи среди репрессированных не так много: лишь 30% моложе 30 лет. Зато почти 45% – старше 40. С возрастом, кстати, повышалась вероятность гибели: органы были вдвойне подозрительны к людям с жизненным опытом…
Не шибко грамотный крестьянин, обычно славянской национальности. Либо горожанин первого-второго поколения, конторский служащий, бомж, железнодорожник. Среднего, а то и пожилого возраста. Далёкий от политики, но помнящий старое время. Таков был типичный портрет репрессированного в 1930 году.
Чтобы понять эти закономерности, нужно обратиться к портрету тогдашних хозяев страны.
С 26 июня по 13 июля в Москве заседал XVI съезд ВКП(б). По его итогам был избран ЦК, сформировавший Политбюро – высший орган партийно-государственной власти.
Иосиф Сталин – генеральный секретарь ЦК, главная должность которого называлась «вождь» или «Сталин». Вячеслав Молотов, в недавнем прошлом первый секретарь московского горкома, в скором будущем председатель Совнаркома (если по нынешнему – из мэра Москвы в премьер-министры). Лазарь Каганович, первый секретарь Московского обкома (губернатор Московской области). Климент Ворошилов, нарком по военным и морским делам (глава Минобороны). Сергей Киров, первый секретарь Ленинградского обкома (губернатор Петербурга). Валериан Куйбышев, председатель Высшего совета народного хозяйства (по факту нечто типа главы Минпромторга). Станислав Косиор, генсек ЦК КП Украины (ныне аналога нет). Ян Рудзутак, зампред Совнаркома (отраслевой вице-премьер). Алексей Рыков, председатель Совета труда и обороны (нечто подобное МЭР), предшественник Молотова во главе Совнаркома. Михаил Калинин, председатель Центрального исполкома СССР (с большой натяжкой подобие председателя Госдумы и Совфеда в одном лице) – формальный глава государства.
Зная политическое устройство СССР (или хотя бы современной РФ), впору удивиться отсутствию в синклите шефа госбезопасности. Но это направление Сталин курировал персонально. Председателем ОГПУ был дворянин-особист Вячеслав Менжинский – заложивший основы гулаговской индустрии и создавший сеть политизоляторов для содержания оппозиционных активистов. Но практическое руководство в начале 1930-х брал в свои руки первый зам Менжинского, начальник Секретно-оперативного управления Генрих Ягода. Ему не требовалось формальное членство в Политбюро. Давнее приятельство со Свердловым и Дзержинским и так вводило его в высший круг.
Все члены Политбюро, кроме Рыкова, принадлежали к сталинской группировке. Рыков среди них не задержался. В декабре он был отставлен с правительственных постов и выведен из Политбюро. Ещё раньше Политбюро покинули партийный куратор интеллигенции Николай Бухарин и партийный начальник профсоюзов Михаил Томский. Втроём они составляли «правый уклон». По факту доминировавший в социально-экономической политике ВКП(б) 1920-х.
Этот курс, известный как НЭП, означал активное использование рыночных методов хозяйственного восстановления. На селе допускалось фермерство, по-русски именуемое кулачеством. Единоличники-середняки поощрялись в «интенсивники». Большая часть торговли находилась в частных руках. Госпромышленность организовывалась хозрасчётными трестами (что и создавало смысл таким структурам, как ВСНХ и СТО). Бюджет поддерживался в сбалансированном состоянии, рубль на золотом обеспечении. Личная экономическая инициатива не запрещалась, групповая даже стимулировалась.
Всё это отнюдь не являлось следствием доброй воли правящего большевизма. Энтузиаст НЭПа Бухарин в своё время воспевал расстрелы как средство внедрения трудовой сознательности. Тотальный централизм, насаждённый уже к 1920-му, был идеален для комиссародержавия. К отступлению на экономическом фонте коммунистов вынудили гражданская война, крестьянское повстанчество, мятежный Кронштадт и хозяйственная разруха. Ленин, Троцкий, Сталин были едины в понимании: если не взять назад, страну задушит голод, а страна задушит их.
