Ощущение экстраординарности переживаемого момента дошло, наконец, до верхов. Президентский указ утвердил новую редакцию «Стратегии противодействия экстремизму в Российской Федерации до 2025 года». Владимир Путин основательно углубился в тему. Список «экстремистских проявлений» пришлось расширять. Появились новые государственные понятия: «идеология насилия», «разрушение традиционных ценностей», «инспирирование цветных революций». Отмечена «тенденция распространения радикализма и обострения экстремистских угроз». Постепенно в Кремле осознают степень народной любви. Да и пора бы.
Экстремизм создает реальную угрозу политической и социальной стабильности, констатирует «Стратегия». Особенно беспокоят авторов «отдельные группы населения» – конкретно не названные, но без труда вычисляемые. Среди которых распространяется «совокупность взглядов и идей, оправдывающих применение насилия для достижения политических, идеологических, религиозных целей». Молодёжь «вербуется в ряды экстремистских националистических, религиозных, и иных организаций и структур». Формируются «замкнутые этнические и религиозные анклавы». Наращивается «информационно-психологическое воздействие в целях размывания традиционных духовно-нравственных ценностей». Особое внимание уделяется «радикализму в спортивной сфере, проникновению приверженцев экстремистской идеологии в тренерско-преподавательский состав». Экстремизм стимулируется факторами «неблагоприятной миграции» и «дестабилизации рынка труда». В общем, впечатляющие итоги двадцатилетней заботы о стабильности и порядке.
Понятие «экстремизм» имеет в РФ определённое юридическое наполнение. Ещё в 2002 году был принят закон «О противодействии экстремистской деятельности» и внесены соответствующие корректировки в УК, УПК, КоАП. Характерно, что в официальных документах органов МВД откровенно говорится, что «с момента начала системной борьбы с экстремизмом он в значительной степени эволюционировал от редких хулиганских проявлений к массовым противоправным акциям, взрывам, поджогам, убийствам», а «единичные субъекты экстремистской деятельности сменились экстремистскими сообществами». Получается, «где закон, там и преступление». Государственная борьба с экстремизмом ведёт к его усилению.
И этот парадокс даже не назовёшь удивительным. Вот почему.
Под «экстремизмом» в законе понимается широкий спектр явлений. В том числе – насильственное изменение конституционного строя; терроризм и его оправдание; возбуждение социальной, расовой, национальной, религиозной розни; пропаганда превосходства или неполноценности человека по признакам принадлежности к социальной группе, расе, нации, конфессии; нарушение гражданских прав и свобод; препятствие законной деятельности не только госорганов, но и местного самоуправления, общественных и религиозных организаций, сопряжённые с насилием или угрозой насилия; препятствие избирательному праву; публичные призывы ко всему этому… Всё перечисленное в той или иной степени давно стало неотъемлемой частью режимной политики.
Конституция 1993 года, какая бы она ни была, изрублена на части и готовится к добиванию. Государственное насилие, вплоть до террора, не говоря об угрозе применения, сделано «бытовым явлением». Разжигание ксенофобской и социально-политической розни, тупо-захлёбная ненависть к иным и несогласным, бредовое восхваление «русмирного» превосходства, вплоть до «уникальности генетических кодов» – основа основ государственного агитпропа. Как обстоят дела с законной деятельностью общественных организаций (если они не являются придатком государства), что творится на выборах в муниципальные советы, каково избирателям осуществлять свои права – можно спросить, к примеру, участников прошлогоднего «политического кризиса в Москве». А по поводу прав и свобод могут поделиться впечатлениями тоже могут поделиться впечатлениями Евгений Коваленко с товарищами, Эдуард Малышевский, Дарья Сосновская или Константин Котов. Знал и Сергей Мохнаткин.
Но всё эти проблемы оказались за рамками «Стратегии». Чего-то и не упомнишь. К тому же всё это и является теми «традиционными духовно-нравственными ценностями», которые предписано спасать от размывания. Зато подчёркнута опасность, исходящая от акций протеста. Впервые так, открытым текстом, а не в прежней расплывчатой формулировке «несогласованных акций». Наступает время непривычной режиму взаимной прямоты.
На первый взгляд, «ковидарная» версия антиэкстремизма-2020 – это лёгкий рерайт «крымской» версии-2014. Однако тексты «Стратегии» писались в разной конкретно-исторической обстановке. Первая носит печать режимного торжества, вторая – тревожной нервозности.
