Кажется, скоро мы сами себя будем величать санкт-петербуржцами. Это раньше горожане никогда в разговоре не называли свой город Санкт-Петербургом, и их коробило, когда это делали другие. Но сегодня как раз пошла такая мода – и это официальное название всё чаще на слуху. Остаются ли ещё слова-маркеры по которым всегда можно было опознать истинного петербуржца? Сохранится ли языковой пароль нашего города?
Что в Москве бордюр, в Питере поребрик
Несколько лет назад на Бассейной у дома 12 открылся шуточный памятник бордюру и поребрику. Два гранитных столбика со смайликами символизируют разницу лексиконов Петербурга и Москвы. Автор скульптуры Вячеслав Бухаев решил их подружить, повеселив этим лингвистическим монументом и петербуржцев и москвичей.
Языковое соперничество двух столиц давно стало притчей во языцех. У нас парадная – у них подъезд, у нас банлон – у них водолазка, у нас сахарная трубочка – у них вафельный рожок… Ну и так далее. Особенности разговорной речи наших городов сложились исторически. Они даже отражены в словарях: петербургские кура и греча состязаются там с московскими курицей и гречкой за право считаться нормой, а не просторечием. Естественно, в разных словарях эти слова трактуются по-разному: у составителей петербуржцев одни нормы, у москвичей другие. Однако никто так и не выяснил, что было раньше – кура или курица. Да и зачем на этом зацикливаться? Интереснее другое: если в Петербурге торговали курами, то в Санкт-Петербурге скорее всего будут покупать куриц.
А пока у нас воцарилось двуязычие. Наша «Шаверма» и не наша «Шаурма» сегодня могут мирно соседствовать на одной улице. С чего вдруг петербургское заведение называется по-московски? Да просто хозяева москвичи, объяснили в «Шаурме». Или вот питерская тонна (тысяча рублей) прекрасно уживается в наших карманах со столичной штукой. Некоторые горожане и вовсе настроены промосковски: нашу карточку называют проездным. И почти никто уже не видит разницы между нашим садиком и московским сквером. Скверно это или нет? На самом деле это абсолютно нормальное явление: язык отражает жизнь. Скажем, пресловутые парадные Петербурга остались только в центре, во всех остальных районах города сплошные подъезды. Ну а различия в речи москвичей и петербуржцев на глазах исчезают, потому что общение в соцсетях стирает границы городов.
Вот только поребрик пока непоколебим, не случайно его изобразили в граните. Хабарик тоже в бычок ещё не превратился. Да и пышка не поменяла пол и не стала пончиком: всё-таки это разные кулинарные изделия – одно с дыркой, другое с начинкой.
Мазуриков победили жулики, а гопники остались
Вообще-то в истории были случаи, когда петербургский сленг выходил за пределы города и становился общероссийским. В этом ряду стоит, например, жёлтый дом – так по цвету фасада в 18-м веке называли отделение для умалишённых Обуховской больницы на Фонтанке. С лёгкой руки петербуржцев образовалось это прозвище психиатрических больниц. Считается, что и выражение «Не лезь в бутылку» имеет петербургские корни. Как известно, в Москве «Бутырка», в Питере «Бутылка» – круглая военная тюрьма в Новой Голландии, по форме напоминающая одноимённый сосуд. По популярной петербургской версии именно в эту самую «Бутылку» и не рекомендовали народу попадать, однако науке этимологии это неизвестно. Зато точно известно, что глагол «слоняться» произошел не от Слоновой улицы (ныне Суворовский проспект), по которой слонов водили на водопой: это чистая легенда. Нет, в Петербурге действительно жили слоны, которых нашим царям надарили разные шахи, и на водопой к Слоновому пруду (сейчас там детская больница имени Раухфуса) их сопровождала толпа слоняющихся без дела зевак. И всё же глагол «слоняться» к этим роскошным животным не имеет отношения: это издержки местного патриотизма из серии «Россия – родина слонов».
А вот любопытная история из жизни бандитского Петербурга. Когда-то здесь обитали питерские мазурики, но недолго: переименовались в жуликов по-московски. Зато наши гопники второй век гуляют по стране. Впервые они обнаружились в Петрограде после революции. Там, где сейчас гостиница «Октябрьская», раньше было Городское общежитие пролетариата (ГОП), в нём жили беспризорники, так вот из-за этого ГОПа их гопниками и нарекли. Сначала они олицетворяли полукриминальную привокзальную Лиговку, а потом наша местная гопота вошла в литературу и обогатила русский язык.
В Питере говорить
У каждого города есть своя народная этимология, и Петербург на неё особенно богат. В «Словаре петербуржца» Наума Синдаловского больше трёх тысяч неофициальных наименований. Но все они постепенно уходят в прошлое. Даже такие культовые, как «Сайгон» на углу Невского и Владимирского, где любила встречаться за маленьким двойным без сахара неформальная молодежь. Сначала это безымянное кафе называлось в народе «Подмосковьем», потому что открылось при ресторане «Москва», а потом превратилось в «Сайгон». И вроде бы имя это придумал милиционер. «Безобразие! Какой-то Сайгон здесь устроили», – якобы возмутился он, обнаружив в кафе двух прикуривающих девушек (курить там тогда запрещалось, а столица Южного Вьетнама Сайгон был в то время горячей точкой). Теперь этого названия нет на карте города, и большинству молодёжи оно ни о чем не говорит.
Сейчас петербургский сленг практически не обновляется. Да это и понятно: народный новояз с городских улиц переместился в соцсети, и в этой глобальной виртуальности словесный портрет жителя Петербурга постепенно размывается, теряет свои особые черты. Даже новые городские реалии не очень-то цепляют народ. Ну окрестили проект «Лахта-центра» Кукурузой, но пока башню строили, это прозвище куда-то испарилось. Словечко «аврорить» тоже пока не прижилось – революционная ситуация, наверное, все ещё не созрела. И кличку Путинбург город, слава богу, отверг.
Зато пафосный Санкт-Петербург всё чаще слышится даже в разговорах горожан. Видимо, как альтернативу этому официозу молодёжь начала величать город просто Эспэбэ. И всё же лучше уж оставаться старым добрым Питером.
Светлана Яковлева, специально для «В кризис.ру»
