29 ноября 1886 года исполнилось четверть века со дня смерти литературного критика и революционного демократа Николая Добролюбова. В этот день в память об этом событии около полутора тысяч студентов Петербургского университета и других столичных вузов провели демонстрацию. Организовали его руководители недавно созданного в Петербурге студенческого Союза студенческих землячеств разных губерний. В него, впрочем, входили не только студенты, но и их знакомые.
Предполагалось, что акция будет исключительно мирной ― на могилу возложат цветы, отслужат молебен и разойдутся. Однако ворота Волковского кладбища были закрыты, а возле них студентов ждали жандармы. К могиле пропустили лишь небольшую делегацию с венками. Служить панихиду запретили и приказали расходиться. Но студенты решили иначе. У входа на кладбище они пропели «Вечную память», а затем отправились по Лиговскому проспекту отслужить панихиду в церкви. Когда демонстранты приближались к Невскому, их окружили конные казаки. Несколько часов студентов продержали под дождём, затем небольшими группами начали отпускать. Тех, кто не расходился, задерживали. Всего таких оказалось 39 человек, из них 28 были впоследствии отчислены из университета и высланы из столицы.
Тем, казалось, всё и закончилось. Но ― нет. Среди организаторов Добролюбовской демонстрации был студент физико-математического факультета Александр Ульянов. «Гордость университета», по словам ректора Ивана Андреевского (на третьем курсе он вручил ему золотую медаль за научную работу по зоологии). И одновременно один из руководителей Союза землячеств.
Студенческие землячества были организациями легальными ― властью как бы даже и поощрялись, но только в официальных рамках и под строгим контролем. От которого землячества всеми силами пытались отвертеться. И в целом это удавалось. Они стали чуть ли не единственными в России очагами политической борьбы с режимом. При этом абсолютно мирной. Руководил Союзом землячеств Совет объединённых землячеств. Он имел собственную литографию, издающую агитматериалы, нелегальные библиотеки, вёл политпросветработу в кружках самообразования. На базе Союза была организована посильная помощь бедствующим студентам. Работали бесплатные столовые. В них нуждающиеся получали не только пищу телесную, но и духовную ― проще говоря, вместе со щами подавались запрещённые книги, которые бурно обсуждали за едой. В общем, организация, типа мирного российского иностранного агента «Мемориала». Пока ещё не запрещённого в нынешней РФ, но весьма к этому высокому статусу близкого.
Мирной предполагалась и добролюбовская демонстрация. «Мы хотели только воспользоваться своим правом ― служить панихиду по тем лицам, которых мы признавали своими учителями, которые завещали нам бороться с неправдой и со злом русской жизни», ― писал он на следующий после разгона день в своей прокламации.
«Но правительство усмотрело в панихиде что-то опасное для себя; ворота на кладбище были заперты и целый взвод городовых был приставлен для их охраны, ― жаловался он. ― И этой манифестации, предпринятой с совершенно мирными целями и которая могла окончиться немирно, характерен грубый деспотизм нашего правительства, которое не стесняется соблюдением хоти бы внешней формы законности для подавления всякого открытого проявления общественных симпатии и антипатий. Запрещая панихиду, правительство не могло делать этого из опасения беспорядков: оно слишком сильно для этого».
В общем, хорошо знакомое и унылое «Доколе?» Всё это постоянно слышится сегодня практически от любого записного оппозиционного деятеля, будь он уличный активист или кабинетный аналитик. На этом борьба с режимом победно завершается. Победно ― поскольку униженные и оскорблённые считают доказанным, что «мы ничего противозаконного не делали!» И этим как бы ввергают режим в бездну позора.
Но Александр Ульянов он пошёл дальше. Его прокламация завершалась недвусмысленным предупреждением: «Грубой силе, на которую опирается правительство, мы противопоставим тоже силу, но силу организованную и объединённую сознанием своей духовной солидарности».
На словах не остановился. Сразу приступил к практическому их воплощению. Уже в ноябре-декабре 1886-го была в целом сформирована Террористическая фракция. Разумеется ― а как же иначе? ― легендарной и незабвенной «Народной воли». Костяк её составили большинство руководителей Союза землячеств ― Сергей Никонов, Юзеф Лукашевич (Польская касса), Орест Говорухин, Василий Генералов и Пахомий Андреюшкин (Землячество кубанцев и донцев), Михаил Новорусский (Новгородское землячество). Но не только. Активными участницами фракции были Мария Ананьина, Ревекка Шмидова, Анна Сердюкова. Важную роль играл Бронислав Пилсудский ― старший брат Юзефа Пилсудского, будущего первого маршала свободной Польши (он тоже участвовал в подготовке покушения на царя, но по малолетству и отдалённости от столицы видной роли не играл; это, впрочем, не избавило его от жестокого наказания). Бронислав Пилсудский осуществлял связь с польскими революционерами, добывал ингредиенты для бомб, сам участвовал в их изготовлении. Но душой всей организации были двое: Петр Шевирёв «был инициатором, вдохновителем и собирателем кружка. Ульянов ― его железной скрепой и цементом».
