Революцию в Восточной Германии ассоциируют обычно с ноябрьским падением Берлинской стены. Но есть и другой знаковый рубеж. 30 лет назад, 18 октября 1989 года, был снят со всех постов генеральный секретарь ЦК СЕПГ, председатель Госсовета и Совета национальной обороны ГДР Эрих Хонеккер. Правящая партия отступила под напором массовых протестов. Именно в Восточном Берлине началась «Осень народов» – волна антитоталитарных революций, после которых наш мир навсегда стал другим.
Много веков Германия была расколота на множество княжеств и королевств. Тернистый путь немцев к национальному единству и «общему делу» – Res Publica – длился от революции до революции, от Весны народов 1848-го до Осени народов 1989-го. Через год после «октябрьского переворота» в Политбюро ЦК СЕПГ, 3 октября 1990 года мирно объединились ФРГ и ГДР. Точнее, ГДР перестала существовать.
Раскол и раздел Германии не мог быть вечным. Как и нацистский «тысячелетний Рейх», из-за которого единая страна в 1945 году была насильно разделена на зоны иностранной оккупации. Как и Холодная война, из-за которой в 1949 году оккупированная Германия была искусственно разделена на большую западную ФРГ и маленькую восточную ГДР.
Германская Демократическая Республика, «первое на немецкой земле социалистическое государство», было создано в советской зоне оккупации. Причем на бывшей территории Прусского королевства, в цитадели пресловутого немецкого «орднунга». Именно там была установлена власть Социалистической единой партии Германии (СЕПГ). И по-своему закономерно, что там она прижилась.
Тоталитарное прочтение марксизма помножилось на традиционную прусскую дисциплину и бюрократию. Ведь что ни говори, но именно в землях восточнее Эльбы гитлеровская НСДАП ещё на настоящих выборах получала больше всего голосов. Удивляться ли, что нацистские места лишения свободы, попросту концлагеря, не были там закрыты. И не только бывшие нацисты попадали туда после 1945-го (хотя, конечно, и они тоже, тем более при их склонности доносить друг на друга советским оккупационным властям).
ГДР являла собой не только передовой рубеж советского блока, выдвинутый в центр Европы. Она по праву рассматривалась как оплот марксистской ортодоксии. Партийно-секретарский учёт и контроль как нигде в «соцлагере», марш строем, амнистирован-мобилизован, шнель-хальт-цурюк… Феноменальная госбезопасность Штази, «сотрудничать» с которой принудили, по разным данным, чуть не до трети населения. Через тюрьмы ГДР за сорокалетие прошли 200 тысяч человек – немало при населении менее 20 млн. Но непонятно, зачем было в таком государстве строить тюрьмы специально.
Это, разумеется, лишь одна сторона. Другая заключалась в том, что ГДР являла собой социально-экономическую витрину «соцлагеря». Самая мощная индустрия (после советской, разумеется) сочеталась с довольно приличным уровнем социалки. «Традиционный немецкий ремесленник сумел воссоздать в ГДР нормальный человеческий быт», – с некоторой даже завистью комментировали этот феномен советские исследователи. И партия не очень этому препятствовала. Технические инновации внедрялись в приказном порядке, но кое-как усваивались. Чему завидовали даже в советских министерствах. Завидовали и организации управления промышленностью, которое как-то справлялась с проклятием «бумажной карусели».
…Потом, уже в камерах, недавние хозяева ГДР удивлялись: и чего только не хватало этому неблагодарному «фольку»?!
Нельзя сказать, чтобы восточные немцы не сопротивлялись диктатуре СЕПГ. Берлинское восстание 17 июня 1953 года несомненно снесло бы партократию, если бы на защиту правящего триумвирата ГДР – Вильгельм Пик, Вальтер Ульбрихт, Отто Гротеволь – не выдвинулись советские танки. Активное антикоммунистическое подполье действовало и до, и после. Подавлялось оно свирепо, особенно в первые годы.
Группа Герберта Бельтера в 1949–1950-м только распространяла листовки – за демократию и свободные выборы в Народную палату. 21-летнего Бельтера отправили в Москву и там расстреляли, ещё девять человек получили сроки в советских лагерях. Так же расстреляли в Москве 23-летнего студента Арно Эша – за пропаганду либерализма. В 1948-м два десятка студентов Лейпцигского университета во главе с 29-летним председателем студсовета Вольфгангом Натонеком были рассажены по бывшим тюрьмам Рейха – за требование университетской автономии и возражения против классового подхода при приёме в вузы. В 1952-м расстреляли студента того же универа Гюнтера Мальковского – листовки, агитация, разбитое стекло в номенклатурном спецраспределителе. С ним погибли ещё девять человек. Организация действительно была.
