Фраза о «сакральности» Крыма несколько подзабылась. Но как раз теперь её стоит вспомнить. 100 лет назад Крым был залит кровью и назван всероссийским кладбищем. Та трагедия беспрецедентна. В годы коллективизации и Большого террора убивали больше людей. Но плотность резни – столько убийств в такое короткое время на такой ограниченной территории – никогда не была превзойдена. Кто и для чего сделал это?
«Россия завоёвана большевиками» – Ленин написал это, когда факт ещё не был очевиден. Но к осени 1920 года стал уже вполне. Гражданская война заканчивалась победой коммунистического режима. На пространствах Российской империи установлена власть РКП(б). Разбиты белые армии. Подавлены народно—социалистические мятежи. Отстроен мощный административно-карательный аппарат. Общество жёстко подмято. Потеряна, правда, Финляндия и проиграна война с Польшей, остановлен бросок на Европу. Но контроль РКП(б) и СНК над Россией от этого не шатнулся.
Сопротивление продолжается на некоторых окраинах. Оккупированы мусаватистский Азербайджан и дашнакская Армения, но ещё не взята меньшевистская Грузия. Держатся разрозненные очаги на Дальнем Востоке. Отбиваются басмачи-моджахеды в Средней Азии. Но это колониальные придатки. Настоящая проблема в ином регионе.
Крым совсем иное дело. Последний форпост Белого движения. В прошлом году деникинцы изрядно задали большевикам с южного направления. Теперь – Пётр Врангель с Русской армией и дельной гражданской администрацией. Второе – едва не впервые на белой стороне. По всероссийской деревне идёт молва о врангелевском аграрном законе: весьма выгодный крестьянам, он вполне способен конкурировать с Декретом о земле. Самого Ленина за малым не освистывают на совещании крестьянских депутатов в Москве. И при этом ссылаются на социальную программу Врангеля.
Но это вопрос времени. Русская армия – 80 тысяч солдат и офицеров. Но лишь половина из них должным образом организована, вооружена и готова к бою. Большевистская РККА – 5,5 млн. Из этой массы на врангелевский Южный фронт перебрасываются почти 190 тысяч штыков и сабель. Почти пятикратное превосходство. Почти тысяча орудий, более четырёх тысяч пулемётов – против двухсот орудий и полутора тысяч пулемётов. Командует красными Михаил Фрунзе. Полководец-самородок и искушённый политик, достойный соперник барона.
Крымский мост тогда ещё не построили. Керченский пролив не давал красноармейцам ступить на крымскую землю, а любой десант становился чрезвычайно уязвимым. Оставался один путь — через Украину. Узкий Перекопский перешеек белые перегородили укреплённой системой фортификации. Казалось, Крым неприступен. Но лишь в теории.
Кое в чём надо отдать должное большевизму. Это была очень энергичная сила. «По своей лютой крайности слишком неожиданная тогдашнему благодушному населению» (Александр Солженицын). Указанное благодушие касалось и белогвардейцев, военных старой школы. Колчаковцы, например, были совершенно уверены, что на рубеже 1919/1920-го получат несколько месяцев передышки – не станут же красные наступать сибирской зимой… Как же, «не станут». Год спустя сходно ошиблись врангелевцы: мол, не станут же красные форсировать Сиваш и штурмовать Турецкий вал, не самоубийцы же! Да ещё в такую мерзкую погоду, в холод, ветер и непролазную грязь… «Не станут», ага.
«Будьте реалистами, требуйте невозможного!» Известный слоган левацких еврокреаклов 1968-го. Пустые понты. Особенно это «требуйте». Ну, натребовался? Дальше что? Реалист, как настоящий радикал, невозможного не требует – он его делает. Знать бы это и помнить в наше время. Когда этой реалистичности так не хватает протестующим против обрюзгших наследников большевизма. Но это к слову.
