Умом Россию не понять, сказал поэт. Но каким именно, не уточнил. За него это сделал академик Павлов. Тот самый, что производил опыты на собаках и открыл условный рефлекс. Но Ивана Петровича Павлова интересовали не только собаки. Весной 1918 года он выступил в Петрограде с двумя публичными лекциями «Об уме вообще и русском в частности». Прежде всего они обращены к студентам, поэтому вспомнить о них в Татьянин день очень кстати.
«Господа! Я юношей вошёл в научно-экспериментальную лабораторию, в ней я провёл всю свою жизнь… И мне кажется, что я научился оценивать человеческий ум вообще и наш русский в частности», – сказал Павлов. Конечно, самое интересное в этой истории – оценка академиком русского ума. Причём не научного и не крестьянско-пролетарского, а интеллигентского: «Мне кажется, что то, что произошло сейчас в России, есть, безусловно, дело интеллигентского ума, массы же сыграли совершенно пассивную роль». Бросается в глаза первый признак умного подхода: «Мне кажется…»
То, что произошло тогда в России, не очень устраивало академика Павлова. Поэтому лекции о русском уме, которые застенографировала его жена, в советское время никогда не публиковались. И появились в печати только в конце XX века.
По мнению Павлова, русский ум не склонен к сосредоточенности. «Возьмём наши споры. Они характеризуются чрезвычайной расплывчатостью, мы очень скоро уходим от основной темы». По этому поводу Иван Петрович привёл высказывание бывшего члена одной из западноевропейских коллегий: почему вы так много говорите, а результатов ваших разговоров не видать? Ответ: «Кропотливость и усидчивость для нас плохо вяжутся с представлением о даровитости». Кстати, у собак, как выяснил Павлов, тоже существует два типа нервной системы: «Один крепкий, солидный, работоспособный, а другой рыхлый, дряблый, очень скоро устающий. И нельзя сомневаться, что первый тип является более сильным, более приспособленным к жизни».
Главная задача ума – ясное и точное познание действительности. И Павлов очень удивлялся тому, что его студентов не интересуют опыты, которые он демонстрирует на лекциях, что будущие физиологи не имеют реального представления о самых элементарных вещах. К примеру, не могут объяснить, каким образом к ребёнку поступает молоко матери, не понимают механизма сосания: «И этот вопрос – самый убийственный на экзамене не только для студентов, а даже и для докторов». В зале засмеялись. «Это не забавно, это ужасно! – отреагировал Павлов на смех. – Русский ум не привязан к фактам. Он больше любит слова и ими оперирует». Нельзя не прислушаться и не задуматься. Но, по нашему скромному мнению, особенности, скажем, германского студенчества были хотя несколько иными, но тоже по-своему… впечатляющими. И сказались на сходстве исторических судеб России и Германии первой половины прошлого века.
Иван Петрович припомнил одно врачебное собрание, на котором председательствовал Боткин: «Выступили два докладчика, возражая друг другу; оба хорошо говорили, оба были хлёсткие, и публика аплодировала и тому и другому. И я помню, что председатель тогда сказал: “Я вижу, что публика ещё не дозрела до решения этого вопроса, и потому я снимаю его с очереди”. Ведь ясно, что действительность одна. Что же вы одобряете и в том, и в другом случае? Красивую словесную гимнастику, фейерверк слов». Если что сейчас и изменилось, то лишь понятия о красоте. Они стали куда… проще.
Чтобы открыть что-то новое, необходима абсолютная свобода мысли. Есть ли у нас эта свобода? – спрашивал Павлов. И отвечал: нет. «Я помню мои студенческие годы. Говорить что-либо против общего настроения было невозможно. Вас стаскивали с места, называли чуть ли не шпионом». То же, по его мнению, происходило и в Государственной Думе: «Стоит кому-либо заговорить не так, как думаете вы, сразу же предполагаются какие-то грязные мотивы, подкуп и так далее. Какая же это свобода?»
Единственное, что тут стоит добавить: тогда действительно считали шпионом. То есть иностранным агентом. Теперь тот же ярлык лепится не по убеждению, а по исполнению служебных обязанностей. В порядке бегства от свободы. От большого ума, добавил бы академик. И уже не факт, что непременно русского.