Шли годы. В 1955 году умерла в лейпцигской тюрьме 25-летняя поэтесса Эдельтрауд Эккерт – тоже листовки. Дольше других – с 1953-го по 1958-й – продержался Айзенбергский кружок: три десятка школьников разбрасывали листовки, расписывали стены антикоммунистическими лозунгами, подожгли полицейский тир. И при этом пять лет уворачивались от Штази…Потом всё-таки получили сроки. Но времена уже настали иные, до конца никто не отсиживал.
Случалось, поднимались и вполне взрослые. Учителя Герхарда Бенковица и его друга Ганса-Дитриха Когеля расстреляли за угрожающие письма Ульбрихту. Сталевара Вильгельма Елинека нашли мёртвым в тюрьме, куда он попал за организацию либертарианского подполья. Рабочий Альфред Шмидт был вообще монументальной фигурой – ветеран-коммунист, антинацистский подпольщик. 25 лет лагерей за социальные требования на профсоюзном собрании. Переправили в СССР, держали за проволокой восемь лет. Вдвое больше, чем при Гитлере. Потом отдали в ФРГ. Лишь там он мог себе позволить коммунистическую агитацию за рабочий класс, не рискуя тюрьмой и лагерем.
Государство сумело одолеть. Общество отступило. С 1960-х активное сопротивление было в основном подавлено. Кроме побегов в ФРГ и Западный Берлин, которые тоже были кровавым боем – почти двести убитых, столько же раненых, три тысячи арестованных (из погибших восемь – пограничники ГДР, по ним иногда тоже стреляли). Сопротивление свелось в основном к интеллигентному диссидентству.
Знаковой фигурой являлся академик Роберт Хавеман, побывавший и антинацистским подпольщиком, и агентом КГБ и Штази – под конец же исключённый из СЕПГ за «отход от марксизма-ленинизма», выразившийся в философско-диалектических изысканиях и правозащитных увлечениях. Он и ему подобные статусные люди – учёные, технократы, литераторы, иногда церковные деятели – критиковали партийный догматизм, предлагали демократизацию в рамках социализма и очень надеялись на приход в Политбюро новых интеллигентных политиков. Способных проявить понимание и принять к исполнению диссидентские рекомендации по обновлению социализма.
В общем, надеялись на пресловутый «раскол элит» (как кое-кто сейчас в РФ). Который всё не случался. Хотя подковёрная борьба в верхушке и аппарате СЕПГ, конечно, велась. Временами с серьёзными последствиями.
Где-то с середины 1960-х Вальтер Ульбрихт стал понимать о себе больше дозволенного Москвой. Возведение Берлинской стены закрепило особый статус Восточной Германии в системе Варшавского договора. Активные оппозиционные выступления отошли в прошлое. Партийная власть утвердилась как незыблемая, и страна, кажется, с этим смирилась. Смирился и Запад, а с ФРГ началось наведение дипломатических мостов. ГДР выдвинулась в первую десятку промышленных стран мира.
С таким перечнем достижений Ульбрихт посчитал возможным вспомнить, что родина марксизма – это вообще-то Германия. И начал соответственно вести себя в отношениях с СССР. До того, что не поинтересовался мнением советских товарищей, вводя новую доктрину хозяйственного управления. В соответствии с этими новациями, «народные» госпредприятия ГДР расширяли самостоятельность и превращались в подобие советских трестов нэповских времён.
Ответ «старшего брата» не заставил себя ждать. 3 мая 1971 года генеральным секретарём ЦК СЕПГ был утверждён Эрих Хонеккер. Ветеран тельмановской КПГ, узник гестапо 1930-х, лидер восточногерманского комсомола, секретарь ЦК по вопросам безопасности – бэкгруанд был безупречен. От него советские вожди могли не ждать никаких сюрпризов. Ни на какую самостоятельность Хонеккер не претендовал, вполне довольствуясь ролью привилегированного смотрящего от КПСС. Идеологически он был искренне упёртым коммунистом. Однако истины передового учения формулировались для него не столько в сочинениях основоположников, сколько в постановлениях и инструкциях сталинской, потом брежневской Москвы.