Первая кремлёвская операция по захвату Крыма началась 3 ноября 1920 года. Во-первых, большевики использовали излюбленную тактику лобовых атак. Во-вторых, Крым, по большому счёту, соединён с материком не только перешейком. Врангелевцы не учли, что ближе к концу осени озеро Сиваш подмерзает. По тонкому льду узких мест и двинулись войска Фрунзе в ночь на 8 ноября. Переправившись на другой берег, красноармейцы из ударной группы 6-й армии взяли Чухонский полуостров и зашли в тыл основным силам Русской армии.
Защитники Крыма – подлинная белая гвардия: корниловцы, дроздовцы, марковцы, алексеевцы – отчаянно сражались, пытаясь выбить красный десант. Но тщетно. Физическое соотношение сил было неодолимо. К тому же красным помогали анархисты-махновцы, имевшие свои счёты с любителями старого порядка. Увы, чудовищность нового порядка последователи батьки тогда недооценили. Поняли хотя и скоро, но поздно.
11 ноября красные прорвали фронт. 12-го Фрунзе предложил Врангелю капитулировать. Барон не ответил. Симферополь большевики захватили 13 ноября, Севастополь и Феодосию – 15-го, Керчь – 16-го, Ялту – 17-го, ровно век назад. «Положить армию в поле – дело нехитрое», – сказал Александр Кутепов, командир добровольческих офицерских войск.
Бойцы Русской армии направились к портам, где их ждала эвакуация. Врангель предупредил: на чужбине им придётся трудно. Между тем, 12 ноября появился приказ Реввоенсовета Южного фронта: красноармейцам рекомендовалось «щадить сдающихся и пленных». Засим следовали красивые слова (в которых узнаётся аристократичный стиль фельдшерского сына Фрунзе): «Красноармеец страшен только для врага. Он рыцарь по отношению к побеждённым».
Многие это услышали. И повторили ошибку благодушия перед лютой крайностью и крайней лютостью. А ведь начать с того, что далеко не все красные подчинялись своему командованию. Среди них, хватало, например, уголовного элемента. В наступлении участвовали махновцы, имевшие свои взгляды относительно субординации. Первые расправы на полуострове связаны именно с ними. Эти бессудные казни начались до окончательного ухода Русской армии и не имели системной основы. Эксцессы военного ожесточения. От чего, впрочем, не легче. В первые же дни от рук красных партизан, махновцев и революционной голытьбы погибли три тысячи человек.
Но подлинный террор остался на счету не бандитов и не анархистов. А специализированной конторы. Вслед за РККА шла ВЧК. Феликса Дзержинского тоже называли «рыцарем революции». Но не в плане милосердия к побеждённым. В конце концов, рыцари бывают разные: например, те, что охраняли барона Жиля де Рэ.
Лев Троцкий – наркомвоен и председатель РВС РСФСР, на то время второй человек режима – характеризовал Крым как «бутылку», в которую загнаны враги большевизма. Говорили, будто он пригрозил: ноги его не будет в Крыму, пока там жив хоть один контрреволюционер. Лев Давидович знал себе цену и понимал, что ради его визита коммунисты пойдут на многое. Ему вторила ответсекретарь Крымревкома, параноидальная фанатичка Розалия Землячка: «Буржуазия оставила здесь свои самые опасные осколки – тех, кто всасывается незаметно в среду нашу, но в ней не рассасывается». Во главе чрезвычайного Крымского ревкома был поставлен Бела Кун, несостоявшийся «венгерский Ленин», рвавшийся отомстить за разгром коммунистов на своей родине.