К началу января 1887-го Ульянов написал устав и программу фракции. Была определена главная задача ― казнь Александра III. Тут никаких расхождений со старой «Народной волей» не было. Что же касается конечных целей, то это был довольно связный свод либеральных, общедемократических и социалистических принципов. Так называемые «окончательные требования, необходимые для обеспечения политической и экономической независимости народа и его свободного развития». Не очень внятно и не очень связно, но в принципе понятно.
Нечто похожее формулировалось в эпоху надежд на прогресс, на заре горбачёвской Перестройки ― первыми полулегальными оппозиционными организациями вроде питерского Социал-демократического союза. В этой программе первоначально тоже говорилось о том, что «наш девиз ― терпимость и демократия (при отсутствии чрезвычайных обстоятельств)» и «отпор тоталитарным силам должен быть твёрдым и по возможности наступательным, они понимают только собственный язык». Это вызвало большой скандал в СДС, и в окончательную редакцию эти пункты не вошли. В программе же Террористической фракции именно отпор и именно наступательный стали фундаментом.
Работа закипела. Нашлись добровольцы, готовившие бомбы. Нашлись помощники, добывающие для них ингредиенты. Нашлись сочувствующие, предоставившие помещения для лабораторий. Желающих принять участие в казни царя тоже нашлось немало. Всё было готово уже к 1 (по старому стилю) марта 1887-го ― аккурат к годовщине покушения на Александра II. В этот день его сын, обычно избегающий столице и участия в массовых мероприятиях, ежегодно непременно отстаивал панихиду по убиенном отце в Петропавловском соборе. Планировалось взорвать его карету по дороге на молебен. Во время пребывания в Петербурге царь жил в собственном Аничковом дворце, откуда непременно должен был выехать на Невский проспект. Там его и поджидали бомбометатели ― Пахомий Андреюшкин, Василий Осипанов и Василий Генералов. Ещё трое ― Михаил Канчер, Пётр Гаркун, Степан Волохов ― должны были подать им знак, когда появится царь.
…Не было среди членов фракции ни одного предателя, ни одного провокатора. Но полиция в Российской империи работала хорошо. Перлюстрация частной переписки поставлена была на самом высоком уровне (эта традиционная ценность бережно сохранилась, только теперь труд чтецов облегчился ― знай себе целыми днями развлекайся, листая открытые страницы соцсетей). В одном из писем товарищу Андреюшкин упомянул о скором покушении. За ним установили слежку, через неё вышли на остальных. На Невском их уже ждали.
В течение следующих нескольких дней арестовали и других членов Террористической фракции. Всего к делу было привлечено 25 человек. Но через полтора месяца перед судом Особого присутствия правительствующего сената предстали пятнадцать обвиняемых.
Прошло всего пять заседаний и 19 апреля был вынесен приговор.
«1) подсудимых: Шевырёва, 23-х лет, Ульянова, 20-ти лет, Осипанова, 26-ти лет, Андреюшкина, 21-го года, Генералова, 20-ти лет, Волохова, 21-го года, Канчера, 21-го года, Горкуна, 20-ти лет, Пилсудского, 20-ти лет, Пашковского, 27-ми лет, Лукашевича, 23-х лет, Новорусского, 26-ти лет, Ананьину, 38-ми лет, Шмидову, 22-х лет, и Сердюкову, 26-ти лет, на основании 241 и 243 ст. Уложения о наказаниях, лишив всех прав состояния, подвергнуть, согласно 1 п.п. 17 и 18 статей того же Уложения, смертной казни через повешение; 2) судебные издержки, согласно 776 ст. 3 пункта Устава уголовного судопроизводства, возложить на подсудимых поровну, с круговой друг на друга ответственностью и с принятием таковых на счёт казны при несостоятельности подсудимых»;
Тут же было оглашено и высочайшее «помилование» десяти осуждённым, их приговорили к различным срокам каторги. Приговор Шевырёву, Осипанову, Андреюшкину, а также двум несовершеннолетним Ульянову и Генералову ― ничего по сути не успевшим совершить ― царь оставил в силе. Через месяц их казнили в Шлиссельбургской крепости.
Понятно, что руководство университета поторопилось выступить с публичным заявлением, осуждающим террористов. Студенты должны были его подписывать. Однако произошло иное. Крамольников вроде бы не стало, но крамола осталась. По аудиториям шла новая прокламация: «Студенты С.-Петербургского университета до сих пор ещё не успокоились: вчера, например, в 7 аудитории был побит вольнослушатель Чудинов, один из сочувствующих адресу… По сторонним сведениям, предполагают побить окна у ректора».