Но вот ведь что интересно – воцарение Хонеккера поначалу вызвало энтузиазм в диссидентской среде. В очередной раз мечтатели о конструктивном диалоге с властью увидели достойного собеседника… «Вспоминаю надежды моих друзей из ГДР, когда всеми презираемого Ульбрихта сменил Эрих Хонеккер. Пробовал объяснить им: все они хорошие, пока спят. Да куда там, чуть не поколотили», – писал российский публицист Василий Селюнин.
Вокруг нового генсека, как водится, сформировалась собственная команда. Однако в силовых структурах старались без нужды ничего не менять. Министром госбезопасности оставался Эрих Мильке. Смолоду боевик-оперативник КПГ, он занял этот пост ещё при триумвирате. И продержался в должности более тридцати лет (при том, что его предшественники Вильгельм Цайссер и Эрнст Вольвебер были сняты с суровыми взысканиями за «антипартийность», «фракционность» и «пособничество западногерманскому империализму»). Подведомственной Мильке внешней разведкой без малого тридцать пять лет руководил Маркус Вольф – коммунист из ульбрихтовской «первой группы», помогавшей советской администрации налаживать мирную жизнь в Берлине 1945-го.
Министром национальной обороны ГДР четверть века был генерал Хайнц Гофман. Тоже коммунист с длительным парстажем, выпускник знаменитых рязанских курсов Академии имени Фрунзе, участник боёв в Испании. Гофман скончался в год начала советской Перестройки, и его сменил генерал Хайнц Кесслер – потомственный коммунист, послуживший, однако в вермахте, попавший в советский плен и выпущенный оттуда политруком.
А вот в сердцевине партийной власти Хонеккер произвёл крупные перестановки. Хотя не сразу. Ульбрихтовские кадры постепенно вычищались как не вполне благонадёжные. Председательствовать в Совмине ГДР Хонеккер поставил Вилли Штофа – ранее уже занимавшего этот пост как раз при Ульбрихте, но не имевшего нэповских увлечений. Штоф с гордостью носил прозвище «Красный Пруссак», содержавшее исчерпывающую характеристику. Он успел побывать главой не только правительства, но и МВД, и Минобороны, обладал сильными позициями в силовых структурах. В Политбюро состоял с 1953-го – за успехи в подавлении рабочего бунта. А прежде того – коммунист, участник антинацистского подполья, унтер-офицер вермахта на Восточном фронте, кавалер Железного креста… Играет судьба человеком.
В советском плену Штоф обучился в «антифашистской школе». В ГДР быстро поднялся по хозяйственной и силовой линиям. Создавал Фольскармее, Фольксполицай и Штази. После смерти Гротеволя, с 1964 года, возглавлял правительство ГДР. После смерти Ульбрихта, с 1973-го, был формальным главой государства – председателем Госсовета. Затем передал эстафету Хонеккеру и снова возглавил Совмин. Именно он по статусу и по факту являлся вторым лицом ГДР и СЕПГ. И отличался особым рвением в поддержании коммунистического орднунга.
Но ближайшим к Хонеккеру считался не Вилли Штоф, а другой член Политбюро – Гюнтер Миттаг. В конце войны он успел послужить в ПВО (как Гельмут Коль). Карьеру в СЕПГ делал по экономико-технократической линии. Как креативного хозяйственного организатора его очень ценил Ульбрихт. Но Миттаг не отстаивал своих взглядов, когда Ульбрихта сняли за их общие концепции расширения самостоятельности. Со своей стороны, Хонеккер также не припоминал ему этого.
Роль Миттага в получении валютных ресурсов из ФРГ была столь важна, что генсек даже прикрывал экономического секретаря от брежневского недовольства. А под конец санкционировал миттаговские опыты по «комбинатизации» – на которые с вожделением засматривались горбачёвцы в раннеперестроечные годы.
Антиподом прагматичного Миттага выступал «берлинский Суслов» – профессор марксистско-ленинской философии Курт Хагер, главный идеолог СЕПГ. В молодости состоял в тельмановской КПГ и Союзе красных фронтовиков (хотя и не был ветераном Первой мировой). В 1933 году прославился креативной диверсией: вырубил радиокабель во время речи Гитлера. За это три года отсидел в концлагере, после чего освободился и занялся коммунистической журналистикой.