Большевистский центр – Политбюро и Оргбюро ЦК ВКП(б), Совнарком, коллегия ВЧК – более чем прохладно воспринимал благородную позу Фрунзе. Гораздо большее понимание встречали позиции Землячки и Белы Куна. Выражалось недовольство мягкостью крымских коммунистов местного происхождения. Этих бывших подпольщиков, всерьёз отнесшихся к обещаниям Фрунзе, презрительно называли «маниловыми». На укрепление крымского аппарата были направлены почти две тысячи функционеров с опытом красного террора. Для общего руководства прибыл недавний первый секретарь ЦК КП(б) Украины Георгий Пятаков. (Не за эту ли роль Ленин в знаменитом «Завещании» перечислил Пятакова в ряду с такими китами большевизма, как Троцкий, Сталин, Зиновьев, Каменев и Бухарин? Больше ведь Георгий Леонидович особо ничем не прославился.)
Высшее партийно-государственное руководство склонилось к совершению массовой расправы в Крыму. Это было уже не эксцессом, а принципиальным политическим решением. Террористический аккорд: так будет с каждым. Показательное закрепление итогов гражданской войны. Территориально для этой цели властители избрали только что захваченный полуостров. Какая-то сакральность в этом действительно была.
«Никакой важный вопрос на Пленуме и Политбюро ЦК не мог быть решен против воли председателя, чьи обязанности бессменно исполнял председатель Совнаркома, – писал выдающийся российский историк Сергей Павлюченков. – Становится ясно, что в конечном счёте все нити в организации грандиозного эксперимента по социальной хирургии в Крыму ведут лично к Ленину. Большевики позволяли себе высказываться более откровенно, нежели их позднейшие апологеты. Сейчас понятно, что известная фраза о принуждении, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, как методе выработки коммунистического человечества – это не революционная поэзия чрезмерно увлекающегося Бухарина, а самая что ни на есть правда».
Политическую координацию возложили на «крымскую тройку» – Пятаков, Бела Кун, Землячка. Но не они же пойдут расстрельной командой. Политика политикой, однако нужен механизм исполнения. «Машина чекистского террора могла быть приведена в действие отнюдь не решениями крымских властей и даже не Троцким, а только с Лубянки», – констатировал Павлюченков.
За сутки до полного захвата Крыма председатель ВЧК направил шифрованную телеграмму: «Примите все меры, чтобы из Крыма не прошли на материк ни один белогвардеец… Будет величайшим несчастьем республики, если им удастся просочиться». Получил эту директиву Василий Манцев, начальник особых отделов Южного и Юго-Западного фронтов. Военные особые отделы являлись подразделениями большевистской охранки на всех уровнях РККА.
Манцев отлично понимал, о чём говорит начальник. Он успел послужить в следственном отделе ВЧК, побывал заместителем Дзержинского, возглавлял чекистскую систему Украины. Теперь шеф давал новое задание. Опять валить, но теперь в Крыму.
Сложилось так, что основной чекистской структурой крымского ноября являлся особый отдел 6-й армии. Во главе стоял Николай Быстрых. Бывший царский унтер, потом пулемётчик-красногвардеец. В его родных местах, на Урале, классовая борьба новоявленной номенклатуры с народом принимала особо острые формы. В разгар гражданской войны Быстрых руководил особыми отделами 3-й армии Восточного фронта и Екатеринбургской губЧК. Что говорит само за себя.
Третьим был Ефим Евдокимов, переведённый в Крым из Московской ЧК. Там он сразу сделал головокружительную карьеру, командовал арестами и расстрелами пленных деникинцев. С начала 1920-го – заместитель Манцева. После захвата Крыма поставлен во главе «Крымской ударной группы».
Так сформировалась машина управления кровавой зачисткой Крыма. В Москве Политбюро и Совнарком во главе с Лениным и Троцким брали вопрос на контроль. Оргбюро Николая Крестинского выделяло нужные кадры. ВЧК через особые отделы предоставляло отлаженную структуру и методику расправы. Крымский областной комитет РКП(б) на пару с Реввоенсоветом 6-й армии на особый период передавал всю полноту власти Крымревкому. Именно и специально под нужды сакрального террора.