Если реальность или новые открытия противоречат вашим идеям, нужно иметь мужество от них отказаться. Но такого беспристрастия, считал Павлов, у российских интеллигентов не наблюдалось. «Мы глухи к возражениям не только со стороны иначе думающих, но и со стороны действительности». Вот это сохранилось вполне на уровне.
Иван Петрович напомнил, как произошло открытие Нептуна: «Когда расчисляли движение Урана, то нашли, что в цифрах чего-то недостаёт, решили, что должна быть ещё какая-то масса, которая влияет на движение Урана. И этой массой оказался Нептун. Всё дело заключалось в детальности мысли». И вот эта детальность тогда не заинтересовала. «Мы всё достоинство полагаем в том, чтобы гнать до предела, не считаясь ни с какими условиями».
Куда весной 1918-го гнали до предела? В революцию, гражданскую войну. «Перед революцией русский человек млел уже давно. Как же! У французов была революция, а у нас нет! Ну и что же, готовились мы к революции, изучали её? Нет, мы этого не делали. Мы только теперь, задним числом, набросились на книги и читаем. Я думаю, что этим надо было заниматься раньше». Вот этот опыт в самом деле благополучно повторили. И перед 1991-м, хотя имели достаточно «спокойного» времени на продумывание будущего. И в последние два десятилетия – чтобы теперь начинать на новенького.
На своих лекциях Павлов разрешал слушателям прерывать его на полуслове, если им что-нибудь было непонятно. «Почему же не пользуются этим правом? Понимают? Нет. И тем не менее молчат, равнодушно относясь к своему непониманию… Бывали у меня одновременно и русские, и иностранцы. И в то время как русский поддакивает, на самом деле не понимая, иностранец непременно допытывается до корня дела». Павлова это поражало. «У нашей публики есть какое-то стремление к туманному и тёмному». И действительно. Но это тот случай, когда можно сослаться на связь интеллектуальной ментальности с пресловутыми социальными условиями. Если они объективно темны и туманны, это не может не отразиться на типе мышления.
В связи с этим утверждением Иван Петрович вспомнил, как в каком-то научном обществе делался интересный доклад: «При выходе было много голосов: “Гениально!” А один энтузиаст прямо кричал: “Гениально, гениально, хотя я ничего не понял!” Как будто туманность и есть гениальность. Как это произошло? Откуда взялось такое отношение ко всему непонятному?» Что ж, он-то мог себе позволить критичное отношение к любому авторитету.
В любознательности и стремлении к приобретению новых истин Павлов русскому уму не отказывал. Однако его тревожило, что не любит российский интеллигент возвращаться к добытой истине, убеждаться в том, что это действительно истина, а не мираж: «Достаточно нам что-либо узнать, и интерес наш этим кончается: а, это всё уже известно». Иван Петрович был озадачен ещё и отсутствием такого качества ума, как смирение мысли. У нас, констатировал Павлов, этого смирения нет, наоборот – гордость и уверенность: «Люди верили, что Россия протрёт глаза гнилому Западу. И вы думаете, что жизнь изменила наши взгляды? Нисколько! Разве мы теперь не читаем чуть ли не каждый день, что мы авангард человечества!» (Этот где-то комичный момент налицо поныне, но заметим, что отнюдь не только русским он свойственен.) Академик Павлов был уверен: это свидетельствует, «до какой степени мы не знаем действительности, до какой степени мы живём фантастически».
Ум развивается и совершенствуется, Иван Петрович надеялся на лучшее: «Хотя бы у нас и были дефекты, они могут быть изменены. Это научный факт. А тогда и над нашим народом моя характеристика не будет абсолютным приговором». Не прошло и века, как Александр Солженицын засвидетельствовал эволюцию отечественного интеллигентского сознания: нигилизм относительно труда изжит, к практической работе годность… Но увы, не только это. Кому интересно, может почитать «Образованщину». И сравнить не только с временем Ивана Петровича, но и с днём сегодняшним – времени прошло сходно.
Актуальны ли выводы академика Павлова сегодня? Наверное, это может сказать только равный ему по уму.
Светлана Яковлева, специально для «В кризис.ру»