На родину вернулся в 1946 году и пошёл по идеологической линии. Лично проверял концертные репертуары – чтобы не проскочило влияние «буржуазной идеологии». Если проскакивало – немедленно материал в госбезопасность. Хагер курировал худшее в жизни ГДР – идеологическую накачку, слежку, цензуру. Подавление инакомыслия, преследования диссидентов связывались больше с Хагером, чем даже с Мильке. Ненавидели его в стране больше, чем кого-либо из Политбюро.
Хонеккер, Штоф, Миттаг, Хагер, Мильке, Гофман и Кесслер стояли на вершине олимпа. Функционеры следующего эшелона примыкали к кому-нибудь из них. Например, на подхвате у Мильке держался министр внутренних дел генерал Фридрих Диккель, в ведении которого находились «народная полиция» и «Боевые группы рабочего класса». Командовал «титушками СЕПГ» полицейский генерал Вольфганг Крапп, в начале 1950-х послуживший в Штази. Эти «Боевые группы» – двухсоттысячная армия партактива, оснащённая автоматами, пулемётами, БМП и зенитками – были созданы после Берлинского восстания и считались гарантией от массовых протестов. Вроде штурмовиков НСДАП.
При Миттаге состояли начальник отдела конфиденциальной коммерции внешнеторгового ведомства Александр Шальк-Голодковский и министр машиностроения Гюнтер Клайбер. Шальк-Голодковский был чуть ли не единственным жителем ГДР, кому разрешалось на своё усмотрение пересекать германо-германскую границу – в ФРГ и Западный Берлин он ездил за деньгами, которые в 1980-х спасали от госбанкротства. Клайбер заведовал такими отраслями, как производство автомобилей и жилищное строительство. То есть от него зависело политически значимое смягчение общественной напряжённости за счёт социального подкупа. Нельзя, правда, сказать, чтобы их отношения с Миттагом складывались безоблачно или дружелюбно: денег без скандала не поделишь. Тем более, когда речь идёт о промышленных инвестициях. В этом плане сильно осложнял положение и Вернер Кроликовски, заведовавший сельским хозяйством, энтузиаст принудительной «кооперации». В общем, все четверо были, как правило, очень недовольны друг другом. А прочее население – всеми четырьмя.
В орбите Хагера пребывал Герман Аксен, куратор партийных СМИ и партийной дипломатии. Это имя буквально гремело по миру. Настолько, что лидер ангольских антикоммунистических повстанцев Жонаш Савимби выделял особую категорию врагов ангольского народа – «восточногерманских колонизаторов». Неудивительно, учитывая, что специалисты Штази интенсивно обучали в Анголе функционеров ДИСА и МГБ. Между тем, именно Аксен руководил проникновением ГДР в Африку, на Ближний Восток, в Латину.
Особняком стоял Ханс Альбрехт, секретарь Зульского окружкома СЕПГ. Членом Политбюро он не был, но страна хорошо его знала под кличкой «Курфюрст». Номенклатурные нравы в ГДР были примерно те же, что везде. Но мало кто из секретарей позволял себе такую демонстративную наглость, такое откровенное роскошество. Другого могли бы и привлечь за что-нибудь вроде «личной нескромности». Но Альбрехт был до такой степени политически бдителен и идеологически выдержан, что Хагер и Мильке свернули бы шею любому, кто позволил бы себе поднять копьё на зульского курфюрста.
Наконец, несправедливо было бы обойти Маргот Хонеккер – супругу генсека и министра образования. В стране её кликали ведьмой. Если точно, то фиолетовой ведьмой, из-за привычки подкрашивать синькой седину, рано пробившуюся от государственных забот. Подлинный «Хагер в юбке», фрау Хонеккер всеми силами насаждала идеологизацию и милитаризацию школьного обучения. Может быть, подсознательно вспоминая свой опыт в Медельбунде, Союзе немецких девушек первой половины 1940-х.
Символическим обозначением круга хозяев ГДР служило понятие «Вандлиц» – лесной коттеджный посёлок для членов Политбюро, вроде Барвихи или Рублёвки. Располагался он близ Берлина, но на карты не наносился. А по документам проходил как «территория содержания редких животных». Да уж. Такое не часто увидишь.
К концу 1980-х обитателей Вандлица называли «развратными стариками». С подачи певца-диссидента Вольфа Бирмана.