В Крымревкоме председательствует Бела Кун. Делопроизводство ведёт Землячка. Одновременно она посажена секретарём Крымского обкома, созданного 15 ноября. То есть полномочия от обкома ревкому передавала сама себе. В этом был ещё один зловещий смысл: крымская партийная власть полностью уводилась от крымских коммунистов (многие из которых были настроены миролюбиво) и прямо замыкалась на Москву. Кстати, на обкомовском подхвате у Землячки был брат вождя Дмитрий Ульянов.
Над ними Пятаков в качестве уполномоченного куратора («подготовьте моё мнение»). Что очень важно – дабы наделить реальными полномочиями, Пятакова ввели в Реввоенсовет 6-й армии, передав в ведение особый отдел. Для полной гарантии – директива Крымревкома от 18 ноября: функции всех особых отделов в Крыму концентрируются в 6-й армии. То есть передаются под командование Быстрых, подотчётного Пятакову. Бюрократическое искусство к тому времени большевики отточили до блеска.
В подчинении Крымревкома система ЧК. Претворять политическое решение в жизнь – точнее, в смерть – берётся член коллегии ВЧК Манцев. За обеспечение отвечает координатор местных чекистов Быстрых. Непосредственное исполнение осуществляет ударник Евдокимов.
Ниже мы ещё попробуем объяснить, для чего вдаёмся в эти канцелярские подробности.
Пятаков, Кун, Землячка. Манцев, Быстрых, Евдокимов. Законный вопрос: а кто, собственные, такие? В чьих руках вдруг оказались судьбы сотен тысяч людей? А во многом и судьба огромной страны?
Первая, политическая тройка – довольно типичные представители раннебольшевистской партноменклатуры. Идеологизированная «образованщина» в тектонических вихрях истории.
Пятакову в ноябре 1920-го было тридцать лет. Сын главного инженера сахарного завода из Киевской губернии. Не сказать, чтобы обездоленный пролетарий. Ученик реального училища (вроде техникума), потом Петербургского университета по курсу хозяйственного права. Был исключён. С четырнадцати лет потянуло на подполье, стал членом эсдековского кружка. Одно время тёрся с украинскими анархистами, но в итоге предпочёл ленинцев. Арестовывался, ссылался, эмигрировал, вместе с Лениным редактировал в Швейцарии журнал «Коммунист». С вождём подчас даже ругался. Февральская революция открыла возврат в Россию. Поднялся по линии украинского большевизма. Участвовал в Октябрьском перевороте. Во время гражданской войны возглавлял украинскую компартию и «временное рабоче-крестьянское правительство». Снова скандалил с Лениным: был недоволен умеренностью вождя, ибо сам проводил курс тотальной отмороженности. С украинского руководства Пятакова пришлось убрать. Но тут как раз и подвернулась адекватная персонажу задача в Крыму.
Землячка, урождённая Розалия Залкинд, она же Берлин, она же Самойлова. Ко времени крымского террора уже совсем взрослая, сорок четыре года. Дочь еврейского купца первой гильдии из Могилёва. С «язвами пролетариатства» тоже лично не познакомилась. Училась на медичку в Лионском университете. Поначалу тянулась к эсерам, но тоже предпочла народнической вольнице ленинскую железную когорту. С 1903-го член ЦК большевиков, возглавляла парторганизации разных регионов. Участвовала в московских боях 1917-го. В гражданскую войну начальница политотделов в нескольких армиях. Показала большие способности в сферах организаторства и дисциплинирования. Партийные товарищи боялись её куда сильней, чем враги. Дама психопатического склада не спускала чужого мнения и сурово наказывала каждого, кто отклонялся от её противоречивых указаний. По характеру мелочная и жадная, Землячка экономила патроны, приказывая топить пленных. И нельзя сказать, что её ненависть к миру была безосновательна. Тут вопрос точки зрения. Землячку, с её пенящейся энергией и несомненными деловыми качествами, регулярно отодвигали от значимых должностей (что тоже объяснимо – кому бы охота с такой дело иметь). Издеваясь над противниками и подчинёнными, она элементарно вымещала свою подспудную злобу на партийное начальство. Можно представить, как обрадовалась она крымскому заданию.