Они ждали реванша и всячески его ускоряли. «От России нэповской к России социалистической!» – завещал Ленин в последнем публичном выступлении 1922 года. Последовательные марксисты Лев Троцкий и Григорий Зиновьев требовали сворачивания НЭПа уже с середины 1920-х. При том, что командные высоты промышленности контролировались большевистским государством. Кулацкие хозяйства и нэпманские предприятия прессовались налогами. Политическая система базировалась на нерушимой партократии. Нэповская «умеренность» тоже имеет статистическое выражение: за девять лет репрессированы почти 209 тысяч человек (в среднем больше 60 в день), более 23 тысяч расстреляны (ежедневно ставили к стенке семерых). Впрочем, за один 1930-й эти цифры почти перекрылись.
В Советском Союзе считалось, будто «трудности и лишения героической первой пятилетки» были необходимы для укрепления обороны. «Иначе нас сомнут», – с обычной лапидарностью говорил Сталин. Задавать ему вопросы не полагалось. Хотя стоило. В отличие от ответа, вопрос лежал на поверхности. Кто сомнёт?
Ни лейбористское правительство Англии, ни либеральное правительство Франции планов таких не имели. Сама мысль о войне вызывала там страх и отвращение. Президент Америки Гувер был известен как организатор продовольственной помощи советским голодающим. Отношения с фашистской Италией сам Сталин называл «наилучшими». Сопредельные Прибалтика, Польша, Румыния военной опасности для державы-континента не представляли. Более актуальная японская угроза существовала вдалеке от жизненных центров и носила сугубо локальный характер.
На выборах в рейхстаг Германии партия Гитлера получила 18% голосов. Канцлер Брюнинг всеми силами старался остановить нацистский накат. На пути к власти фюреру ещё предстояли годы. Неоценимую помощь Гитлеру оказал Сталин. В ответ на любую критику нацисты кивали на СССР с его коллективизацией, голодом и террором: этого хотите? Своеобразный был избран метод обороны от Гитлера – сначала посодействовать его успеху, чтобы было от кого обороняться.
Внешней угрозы СССР не существовало. (Хотя создать её вскоре удалось, для этого постарались на славу.) Но значит ли это, что сталинский перелом являлся беспочвенным капризом? Нет. Опасность была.
Только не извне – изнутри. Не от иностранных империалистов – от советских трудящихся. Им и объявили войну коммунистическая партия и советское государство. С полной откровенностью, в соответствующей терминологии. С декабря 1929 года зазвучала установочная формулировка: «Ликвидация кулачества как класса».
В конце 1920-х из примерно 25 млн крестьянских хозяйств кулацкими считались всего 1,25 млн. На противоположном бедняцком полюсе располагались почти 9 млн. Промежуточный середняцкий массив достигал 15 млн. Несколькими годами ранее сам Сталин – в борьбе с Троцким – призывал расширять индивидуальное хозяйствование и отказывал его противникам в звании коммуниста. Преданный ему Молотов подчёркивал, что кулачество – понятие не классовое, а всего лишь имущественное. Кулак – это богатый мужик. Что же тут плохого? Только хорошее.
Троцкисты с их ортодоксально-коммунистическим призывом «Бей кулака и нэпмана!» были политически сокрушены на своей протестной акции 7 ноября 1927-го. А через месяц XV съезд ВКП(б) утвердил вполне троцкистский план коллективизации: «Задача преобразования и объединения мелких индивидуальных крестьянских хозяйств в крупное коллективное хозяйство должна быть поставлена в качестве основной в деревне». Одновременно были даны директивы к первому пятилетнему плану. XVI партконференция в апреле 1929-го возвела план в закон. Это означало переход к мобилизационной экономике, тотальную управленческую централизацию через наркоматы и главки, потогонную «пятидневку», перманентные репрессивные чистки – и массированные капвложения в тяжёлую индустрию, оплатить которую предстояло деревенским массам.
Троцкий мог бы торжествовать. Если бы не ссылка и депортация из СССР в 1929 году. Как раз к началу реализации его планов. Ошарашенные троцкисты разоружались перед партией и приносили присягу Сталину. Хотя вроде бы могли требовать, чтобы партия, фактически признав их правоту разоружилась перед ними. Но это уже в чистом виде ленинский вопрос о власти – в чьих руках ствол и кто нажмёт первым. Приоритет сталинистов сомнению не подлежал. Зато впали в шок бухаринцы – слыша от недавних благоразумных союзников оголтелые троцкистские речёвки. Но перед ними тут же вставал тот же вопрос.
И всё-таки зачем?