Явственные признаки огня под землёй ощущались с середины 1980-х. «Нас уже не спасти ни с Востока, ни с Запада», – откровенно признавал в своём кругу здравомыслящий Гюнтер Миттаг. Ресурсы социально-экономического развития исчерпались. Пример ФРГ был неодолимо привлекателен. Перестроечные сдвиги в СССР всё явственнее звучали погребальным звоном. В рапортах Штази появились признания: ненадёжны даже партийные «Боевые группы», что уж говорить о населении.
Верхушка СЕПГ вполне осознавала, что грядут за времена. В 1987 году генсек Хонеккер побывал не только в ФРГ, на своей малой родине в Сааре. Посетил он и в Москву, придя в ужас от вида «так называемых неформалов, которые образуют свои партии, и неофашистов в чёрной форме из так называемой «Памяти». Несколько лет спустя он скажет корреспондентам: «Уже тогда я понял, что перестройка пойдёт иным путём. Не тем, который планировался первоначально».
Секретарь-идеолог Хагер, как положено по должности, стал сочинять замысловатые концепции – почему путь ГДР отличается от советского. Дело было очень непростое. Десятки лет вожди СЕПГ зеркально копировали любой советский зигзаг, что являлось для них главнейшей добродетелью. А тут приходится наоборот! К такому они, конечно, приспособлены не были. Хагер не придумал иного, как привести сугубо бытовой аргумент: «Если ваш сосед переклеивает обои в квартире — неужели вы считаете, что обязаны переклеить их тоже?» Народным ответом на эту мудрость стала кличка «Обойный профессор».
Чрезвычайное недовольство властей ГДР происходящим в Советском Союзе прямо не оглашалось. Но было секретом Полишинеля. «Пришлось в наш адрес выслушать справедливые замечания», – говорил никто иной, как Егор Лигачёв, возвращаясь из Восточного Берлина. Румынский диктатор Николае Чаушеску с 1988-го брался формировать мировой антиперестроечный фронт. По его поручению шеф Секуритате Юлиан Влад встречался на этот предмет с коллегой из албанской Сигурими Симоном Стефани. Планировалось привлечь и Штази. Однако Хонеккер не мог и помыслить, чтобы выступить против политики КПСС. Ставка была сделана на немецкий авось – может быть, если показывать пример лояльности и послушания, если сидеть тише воды ниже травы – Михаил Сергеевич смилостивится?
Что главная проблема не в Горбачёве, а в своём народе, ни Хонеккер, ни кто-либо вокруг него осознать не могли.
Наступил 1989-й. Толчки начинали прорываться наружу. 11 января по Лейпцигу разлетелись тысячи листовок – «За демократическое обновление!» Авторы призывают почтить память Карла Либкнехта и Розы Люксембург – 15 января исполнялось 70 лет их гибели. Казалось бы, почти официозный коммунистический призыв. Но смысл ясен: Либкнехт и Люксембург – борцы за свободу. Одно это страшит режим. Якобы им наследующий…
Госбезопасность ГДР словно становится на сторону убийц из белого фрайкора. Штази роет землю, срывая и уничтожая листовки. Четверо распространителей арестованы в тот же день. За Карла и Розу. Такое в стране, где оба в культе – практически на грани безумия. Но обезумевает власть, а не страна.
Под стать и международное положение. В феврале советские войска покидают Афганистан. В марте советские граждане впервые избирают на альтернативной основе Съезд народных депутатов. В мае этот форум поразит свободолюбивыми речами. В июле слово обернётся делом – грандиозными шахтёрскими забастовками.
Польская оппозиция и ПОРП ведут диалог за круглым столом и готовятся к выборам. Венгрия продолжает свою перестройку и сносит укрепления на границе с Австрией. Вскоре австро-венгерскую границу откроют, чем во время Европейского пикника 19 августа воспользуются сотни восточногерманских «беглецов из Республики». Кольцо истории начинает ускоренно сжиматься.
Стартовым толчком событий в ГДР стали выборы в местные советы. Они проходили 7 мая 1989-го. Как всегда, на безальтернативной основе. Нельзя же повторять горбачёвские новации и переклеивать обои. Выдвигаться могли только кандидаты от СЕПГ, Союза свободной немецкой молодёжи (местный комсомол) и аффилированных псевдопартий Национального фронта ГДР – Демократической крестьянской (для сельского населения), Либерально-демократической (для интеллигенции), Христианско-демократической (для верующих) и Национально-демократической (для бывших членов НСДАП и ветеранов вермахта – была в ГДР и такая, созданная по распоряжению Сталина). Зато впервые могли голосовать и баллотироваться иностранцы, в частности, гастарбайтеры из Вьетнама, Анголы, Мозамбика.