Бела Кун. Выходец из австро-венгерской Трансильвании, сын еврея-нотариуса. Соцпроисхождение и тут самое подходящее для пролетарского вожака. Окончил кальвинистский коллегиум, увлекался историей литературы, получил премию за сочинение о поэзии Шандора Петёфи. Состоял в марксистском кружке, потом в социал-демократической партии, организовывал забастовки и уличные беспорядки. В Первую мировую войну был мобилизован, попал в плен на русском фронте. Проникся коммунизмом в большевистской версии, познакомился с Лениным. Воевал на фронтах с белыми, подавлял мятежи социалистов. Получил статус смотрящего по Венгрии, вломился на родину, но продержался у власти в Будапеште всего 133 дня. В начале 1920-го отметил тридцатичетырёхлетие. Но настроение у него было наверняка непраздничное: незадолго до того он получил чудовищную выволочку от Ленина за крах Венгерской советской республики. И тут – Крымревком с командой на жесточайший террор…
Непосредственные киллеры были людьми попроще. Ближе к политикам Манцев – сын московского клерка. На момент описываемых событий ему исполнился тридцать один год. Учился в МГУ на юриста, но не окончил – призвала революция. Десять лет подполья, потом Московский губком РКП(б), потом ВЧК. По характеру типичный службист, бюрократ тайной полиции. В Крыму так в Крыму.
Двадцатисемилетний на тот момент Быстрых происходил из токарей Мотовилихи (наконец видим хотя бы бывшего рабочего в этой «рабочей» партии). В социал-демократическом подполье был ближе к меньшевикам. Воевал за Российскую империю в Первой мировой. В 1917-м вступил, наконец, в большевистскую партию. Повёлся на романтическое обаяние мировой революции. Как Макар Нагульнов. А дальше пошло-поехало, ЧК есть ЧК. Теперь крымская.
Евдокимов был сыном пермского рабочего-путейщика. Ярый авантюрист по жизни, в том была его доминанта, определившая судьбу. В 1920 году ему было двадцать девять. Пятнадцать лет назад он уже перестреливался с жандармами в эсдековской боевой группе 1905 года. Был ранен, скрывался в подполье, уклонялся от мобилизации в Первую мировую, чтобы воевать дома, а не на фронте. Год в РККА, потом ВЧК. И вот, ударная группа по Крыму.
Вся эта шестёрка даёт общее представление о характере советской власти и её политики. О том, какого сорта типы комплектовали новую элиту. Провороты исторического колеса для кого-то могут быть случайны. Но для всех вместе – закономерны. Как закономерен был кровавый водопад, обрушенный тогда на Крым.
Регистрация сложивших оружие белогвардейцев началась 15 ноября. Поначалу ничто не предвещало кошмара. При этом надо учитывать, что остаться в Крыму решились в основном те, кто не чувствовал или реально не имел вины перед советским режимом. Гражданские служащие Русской армии и врангелевской администрации, рядовые солдаты, офицеры, по каким-либо причинам не участвовавшие в боях и тем более в репрессиях. И казалось, обещание Фрунзе выполняется.
Большинство получили амнистию. За которую торопились взахлёб благодарить в газетах. Даже когда 22 ноября началась вдруг вторая регистрация – уже не для военных и чиновников, а для буржуазии, интеллигенции и священников – мало кто обеспокоился. Крымчанам казалось, что вопросы решают их земляки. А им доверяли, пусть и коммунистам. Крымчане не особо разбирались в структуре РККА и ВЧК. А военным более-менее доверяли, пусть и красным. И тот факт, что регистрировал не крымский парткомитет и не просто 6-я армия, а комиссия особого отдела – в глаза не бросался. Тем временем всевластная шестёрка приезжих по-хозяйски оглядывала владения.