Естественно, в экономическом соревновании кулаки и единоличники всухую побивали маломощные колхозы-совхозы-ТОЗы. Коммунистическое государство вынуждено было терпеть товарное превосходство частника. Да ещё в стратегическом вопросе продовольственного снабжения. Средствами давления становились произвольное налогообложение и ценообразование. Кулаки и подкулачники ответили «хлебной стачкой» конца 1920-х. Изымать хлеб приходилось административными мерами, «антиспекулянтской» 107-й статьёй УК, милицией и прокуратурой. Возглавлять заготовки зимой 1928-го выезжал лично Сталин. Времена военно-коммунистической продразвёрстки возвращались на глазах.
Предположим, даже такие проблемы ещё были как-то решаемы. Смирились же ясновельможные польские коммунисты с частной собственностью хлопов. Если те в обмен не бунтуют против правления высшей партийной касты. Примерно это – но в гораздо более усечённой версии – и предлагал Бухарин со товарищи, в этом и заключался пресловутый «правый уклон». Однако партия предпочла другой путь. Чудовищно жестокий для страны и очень рискованный для себя. Ибо не в аграрной политэкономии содержалась суть.
Создать на месте архаичной мелкотоварщины, патриархальных «несжатых полос» крупные агроструктуры. Оснастить их передовой техникой, повысить производительность крестьянского труда. Снизить себестоимость сельхозпродукции, убрать цепочку торговых посредников. «Железный конь на смену крестьянской лошадке!» – Бендер в «Золотом телёнке» ораторствовал ведь именно в 1930 году.
Остап Ибрагимович своё дело знал, пропаганду в полезных случаях подхватывал на лету. К тому же, ему простительно: на момент речи он ещё не видел результатов крупного коллективного хозяйствования. Но верхушка советской номенклатуры, вероятно, в общем и целом представляла последствия своих решений. Для чего-то они принимались.
В раннегорбачёвское время – антиалкогольная кампания, погром частных теплиц, «советоваться с Лениным» – вышла в мягком переплёте монография профессора-обществоведа Бориса Прозорова. Называлась «Идеологическая диверсия против советской молодёжи». Автор, ныне покойный, впоследствии побывал советником Селезнёва и Степашина, написал книгу «Рассекреченный Андропов»… В общем, происхождение научно-публицистического багажа очевидно.
Так вот у Прозорова сказано: дескать, сейчас, в 1980-е, источником тлетворного влияния на советскую молодёжь является всего лишь Запад. Гораздо труднее было в 1920-х. Тогда опасность исходила от враждебного класса кулаков. Они влияли на всё общество. Не только в экономике. По всему фронту – в политике, идеологии, культуре, морали. Даже в искусстве. Помнится карикатура из юмористического журнала того времени: наглый бородач на разгуляеве в избе-усадьбе: «Эх, Стравинского позвать бы! Сыграл бы он на гармошке!»
Лишённые политических прав кулаки группировали вокруг себя «подкулачников» (это мог быть и самый оборванный батрак). Через них проникали в Советы. Спонтанно возникло движение нелегальных, но активных крестьянских союзов. Понятно, под чьим руководством. Грозная «агитация за крестсоюзы» то и дело отмечалась в документации ОГПУ. Между тем, с деревней уже была связана значительная часть партии в её рядовом составе. Не говоря о рядовом составе армии.
Воздействовали кулаки и на город – через деревенских земляков и партнёров-нэпманов. В городах образовывалось встречное движение. Кадровые рабочие ещё помнили профсоюзные права и меньшевистскую агитацию. Выходцы из деревни на тех же заводах по природе своей были склонны к эсеровщине. Феномен нэповской преступности хранил традиции гражданской войны. Не на пустом месте создал Николай Леонов образ белоподпольщика Рюмина-Цыгана в «Трактире на Пятницкой»: «Стать главарём и повернуть банду с уголовщины на политику».
Кулак не имел строгого понятия о собственности. Тем более подкулачник. Это вообще было не характерно для российской деревни. Что моё, то моё, о твоём поговорим – что ж, не без того. Бывало и так. Но они знали работу и вольность. Разжигая её, как и предупреждал Ленин, «постоянно, ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе».
Дальше ждать было нельзя. Пока троцкисты ругались с бухаринцами, сталинисты сконцентрировали ресурсы для войны государства с народом. Решался вопрос: кто – кого?
