Овсянниковский сад ― он же Мытнинская площадь, он же Зимняя Конная ― известен, как место гражданской казни Николая Чернышевского. Там даже памятный знак по этому поводу поставлен в 1988-м (арх. Юрий Васильев). Но и до и после Чернышевского на этом месте традиционно проводили гражданские казни.
21 декабря 1871-го на Зимней Конной проходила гражданская казнь участников Нечаевского процесса. Главного злодея ― Сергея Нечаева ― не было: он успел скрыться. У позорного столба стояли трое ― публицист Иван Прыжов, заведующий книжным магазином Пётр Успенский и студент Алексей Кузнецов.
Реально по делу нечаевцев было привлечено более четырёхсот человек, арестованы 152 человека, 65 из них пришлось освободили до суда из-за недостатка улик. На суд вывели 87 обвиняемых.
Власть предполагала превратить этот процесс в публичное бичевание революционных пороков. Жестокое убийство студента Иванова и нечаевский «Катехизис революционера» вроде бы вполне для этого подходили. Собственно, суд вообще не особенно акцентировался на уголовной части. Главное обвинение было политическим ― «заговор с целью ниспровержения правительства во всём государстве и перемены образа правления в России». Ожидалось, что судилище разоблачит политических преступников и надолго отвратит всех молодых людей от революционных идей и вообще всяческого «нигилизма». Но вышло наоборот: даже под гнётом неопровержимых доказательств подсудимые не раскаялись. Никто из них не просил о помиловании. Более того, в своих выступлениях они нещадно клеймили царский режим. Пламенно говорили о бедствиях народа, о репрессиях, о самодержавном произволе, о женском вопросе… Защищали нечаевцев лучшие русские адвокаты. Публика встречала их речи аплодисментами. Даже судьи поглядывали на подсудимых с нескрываемой симпатией.
В результате приговор был вынесен до неприличия мягкий. Из 78 обвиняемых более половины были оправданы, 28 человек приговорены к заключению в тюрьме на срок от недели до полутора лет, двое ― к ссылке в Сибирь и лишь непосредственные участники убийства Иванова ― к каторге (от 7 до 15 лет). Их и вывели на гражданскую казнь.
В тот день на Зимней Конной собрались сотни человек. Узников приветствовали как героев. После гражданской казни полтора десятка «нигилистов» сопровождали повозку с государственными преступниками до самого Литовского замка, где им предстояло дожидаться отправки на каторгу.
Среди этих сопровождавших был Александр Долгушин, оправданный по этому же нечаевскому делу. Спустя четыре года, 5 мая 1875-го, он тоже взошёл на эшафот на этой же площади. Уже по делу долгушинцев ― созданной Долгушиным группы молодых энтузиастов, предшественников Большого общества пропаганды ― «хождения в народ».
Казнь проходила в два этапа. В первый день на эшафот поднялись сам Александр Долгушин, инженер-технолог Лев Дмоховский и учитель Дмитрий Гамов. «Всё прошло тихо и спокойно», ― отрапортовало Третье отделение. На следующий день гражданской казни подвергли бывшего студента Ивана Папина и философа Николая Плотникова. И тут случилась неожиданность. С эшафота Плотников обратился к публике: «Долой царя, долой бояр, князей, долой аристократов! Мы все равны, да здравствует свобода!» Этот призыв был встречен с огромным энтузиазмом. За каретой с узниками бросилась восторженная толпа, тринадцать человек были арестованы.
Гражданская казнь долгушицев стала последней такого рода карательной церемонией. Как оказалось, вместо того, чтобы пугать, вразумлять и воспитывать, это стояние у позорного столба вызывало у зрителей лишь сочувствие к осуждённым революционерам и ненависть к режиму. Особенно ратовали за отмену публичной гражданской казни сотрудники Третьего отделения.
Любопытный момент. Обе эти организации ― нечаевская и долгушинская ― отражены в романах Достоевского. «Бесы», написанные в 1870―1871, клеймят нигилистов-нечаевцев почём зря. Зато в «Подростке» (1874―1875) революционеры-долгушинцы представлены чистыми и светлыми личностями. Нечаев звал к «ниспровержению существующих порядков» ― консервативных и православных ― любезных сердцу Фёдора Михайловича. Но и Долгушин призывал рабочих к насильственным методам борьбы за свободу, то есть западной либеральщине, Достоевскому ненавистной. Так в чём разница? В одной из прокламаций Долгушина эпиграфом стояла цитата из Евангелия. Благочестивый Фёдор Михайлович это, конечно, знал. Но неужто только это повлияло? Не совсем. Дело в том, что после «Бесов» Достоевский решил всерьёз поработать в журнале «Гражданин» ультрамракобеса князя Мещерского… Через три года плодотворного сотрудничества написал «Подростка» и отнёс в «Отечественные записки». Некрасову. После полутора десятков лет почти смертельной вражды. Похоже, по уши нахлебался духоскрепия и прочих традиционных ценностей.