«Стратегия» 2014-го была утверждена через несколько лет после Арабской весны, на фоне Украинской революции – как внутриполитическое продолжение аннексии Крыма, «гибридной войны» на Донбассе. Тогда в российском обществе только наметился глубинный сдвиг, социальный разлом по отношению к новой Украине. Хотя бы потому, что почти 30 миллионов россиян (каждый пятый – даже не считая «нашего» Крыма и миллиона беженцев с Донбасса) имеют какие-то украинские корни. Массовый психоз, эйфория вокруг «Крымнаша» на некоторое время охватили миллионы аполитичных обывателей. Проукраинские марши мира в Москве собирали не более 50 тысяч человек. Возможно, поэтому «цветная революция» не фигурировала в качестве серьёзной угрозы. Режим был исполнен самоуверенности, его стратегия проникнута духом реванша.
Версию-2020 утвердили при военном тупике на Донбассе, увязании в Сирии, неудачах в Ливии, после серии антикоррупционных протестов и разозлившей страну пенсионной реформы, на фоне нарастающей социальной напряжённости, в условиях карантина, самоизоляции и социальной дистанции, явной растерянности властей перед коронавирусной эпидемией. Когда приходится отменять и переносить даже парад к 75-летию Победы и «Бессмертный полк». Когда миллионы россиян два месяца сидят по домам.
Обстановка в России резко переменилась. Суть тенденции даже не в оппозиционных организациях, акциях и заявлениях. Тут как раз наблюдается спад, закономерный в условиях карантина. Но иными стали массовые настроения. Оппозиционность усиливается не в малочисленных политических группах, а в «глубинном народе». Не на кратковременных пикетах или митингах, а – «постоянно, ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе», как говорил Ленин по другому, но в сущности сходному поводу.
Барометр соцсетей отразил резкий всплеск антивластного раздражения и озлобления. «Меньше спрос на объективную аналитику, больше на жёсткие высказывания, – отмечает петербургский профессор Европейского университета Дмитрий Травин. – Если сказать, что страной правят дураки, это вызывает гораздо больший интерес, чем серьёзный комментарий. Вроде того, что было в нашей стране в конце XIX – начале XX веков, когда назревали революционные настроения».
Между тем, тональность интернет-дискуссий представляется весьма сдержанной – если сравнить с тем, что звучит вживую. На улицах, в транспорте, на рабочих местах, в «самоизолированных» домах. Это и вынуждает власти переписывать «антиэкстремистскую» доктрину в устрашённых и ужесточённых выражениях.
Конкретные проявления возникают неожиданно и пока в специфичных формах. 20 апреля во Владикавказе прошёл первый в России (и похоже, в мире) массовый протест против самоизоляции и «фейковой пандемии». Акция вызвала определённый резонанс, но не стала искрой, из которой возгорелось бы революционное пламя. На то есть свои причины.
Есть сходства и различия между недавними протестами в Северной Осетии и событиями в соседней Ингушетии осени 2018-го и весны 2019 года. В обеих республиках оппозиция требовала отставки первых лиц – Вячеслава Битарова и Юнус-Бека Евкурова.
Однако, в Ингушетии широкие массы – до 70 тысяч человек при населении около 500 тысяч – изначально были мобилизованы общенациональной повесткой – вопросом о границах, территориях, родовых землях ингушских тейпов. Ингушские протесты, в традициях вайнахской «горской демократии» и взаимопомощи «белхи», координировались несколькими коллективными структурами (Совет тейпов, Комитет национального единства, волонтёрское движение). Осетинские – около полторы тысячи человек на 300-тысячный Владикавказ – имели узкую персональную и идеологическую привязку к личности «ковид-диссидента» Вадима Чельдиева, бывшего оперного певца петербургского Мариинского театра и последователя движения «Граждане СССР». Отсюда несопоставимые масштабы и последствия.