Расстрелы начались с середины 20-х чисел. Обречённых конвоировали куда-нибудь за город, раздевали и стреляли по толпе. Убийства списками утверждали уполномоченные ударной группы. Кровавую память оставили евдокимовские бригадиры Иван Данишевский, Эрнст Удрис, Артур Михельсон. От некоторых не сохранилось имён, но фамилий они не скрывали. Устрашающими прозвищами смотрелись подписи: Тольмац, Степпе, Чернобровый, Агафонов, Гунько-Горкунов.
В Симферополе убивали бывших офицеров и дворян, трупы бросали на улицах. В Феодосии жертвами становились предприниматели и интеллигенты, трупы сбрасывали в старые генуэзские колодцы (а ещё говорят, будто «Феодосия Кафу не помнит»). В Евпатории, где действовал лично Быстрых, вместе с «бывшими» особенно часто расстреливали рабочих. То же происходило в Севастополе и Керчи. В Ялте каратели учинили абсолютно адскую и столь же бессмысленную резню врачей и медсестёр Красного креста.
Кто-то умудрялся выжить и бежать. Перед местными жителями представали обезумевшие от ужаса люди. Это вызывало в народе сначала шок и панику, потом негодование и протест. Цепная реакция не заставила себя ждать. Начались расправы над укрывателями, среди которых было много пролетариев и крестьян. Заодно ленинцы ликвидировали пятьсот севастопольских портовиков, помогавших врангелевцам эвакуироваться. «Самое скверное, что было в этом терроре, так это то, что среди расстрелянных очень много рабочих элементов», – отмечал руководитель мусульманской секции Наркомнаца Мирсаид Султан-Галиев. Классовая сущность коммунистической номенклатуры – истреблявшей всех, кроме (пока ещё) себя – проявилась во всей красе.
Как и ожидалось, стали протестовать местные коммунисты. Им ведь предстояло потом жить рядом с родными убитых. И тут оказалось, что партаппарат не всегда всевластен. «Комитет бессилен что-либо сделать», – отвечали секретари ячеек. Стала понятна предусмотрительность Землячки, эффективность её манипуляций с полномочиями.
Конечно, всех крымчан большевики расстрелять не могли. Часть неугодных отправили в концлагеря. Вот как описывал своё пребывание в данном учреждении редактор газеты «Русские ведомости» Владимир Розенберг: «Арестован и попал в подвал. Пробыл 6 дней. Нельзя было лечь. Не кормили совсем. Воду один раз в день. Мужчины и женщины вместе. Передач не допускали. Стреляли холостыми в толпу родственников. Однажды привели столько офицеров, что нельзя было даже стоять, открыли дверь в коридор. Потом пачками стали расстреливать».
Общего количества убитых во время красного террора в Крыму не знали даже сами чекисты. Минимальная цифра – около 20 тысяч, но это только те имена, что подтверждались сохранёнными документами. Максимальная – 120 тысяч – представляется всё же преувеличенной. Наиболее достоверными считаются данные о 50–60 тысячах погибших.
Что же до результатов… Был план покончить с махновцами. Которых уже заманили в ловушку. Однако они «лихо выскочили из крымской бутылки, с боем прорвав окружение», сообщает Сергей Павлюченков. Подавить антибольшевистскую «бело-зелёную» партизанщину было куда труднее, чем расстреливать сдавшихся врангелевцев, стариков-священников, учительниц или медсестёр.
«Группы уцелевших белых офицеров организовывают уголовно-политические банды из числа крестьян» – отчитывались органы КрымЧК и ГПУ ещё в 1924 году. Кстати, надо заметить, сельскую местность крымский террор 1920-го затронул сравнительно мало. Рост крестьянского антисоветизма – побочный эффект репрессий.
