9 января 1907 года возле Петербургского военно-окружного суда на набережной Мойки, 96 матрос Николай Егоров казнил главного военного прокурора Павлова.
Павлов усиленно лоббировал принятие закона о военно-полевых судах. Якобы для защиты и спокойствия царских подданных от уголовников-убийц и жестоких террористов-эсеров. Будто эсеры казнили ещё кого-то, кроме царских сатрапов, вроде самого Павлова.
Против этого закона активно боролись не только радикальные революционеры, но и либеральные депутаты Государственной Думы. В кадетской газете «Речь» была на эту тему специальная статья адвоката по политическим делам Владимира Беренштама, назвавшего Павлова палачом, стоящим по колена в крови. Противником этого бесчеловечного закона был даже председатель совета министров Витте. Но Павлову всё-таки удалось пробить его. С помощью духоскрепа и замшелого монархиста Столыпина.
«Господа, в ваших руках успокоение России, которая, конечно, сумеет отличить кровь, о которой так много здесь говорилось, кровь на руках палачей от крови на руках добросовестных врачей, применяющих самые чрезвычайные, может быть, меры с одним только упованием, с одной надеждой, с одной верой ― исцелить больного», ― отвечал Столыпин думским депутатам в ответ на их требование отменить «Положение Совета министров о военно-полевых судах».
Согласно этому «Положению», военно-полевой суд проходил при закрытых дверях, состоял лишь из председателя и четырёх строевых офицеров местного гарнизона. Предварительное следствие не проводилось, обвинительный акт заменялся приказом о предании суду, судебное заседание ходило без прокурора, защитника и свидетелей защиты. Приговор выносили в течение двух суток, приводили в исполнение ― в течение 24 часов. Подавать прошение о помиловании позволялось, но было приказано «оставлять эти просьбы без движения». За восемь месяцев своего существования военно-полевые суды вынесли больше тысячи смертных приговора, успели привести в исполнение около семисот.
В общем, Ленину/Сталину было у кого учиться. Совсем не на пустом месте в честь этого великого миротворца и модернизатора земли русской названы «столыпинские галстуки». Впрочем, с тем же успехом они могли называться и «павловскими».
Павлову регулярно писали письма ― анонимные и не очень ― с советом оставить должность главного военного прокурора. Но он упорно продолжал утруждаться. Правда, в весьма стеснённых условиях. Как рассказывали современники, он был вынужден жить в полной изоляции. Пришлось прорубить дыру в стене и построить специальную галерею, чтобы он, не выходя на улицу, мог попадать в здание суда. Гулял он только во внутреннем дворе.
И вот утром 9 января перед очередным приговором он вышел размяться вместе с тремя своими пуделями. В воротах появился человек в форме матроса-писаря. Его пропустили, он выхватил из кармана револьвер и выпустил в Павлова три пули. Прокурор кончился на месте. Пудели вроде бы на радость зоозащитникам остались живёхоньки. По крайней мере, нигде не сообщалось, что они вступили в бой за хозяина, ― то ли перепугались и разбежались, то ли не очень-то стремились отдать за него жизнь.
Мало кто верил, что один человек мог так легко разделаться с прокурором, окружённым охраной и пуделями. «Русское слово» в разделе «Убийства, нападения, грабежи» в тот же день сообщило: «Нападавших было несколько человек. Один из них убит; другой, который был одет в форму матроса, отстреливался в течение четверти часа от окруживших его полицейских. Он поскользнулся и упал, после чего был схвачен». Другие, столь же осведомлённые источники, сообщали, что террористы чуть ли не месяц бессменно дежурили возле здания суда…
Однако убийцу схватили, и он действительно был одиночкой. Следователям так и не удалось выяснить, кто он. На следующий день, по закону Павлова-Столыпина он был повешен, как неизвестный. Лишь позже эсеровский листок «Голос рабочих» сообщил, что этим героем был член летучего боевого отряда ПСР Николай Егоров ― «крестьянин по рождению, матрос по службе, участник июльского кронштадтского восстания». Характеристика краткая, но очень ёмкая и всё объясняющая. Так называемые ватники ничуть не хуже высоколобых либералов понимают, кто настоящий палач. И в отличие от них не занимаются многословной рефлексией, сразу переходят к делу «исцеления».