В любом случае, национально-демократическая «Ингушская осень» и несостоявшаяся краснознамённая «Осетинская весна» 2020 – симптомы надвигающегося на Россию системного революционного кризиса. При желании можно записать сталиниста Чельдиева в экстремисты, иностранные агенты, приспешники Госдепа, Пентагона и ЦРУ. (В конце концов, никто иной как сам Михаил Саакашвили – он даже родился 21 декабря, как и Сталин – начал в 2003 году свою «революцию роз» с предвыборного митинга у памятника Сталину в центре Гори.) Против Чельдиева и «Граждан СССР» возбуждены уголовные дела. Но какие экстремисты и иноагенты насадили в северокавказских регионах коррупцию, нищету, безработицу?
Уж не спрашиваем, из какого Госдепа приходят указания во ФСИН – создавать заключённым условия, провоцирующие лагерные бунты. В этой полумиллионной среде закручиваются свои конфликты, стимулирующие тот ещё радикализм. Восстание в ангарской ИК-15 прозвучало ещё одним звонком наступления новых времён. Характерна поддержка, оказанная с воли. Не только правозащитная. Уличная акция солидарности с заключёнными, проведённая Ассоциацией народного сопротивления, привела к серьёзной полицейской акции. Результат – привлечения общественного внимания к «неоэсеровской» организации.
Новая социально-политическая ситуация объективно выводит именно такую идеологию на первый план формирующейся новой оппозиции. Способной состыковать, наконец, политический протест с социальным. Структуры такого рода – национал-демократические, солидаристские, неонароднические – складываются не первый год. Но вряд ли составители «Стратегии» достаточно подкованы в истории и политологии, чтобы так глубоко разбираться в политических дефинициях. Предпочитают чохом называть «националистическими».
Определённый резон тут, кстати, есть. Национал-патриотизм гражданский или этнический (более народный) действительно оппозиционен. Но национал-шовинизм государственнический, имперский (более начальственный) в экстремизм не записывается, не преследуется, а поощряется.
По сути, новая редакция «Стратегии» – это не догма, а руководство к действию, главная методичка по превентивной контрреволюции. Поэтому не должны шокировать пассажи про этнорелигиозные анклавы и тем более про спортивных тренеров-экстремистов. Возможно, критерии экстремистской «анклавности» будут уточнены в уголовном законодательстве. Иначе под расширительное толкование понятия «анклав» можно подвести любой земельный участок, объект недвижимости и населённый пункт.
В официальном списке Минюста РФ значатся 76 запрещённых в России экстремистских организаций. Первой записана ныне несуществующая Национал-большевистская партия ныне покойного Эдуарда Лимонова. Запрещённая в далёкие времена: сразу после второго петербургского Марша несогласных 15 апреля 2007 года. Поторопились, однако: через семь лет НБП, экстатически поддержавшую прокремлёвскую контрреволюцию в Украине, можно было бы не запрещать, а награждать. Впрочем, как образно-исторически замечали некоторые комментаторы, «Рим предателям не платит». Наградой за службу в ДНР/ЛНР подчас становится уголовное преследование в РФ или избиение в отделе российской полиции.
Остальные 75 запрещённых организаций можно условно классифицировать по идеологическому признаку – русские националисты, исламисты, футбольные фанаты, неоязычники («родноверы»). Особняком стоят запрещённые в РФ общественное объединение «Меджлис крымскотатарского народа» и украинские организации – «Правый сектор», «Тризуб имени Степана Бандеры», УНА-УНСО, УПА, «Братство». По логике московских чиновников, экстремистами в равной мере являются и бойцы украинских добробатов с их русско-националистическими соратниками, и их фронтовые противники типа нацболов и РНЕ.
Отдельного внимания заслуживают и Свидетели Иеговы. В отличие от большинства других запрещённых организаций, 405 общин иеговистов (считая 22 в Крыму) были официально зарегистрированы в России как юридические лица, местные религиозные организации. По оценкам представителей «нежелательной» организации «Открытая Россия» Михаила Ходорковского, Свидетели Иеговы владеют 211 объектами недвижимости (с кадастровой стоимостью почти 2 миллиарда рублей) в 57 регионах РФ. Штаб-квартира российских иеговистов находилась на территории бывшего пионерлагеря в посёлке Солнечное в Курортном районе Петербурга, рядом с пляжами Карельского перешейка.
Если бы Свидетелей Иеговы не запретили, то сейчас бы против них могло бы использоваться понятие «религиозный анклав». И не только против них. Предположим, якутский шаман Александр Габышев снова собрался в поход на Москву, чтобы «изгнать демона». Походный лагерь друзей Шамана – это «религиозный анклав» или нет?