Уже в декабре член Крымревкома и обкома Юрий Гавен писал могущественному ответсекретарю ЦК Крестинскому: «Товарищ Бела Кун превратился в гения массового террора. Я лично тоже стою за проведение террора, чтобы очистить полуостров от белогвардейщины. Но у нас гибнут люди, спасавшие от петли наших подпольных работников». В Москве посчитали, что пора включать задник. Уже в январе Бела Кун и Землячка были отозваны из Крыма.
Для остановки террора много сделал Султан-Галиев. Защищавший татар-мусульман и рабочих. Его доклад X съезду РКП(б) вынудил даже расследовать «злоупотребления». Посетившая Крым комиссия признала: «Население видит в советской власти худшего эксплуататора, чем царизм». Сам Дзержинский признал сквозь зубы «чрезмерность мер». А заодно «уголовщину, пьянство и грабежи» в органах крымской ЧК.
С начала 1921-го крымские расправы шли уже по ниспадающей. Но расстрелы продолжались до ноября – то есть целый год. И то потом чекисты жаловались, что им не дали довести дело до конца.
Ленинцам действительно не удавалось решить вопрос с непокладистым населением. Об этом можно судить по периодическим сообщениям об активности то меньшевиков, то буржуазии, не говоря о «бандитах». Чем больше зверели каратели, тем сильнее их ненавидели.
Судьбы организаторов красного террора в Крыму зависти не вызывают. Замнаркома тяжёлой промышленности Георгий Пятаков расстрелян 30 января 1937-го по делу «Параллельного антисоветского троцкистского центра». Член Исполкома Коминтерна Бела Кун расстрелян 29 августа 1938-го – за «контрреволюционную террористическую организацию в Коминтерне». Что ж, в Крыму он действовал как террорист. За десять дней до того, 19 августа 1938-го, расстрелян замнаркома финансов Василий Манцев. Среди обвинений фигурировала статья 58-8: «террор» – что тоже вполне логично.
Николай Быстрых сделал карьеру при тёзке-наркоме Ежове. Дослужился в НКВД до замначальника всесоюзной милиции. Благоволение Ежова его и погубило – его арестовали за месяц до снятия «кровавого карлика». 23 февраля 1939-го бериевцы отметили расстрелом группы ежовцев, среди которых оказался и бывший начальник оперотдела Екатеринбургской ЧК Быстрых. Земляки-уральцы вряд ли его помнят. Сколько ни души свободу, всё равно будет «Ельцин-центр».
Ефим Евдокимов после Крыма оставил о себе недобрую память карателя в Украине, на Северном Кавказе, в Средней Азии. «Шахтинское дело», процессы «Промпартии» и «Союзного бюро меньшевиков» тоже проводились при его активном участии. Однако летом 1931-го он вроде о чём-то задумался. Стал возражать Ягоде: мол, поумерить бы репрессии, не трогать хотя бы царских офицеров, если те верно служат коммунистам. За такие разговоры из органов его убрали. Но пока не совсем – даже перевели в партаппарат.
В 1934–1937 годах Евдокимов был первым секретарём Северо-Кавказского крайкома ВКП(б). Его фамилией назвали один из районов края. О нём стихи сочиняли: «Не забыть нам знаменитой встречи! Сам Ефим Георгиевич был! Сколько бодрости короткой речью он в сердца, в работу нашу влил!» Автор – учитель из села Привольное, откуда родом сам Михаил Сергеевич!
Потом секретарствовал в Азово-Черноморском и Ростовском обкомах. По должности состоял в чрезвычайных тройках времён Большого террора. Ну а с 1938-го покатился вслед за Ежовым – сначала в замнаркома водного транспорта, потом в тюрьму НКВД. Несколько месяцев Евдокимова нещадно пытали бериевцы. Евдокимовский район переименовали в Молотовский. Он дал затребованные показания, от которых открестился на суде. Что не помешало расстрелять Евдокимова 2 февраля 1940-го.