Паролем XVI съезда стало словосочетание «Великий перелом». Программой – быстрая индустриализация и сплошная коллективизация. Сталин поставил задачи: создание второй угольно-металлургической базы, резкое укрупнение сельского хозяйства, ужесточение производственной дисциплины, централизация кредитно-финансовых ресурсов. Пятилетку в четыре года. Колхозы в массы. Сопротивление кулачества «сломить в открытом бою».
Бой начался с января на февраль. 30 января 1930 года Политбюро ЦК ВКП(б) вотировало постановление «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации». Такими районами объявлялись практически все территории зернового производства – Центрально-Чернозёмная область, Украина, Северный Кавказ, Поволжье, Казахстан, Сибирь. В этих регионах одномоментно аннулировалось действующее земельное законодательство. Аренда земли и найм работников превращались в преступление.
Устанавливались произвольные разнарядки. Определить как «кулацкие» 3–5% индивидуальных хозяйств, 60 тысяч «кулаков» заключить в концлагеря (именно так, этим словом – хотя до назначения Гитлера рейхсканцлером оставалось ещё три года). 150 тысяч выселить в отдалённые местности. Кулаки делились на три категории: особо опасные повстанцы и террористы («не останавливаться перед применением высшей меры репрессии»), контрреволюционный актив (высылка «в необжитые и малообжитые» места, расселение в спецпосёлках под управлением комендантов), прочие (расселение без высылки вне колхозов). Предвидя грядущее, партия отзывала из резерва старые командные кадры ВЧК–ОГПУ. С опытом гражданской войны и красного террора. 2 февраля специальным приказом формируются тройки ОГПУ для внесудебных приговоров. Эти мероприятия Тридцатого – разнарядки, тройки, лимиты – производят впечатление генеральной репетиции Тридцать Седьмого.
4 февраля Калинин, Рыков (время уклонов прошло) и секретарь ЦИК Авель Енукидзе завизировали секретную инструкцию «О выселении и расселении кулацких хозяйств». На следующий день началась массовая облава ОГПУ. 6 февраля арестованы почти 16 тысяч. К 15 февраля – почти 65 тысяч. К 15 апреля – более 140 тысяч. До конца года – порядка 300 тысяч. В отчётах ОГПУ уточнялось, что кулаков арестовано меньше, чем «контрреволюционных и антисоветских элементов». Отвлечение от главного побудило Ягоду даже издать особое распоряжение: оставить пока «попов и купцов», всё внимание «кулакам».
Аресты и высылки – не одно и то же. Вторая кампания была гораздо масштабнее. Здесь не требовалось ни следствия, ни даже формального суда. Решение уполномоченного ОГПУ («Въехал в деревню ту опер для раскулачки» – пел в «Кате» Михаил Круг) сопровождалось разве что постановлением сельсовета. И то не всегда. Промежуточный итог «кулацкой ссылки» подводили в конце 1931-го: более 1,8 млн. К 1933-му возросло до 2,4 млн. Ещё около 2 млн подверглись раскулачиванию без ареста и депортации – то есть дочиста ограбленные и поднадзорные оставались жить поблизости от прежнего дома. Таким образом, под раскулачивание попали в общей сложности свыше 4 млн человек.
Параллельно шло ударное наращивание колхозно-совхозной отчётности. Специально созданный в ноябре 1929-го наркомат земледелия возглавил видный партийный силовик и агитпроповец Михаил Яковлев. «Изуверская яковлевская комиссия» (выражение писателя Василия Белова) в плотном контакте с ОГПУ организовала повсеместное соцсоревнование по цифирному валу. Местные парткомитеты наперебой рапортовали о сплошной коллективизации, стараясь приблизиться к 100%.
Но уже 2 марта лично Сталин опубликовал в «Правде» статью «Головокружение от успехов». 14 марта последовало постановление ЦК ВКП(б) «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении». Сурово критиковались «левацкие загибы». Большинство наскоро сколоченных колхозов развалились мгновенно. Первая волна коллективизации оказалась сорвана.
С чего бы так? На полном-то ходу мощной госмашины?
В январе 1930-го сводки ОГПУ фиксировали 346 крестьянских бунтов, в феврале – 736, в марте – 1642. 176 выступлений перерастали в вооружённые восстания. Против которых приходилось бросать не только спецформирования ОГПУ, но и регулярные части РККА.
Яростные бои развернулись в Украине. Западные приграничные области на несколько недель практически вышли из-под советской власти. Разгорелись мятежи на Северном Кавказе, в Казахстане, на Черноземье, в Поволжье, в Сибири.