Или например, севастопольский предприниматель Семён Финк, который объявил себя пророком для всего человечества. Над принадлежащим ему хостелом реет флаг Израиля, который по мнению начальника полиции Гагаринского района Александра Перепелицы «оскорбляет чувства» жителей Севастополя. В хостеле живёт раввин «Хабад» Натан Петров. Объект на дорогой земле рядом с пляжами Камышовой Бухты – чем не анклав, сразу два в одном, «этнический» (еврейский) и «религиозный» (иудейский, хасидский).
Словом, буквальное исполнение антиэкстремистских установок «Стратегии» обещает любопытные казусы. Суровые политические преследования вполне могут оборачиваться скучными тяжбами об имущественных правах.
Под расширительное толкование понятия «отдельная группа населения» (с уклоном в радикализм, экстремизм и «идеологию насилия») гипотетически может подпасть любой тренер по любому виду спорта – как инструктор по фитнесу, так и йога-тичер. И тут невольно напрашивается мысль, что особую тревогу у авторов Стратегии вызывают не ЗОЖ-ники, а «отдельная группа» региональных авторитетных предпринимателей со спортивным бэкграундом.
Просто напомним, например, что бывший депутат Симферопольского горсовета от Партии экономического возрождения Крыма (ПЭВК), а ныне соратник главы Крыма Сергея Аксёнова и президент крымской федерации бокса Сергей Воронков («Воронок») окончил факультет физического воспитания Симферопольского университета. Помещённый недавно в СИЗО красноярский «алюминиевый король», основатель движения «Наша Сибирь» Анатолий Быков («Толя-Бык», «Челентано») после учёбы в пединституте работал учителем физкультуры. На этом направлении вообще вскрывается особый пласт карательной политики. Теневые сообщества обладают своей, пусть специфической, но социальной ответственностью. Жёсткий прессинг, развёрнутый против них (иногда замешанный на коммерции коррумпированных державников-силовиков), волей-неволей толкает в оппозиционную политику и эту социальную группу.
Возможно, подобные деятели воспринимаются как потенциальные лидеры и «тренеры» протестных движений и «экстремистских проявлений». Тем более, как показывает опыт протестов в Магасе и Владикавказе, молодые спортсмены могут быть по совместительству гражданскими активистами. А не «титушками», как год назад в Екатеринбурге. Да и сам Вадим Титушко прошёл тернистый путь идейной эволюции.
Акцентирует «Стратегия» внимание и на проблемах миграции. Прямо названы проблемные для авторов регионы мира – Ближний Восток и Северная Африка. Вот здесь, пожалуй, достигнуто попадание в точку. Только совсем не обязательно в плане миграции и терроризма. Цитадели Арабской весны закономерно вдохновляют антиправительственные движения по всему миру. Продолжатели Антибольшевистского блока народов, собравшиеся (при участии анонимных русских) на будеражской конференции 2016 года, прямо говорили об антиимперском сотрудничестве с народами Ближнего Востока и Африки. Даже не только Северной – взять хотя бы восточноафриканский Судан, где недавно опрокинут союзный Кремлю режим. Или южноафриканский Мозамбик. Показательны ведь попытки политического вмешательства в политику Чёрного континента самых одиозных структур агитпропа РФ (мало им проблем в России). От одного этого делается логичным интерес к африканскому опыту с противоположной стороны.
Судить об эффективности новой антиэкстремистской «Стратегии» преждевременно. За пять лет, пока действовала «крымская» редакция 2014 года, в российском обществе произошли кардинальные сдвиги. Раскол по внешней украинской повестке не преодолён, но и не углубляется. На передний план неизбежно вышла повестка внутренняя и остросоциальная – «пенсионное ограбление», обвал рубля, неизбежный крах сырьевой модели периферийного капитализма, разорение малого бизнеса, угроза массовой безработицы даже в Москве и Петербурге. Более того, на вершине властной вертикали наметились признаки классического двоевластия. Как 30 лет назад, когда позднесоветская номенклатура лавировала между «радикалом» Михаилом Горбачёвым и «экстремистом» Борисом Ельциным. В новых реалиях репрессивная машина полицейского государства может оказаться «бумажным тигром».
Ион Брынзару, специально для «В кризис.ру»