А вот Розалию Землячку не тронули. Держали на разных синекурах – по названию важных (вплоть до зампредсовнаркома), по смыслу – мелких. Умерла она своей смертью 21 января 1947-го — одинокая, закомплексованная женщина, которую побрезговали убивать.
Если кому и повезло, то, пожалуй, ближайшему евдокимовскому подручному Ивану Данишевскому. Он дожил до 1979 года. Но не только в этом везенье. После Крыма он ещё посвирепствовал в Харькове и Закавказье. Но в 1921-м Данишевского уволили из ВЧК – вспомнили, что бывший эсер. Перешёл в систему промторга, оттуда в инженеры-авиационщики. Инженером оказался талантливым, поднялся в директоры Новосибирского авиазавода. В 1938-м арестован за «вредительство», приговорён к расстрелу с заменой на двадцать лет лагерей.
Отбыл Данишевский без малого пятнадцать лет. Организовывал инженерные мастерские, внедрял прорывные технологии золотодобычи. Очень стыдился былого чекизма. Реально спасал людей от смерти, устраивая в мастерские интеллигентных «доходяг». Лучшим лагерным другом Данишевского был профессор-экономист Юрий Милонов.
При Хрущёве его реабилитировали и даже восстановили в партии. Данишевский занялся историей и литературой. Он яростно протестовал против «идеализации и героизации» Юрия Долгорукого, генерала Ермолова, Кутузова и в особенности Суворова. «Нельзя переходить с классовых позиций на националистические!» И то сказать – феодальные владыки, царские генералы и фельдмаршалы, палачи свободолюбивых горцев и пугачёвцев. Всё-таки эсерство не пропьёшь. Вот кого сейчас не хватает.
Умер 82-летний Иван Михайлович на партсобрании, защищая от нападок друга Милонова. Вспоминались ли ему Крымская ударная группа, чрезвычайные тройки, расстрельные списки? Может быть, старался забыть. Но наверное, всё-таки помнил. Ибо – «задумался о многом, говорят» (Дмитрий Быков).
«Социальная хирургия», произведённая в Крыму сто лет назад, по концовке не спасла коммунистический режим. Антибольшевистские силы никуда не делись, а только выковались в борьбе. Люди чтут память жертв террора. Палачей же презирают даже коммунисты. Кроваво-грязная услуга оказалась медвежьей. Её не ценит никто. Нынешние наследники манцевых-землячек-чернобровых вряд ли достигнут большего.
Сравнивать репрессии путинского режима с крымскими ужасами столетней давно было бы кощунственно. Номенклатурному чекизму дня сегодняшнего не вырасти в тот рост. Это, может, единственное, что стоит сказать о нём хорошего.
Но вот что интересно. Мы видим, с каким экстремальным педантизмом подводит режим произвол под некий формальный «закон». Любой беспредел лихорадочно оформляется по процедуре. Хотя бы задним числом. Вплоть до конституционного обнуления. «Путин очень любит законы, – замечает петербургский публицист Дмитрий Травин. – С правовой точки зрения все акции Путина обставлены вполне скрупулёзно. Президент не принимает единоличных антиконституционных решений. Парламентарии все оформляют, как надо. Примерно так же и в экономике. Юридически он абсолютно чист».
Что-то в этом есть от Землячки с её кульбитами между обкомом и ревкомом. От Пятакова с его экстренным назначением в Реввоенсовет. От ордена Красного Знамени, который Фрунзе присваивал Евдокимову в закрытом порядке: не на виду, но всё-таки законно. Вот ведь когда ещё освоили все эти мухлёвки.
На заре своей власти большевистским буграм приходилось оглядываться на партийные массы. Для того и изобретались подобные извороты. «По форме правильно, а по существу издевательство» (Владимир Ленин). Со временем массы привели в повиновение, но привычка осталась. Так или иначе, с теми понятно. А с этими? Они словно видят впереди какие-то проблемы, от которых надо отмазываться заранее. С Запада? Только ли?
Михаил Кедрин, специально для «В кризис.ру»