Карательную экспедицию войск Северо-Кавказского ВО пришлось отправлять в Шатой и Чеберлой Чеченской АО. Сотни людей погибли с оружием в руках в Актюбинском округе под лозунгом «Долой советскую власть!» Восстание казахского племени адаев растянулось на несколько лет. В Казахстане вообще фактически началась война. Повстанцы-сарбазы Сырдарьинского района избрали хана Шолакулы, разработали политическую программу. Командирами отрядов нередко становились недавние сотрудники милиции. Властям приходилось вести переговоры, отводить войска, заключать перемирия.
В Алтайском крае пастухи-ойроты и русские старообрядцы освободили несколько деревень, разбили карательную экспедицию ОГПУ. В тех же местах произошло уникальное Добытинское восстание. Командовал… уполномоченный ОГПУ Добытин, повернувший фронт за народ. Он освободил арестованных, арестовал партактив, расстрелял нескольких функционеров. После столкновения с ОГПУ оставшиеся в живых повстанцы отступили в Китай. Среди трёхсот восставших Усть-Пристанского района были полторы сотни кулаков и девять коммунистов. Вожак Геримович погиб почти одновременно с уполномоченным ОГПУ Левачёвым.
Кубанских казаков поднял на восстание бывший красный партизан Антоненко. Бурят-монгольских в Кижинге – бывший белогвардеец Лосев. В соседнем Селенгинском районе тайный крестсоюз сформулировал программные тезисы: «Долой диктатуру коммунистов! За неприкосновенность частной собственности и свободную торговлю!» В освобождённых деревнях жителям раздавали реквизированное зерно.
На Урале близ Нижней Салды сотни крестьян останавливали выселение кулаков. Лозунг был менее политизирован: «Не трожьте честных людей!» Примерно то же происходило в алтайской Старобелокурихе: «Не отдадим кулаков!» Особенность состояла в том, что здесь бунт подняли женщины. Понятно, что коммунисты и сельсоветчики были избиты с особенным остервенением.
В Лосевском районе под Воронежем крестьяне целый день перестреливались с партактивом и милицией, защищая село Липовка. Десятки людей были убиты и ранены. Воронежские деревни вообще являлись очагом сопротивления Европейской России. (Так что теперешнее выражение «бомбить Воронеж» имеет, можно сказать, исторические корни.) За неделю в феврале крестьяне снесли партийно-советскую власть в Борисоглебском округе, в марте – в Бобровском районе.
Русские европейцы мгновенно воспламенялись, но быстро и остывали. Назавтра после бунта мужики как ни в чём не бывало шли пахать. Меньше всего думая об оперативниках ОГПУ, готовых припахать их самих. Не то было в Сибири и Поволжье. Там рулила иная форма сопротивления – не скоротечные бунты, а партизанщина «алтайско-казахстанского типа». Средняя численность «кулацкой банды» в регионе составляла 150–200 человек (годом раньше – человек двадцать).
Сходным образом обстояли дела в Забайкалье. Разрозненные восстания в глухих районах Читинской области перерастали в длительные боевые операции крупных отрядов. Здесь особый колорит придавало лидерство старообрядцев и золотодобытчиков. Стройная организация повстанческих бригад, сознательная патриархальная дисциплина. Командиры Фомин, Литвинцев, Башуров строжайше запрещали мародёрства и грабежи. Каторжники не приветствовались. Даже нападения на прииски вызывали горячие споры – да можно ли такое тягать?! Засланный агент ОГПУ расшифровался призывом ограбить рудник и элементарным пьянством. На подавление были стянуты кавалерийские полки ОГПУ. Но и то не справились без местного погранотряда.
В антиколхозных восстаниях первого полугодия участвовали до полутора миллионов человек. К концу 1930-го примкнул ещё миллион. Но решала не численность.
Положение в городах и промышленных посёлках контролировалось жёстче. Вооружённых восстаний и крупных массовых беспорядков здесь не отмечалось. Однако в 1930 году по стране прокатилось свыше 320 забастовок и иных рабочих протестов. С десятками тысяч участников.
Наиболее известна забастовка телегинских текстильщиков Иваново-Вознесенска. Сотни рабочих-металлистов бастовали в уральской Ревде. Останавливалась добыча на шахтах «Сталиноугля» и «Луганскугля» в Донецкой области.