Но одно нововведение всё же имело место. Впервые за историю ГДР публичный по закону подсчёт голосов контролировали наблюдатели. И почти по всех избирательных округах были выявлены фальсификации. Кажется, кто бы сомневался. Все это понимали и при прошлых голосованиях. Но 1989-й – это особое время, особый воздух. По такому незначительному поводу начались протестные акции. По седьмым числам каждого месяца. Нам ли, впрочем, удивляться. С нашей-то Мосгордумой, которая вдруг так всех взволновала.
Имелась и разница с современной РФ. Руководство СЕПГ старалось по возможности воздерживаться от силового подавления. Весной протесты ещё не обрели большого масштаба. Политического центра они не имели. Зачем будить лихо? Не лучше ли дать движению самому затухнуть и слиться от безнадёжности? Тем более, что двигались шествия от церковных зданий, а церковь считалась вполне контролируемой. В общем, власти ограничивались сдержанным рычаньем. А ещё – активным печатно-телевизионным восхвалением китайской расправы на Тяньаньмэнь – мол, не доводите до греха, можем повторить.
Прошло лето, три седьмых числа. Приближалось четвёртое, сентябрьское. Но тут случилось опережение графика. В Лейпциге, который после этого восточные немцы стали называть «городом-героем». 4 сентября в лютеранской церкви Святого Николая прозвучали проповеди пасторов Кристиана Фюрера и Кристофа Вонеберга. Люди, уже заряженные на очередной послевыборный протест, двинулись по улицам. Так прошла первая из регулярных «понедельничных» демонстраций – шествие под лозунгом «Мы – народ!»
Власти очевидным образом растерялись. Информацию попытались заглушить, полицию перевели в усиленный режим, мобилизовали «Боевые группы». Но через неделю, 11 сентября, открылась австро-венгерская граница. За три дня её пересекли в направлении ФРГ 15 тысяч восточных немцев.
А накануне, в ночь с 9 на 10 сентября, на берлинской квартире воспитательницы детдома Кати Хавеман – вдовы Роберта Хавемана – собрались полтора десятка людей. Физики и юристы, врачи и художницы, математики и библиотекари, рабочие и священники. Был среди них, например, пастор Йоахим Гаук, будущий президент ФРГ. Инициаторами собрания являлись фрау Хавеман, микробиолог Йенс Райх, каменщик Рейнхард Шульт, адвокат Рольф Генрих. И они, и все присутствующие давно были известны как диссиденты демосоциалистических взглядов, активисты протеста в рамках законности, находившиеся под плотным наблюдением Штази.
Заметим характерную черту. Польскую «Солидарность» создавали почти исключительно рабочие, с небольшим вкраплением интеллигенции. Активисты забастовок и правозащиты. В ГДР оппозиционное движение стало делом статусной интеллигенции с редким участием рабочих. Пролетарии примкнули следующим эшелоном.
Их воззвание называлось «Время созрело — Прорыв 89». Начиналось оно со слов: «Диалог государства и общества нарушен». Далее говорилось: «Необходимо прислушиваться ко всем мнениям и аргументам, учитывать и групповые, и общие интересы. Необходим демократический диалог о верховенстве права, экономике и культуре. Нам есть, что сказать стране по всем этим вопросам. В процессе общественной реформы должно участвовать как можно больше людей. Индивидуальные и групповые предложения должны быть рассмотрены и согласованы. Для этой комплексной инициативы мы выбираем имя: «Новый форум».
Этот текст подписали тридцать человек. Через неделю ячейки «Нового форума» действовали почти по всей стране. Заявление на регистрации было подано в МВД. Разумеется, в соответствии с известной немецкой ментальностью, к заявлению было приложено обоснование: статья 29 Конституции ГДР гарантирует свободу ассоциаций. Министр Диккель категорически отказал, причём охарактеризовал новую организацию как «подрывную и антигосударственную». Но почему-то его мнением, как и формальным разрешением МВД, уже мало кто интересовался.