В январских и февральских справках Информотдела ОГПУ (сеть осведомителей) отмечаются «нездоровые настроения» рабочих текстильной промышленности. Этот сектор считался особенно проблемным. Наряду с сезонниками, металлистами и горняками. Наибольшая забастовочная активность наблюдалась именно в этих кластерах. Сказывалось влияние селянской вольницы либо профсоюзно-стачечных традиций.
Стукачи цитируют призывы «антисоветски настроенных лиц» к «организованной защите своих интересов». Выделяются политически опасные категории рабочих – прежде всего «кулацко-зажиточная прослойка», связанная с деревней. Отмечаются нелегальные группы, противостоящие комсомольцам-ударникам. Целенаправленная порча оборудования. Анонимные, а то и открытые угрозы дирекциям. При этом автор отчёта – комиссар госбезопасности Запорожец (бывший украинский эсер) – признаёт главные причины протестов: невыплаты, обсчёты, «уплотнение работы», нехватка продовольствия, роскошество и наглость администрации. А то и просто коррупция.
Текстиль, металлургия и горнодобыча были опасны в плане социальном. Железнодорожников опасались политически. Они были традиционно привержены идеям демократического социализма и имели большой опыт политической борьбы. На транспорте собрали обильную жатву репрессий – свыше 42 тысяч, более чем где-либо в городском секторе.
Общим итогом можно назвать документ цензурного ведомства Главлит от 12 августа 1930-го: «Краткая инструкция-перечень об охране гостайн в печати». Был наложен прямой запрет на публикацию сведений о восстаниях, бунтах, забастовках, антисоветских манифестациях и беспорядках.
Уинстон Черчилль вспоминал свой разговор со Иосифом Сталиным 15 августа 1942 года (идёт Сталинградская битва). Британский премьер сравнил тяготы Второй мировой войны с коллективизацией. «Ну нет, – отозвался Сталин. – Политика коллективизации была страшной борьбой. Это было что-то страшное. Это длилось четыре года». С тех пор и появилась цифра, которой определяли количество жертв – Сталин сказал о десяти миллионах «маленьких людей». С которыми пришлось бороться ради «механизации сельского хозяйства». Чтоб трактора не ломали.
Ни Сталин, ни Черчилль не говорили, будто десять миллионов погибли. Но раскулачиванию подверглись порядка четырёх миллионов, из них не менее полумиллиона умерли при депортациях и на спецпоселениях. Минимум четыре миллиона унёс Голодомор. Свыше 30 тысяч за эти четыре года были расстреляны по приговорам. Стартовые выстрелы трагедии прозвучали в Тридцатом.
Сопротивление было мощным. Разрозненные восстания и бунты могли вовлечь миллионы. Но не могли победить. Без организации, без чёткой программы повстанцы, мятежники, забастовщики и манифестанты не могли противостоять отлаженной административно-карательной машине. Над которой высилась тотальная доктрина и чудовищная политическая воля.
Режим вышел из войны с народом укрепившимся и, как теперь говорится, переформатированным. Партийная диктатура накрыла каждого. Огосударствление достигло предела. Власть номенклатуры сделалась по-настоящему тотальной. «Социализм построен полностью. Хотя не окончательно…»
Для этого понадобились долгих четыре года. И то пришлось через несколько лет снова запускать миллионный каток репрессий. Под который попали не только сотни тысяч «бывших кулаков», но и Ягода с Яковлевым. Уж не говоря о Рыкове, Рудзутаке, Косиоре, Енукидзе, сотнях других чиновников коллективизации. А сопротивление всё равно продолжалось.
Люди, жившие в СССР, не были похожи на нас. Тем более в довоенном. Хотя и после тоже оказывались не нам чета. Но ведь и правящий режим в современной РФ – далеко не сталинизм. Его нынешнее переформатирование как-то не похоже на «сломить в бою». Если что-то и близко, то разве что перепуганная беспомощность статусных уклонистов. Ждущих, подобно бухаринцам, очереди на слив. Точнее, на выброс. Через окно возможностей.
Зеркало 90-летия заставляет отвернуться в смущении. «Стратегия противодействия экстремизму» – мероприятия по выселению, расселению и ликвидации. 322 политзаключённых – 20201 смертный приговор. Омоновские разгоны – сражения с ОГПУ. Поправочное обнуление Конституции – ликвидация кулачества как класса.
Но есть в этом иная сторона. Если хозяевам приходится дёргаться – значит, что-то они ощутили…
Никита Требейко, «В кризис.ру»