Улицы повсеместно запрудились демонстрациями. Кое-где, прежде всего в Лейпциге, полиция и люди в штатском, пытались их разгонять. Отмечались несколько случаев жестоких избиений. Генерал Крапп выдвинул «Боевые группы». Но их пришлось быстро отводить – начиналось чуть не братание с демонстрантами. Учитывая вооружение «рабочих боевиков», последствия для разгоняющих могли оказаться сложными.
Наступило очередное 7-е число. 7 октября 1989 года праздновалось 40-летие ГДР. Власти, возможно, предпочли бы на этот раз воздержаться от массовых мероприятий. Но такое невозможно. Эрих Хонеккер с трибуны воочию увидел, что такое «они – народ». Добавил и высокий гость Горбачёв: «Опаздывающих наказывает жизнь». Над восточногерманской столицей гремело восторженное: «Горби, помогай!»
Не проходит и недели, как 12 октября в Москву прилетает Курт Хагер. Именно ему, хранителю марксистского огня, выпала честь просить советских сюзеренов помочь вассалам избавиться от вышедшего в тираж генсека. Но переговоры об отстранении Хонеккера к результату не привели. Руководители КПСС дали понять, что дела СЕПГ отныне их не касаются. Вы совершенно самостоятельны, товарищи. Разбирайтесь с вашими обоями сами.
Города ГДР на глазах переходят во власть манифестантов. В этом состоял самобытный эксклюзив восточногерманской революции. Не было забастовок. Тем более не было погромов, не говоря о стрельбе. Были только мирные шествия и митинги. Без единого разбитого стекла, без единого вытоптанного газона. И только после работы.
Так и не возникло организационно-политического центра. «Новый форум» придавал определённую организованность, но состояли в нём около 10 тысяч человек, воззвание подписали 200 тысяч, тогда как к демонстрациям так или иначе были причастны миллионы.
Лозунги оппозиции отличались умеренностью. Прямо не говорилось даже об отстранении СЕПГ от власти. Максимум – отставка самых одиозных из «развратных стариков», вроде бездушного Хагера и наглого Альбрехта. Воссоединение Германии – вообще за гранью мыслимого. Наоборот: «Создадим социалистическую альтернативу ФРГ!» Соблюдать права человека, прописанные в конституции ГДР. Конструктивно обсудить назревшие реформы. Вот, собственно, и всё.
Не проявлялись и индивидуальные лидеры, от кого ждали бы призывов. Люди, которых слушали, конечно, были. Не только пасторы. Скажем, в героическом Лейпциге многих вдохновила своим примером двадцатилетняя театральная кукольница Катрин Хаттенхауэр. Глубоко верующая лютеранка (по указанию Штази её не допустили на курсы в семинарии), правозащитница, распространительница январских листовок. Активистка нелегального – то есть не казённого – движения за мир. За раздачу новых листовок в сентябре Штази арестовала Катрин. Через месяц её пришлось выпустить – в защиту бушевал весь город. Но приказов ведь она не отдавала.
И при всём том демонстрации день ото дня преобразовывали страну. Спонтанной самоорганизацией. Люди словно по наитию понимали, куда идти, чего требовать, как добиваться. Хоть считай это загадкой немецкого характера, но абсолютно мирные демонстрации оказались очень эффективным методом давления на мощный правящий режим. Не только своей численностью. Общественный контроль над улицей выбивал почву из-под партийно-государственных структур.
Партийно-государственный аппарат теряет управление страной. Ситуация из ряда вон, подобное никогда и никак не предусматривалось. Политбюро ЦК СЕПГ собирается на экстренное заседание 18 октября. «Эрих, так дальше не пойдет. Тебе пора», – заявляет Вилли Штоф.
Решение о замене генерального секретаря принимается единогласно. Сам Эрих Хонеккер дисциплинированно голосует «за». Через полтора месяца – ещё при формальном правлении его партайгеноссен – он будет арестован по обвинению в госизмене, узурпации власти и коррупции. За ним последуют и Штоф (тоже настала пора), и Хагер (не зачлась октябрьская суета), и Мильке, и Миттаг, и Аксен, и Кесслер, и Клайбер, и Альбрехт, и Кроликовски, и даже Шальк-Голодковский… всего три десятка бонз СЕПГ, в том числе десять членов Политбюро. Со временем к ним присоединится Эгон Кренц – преемник Хонеккера на высшем партийном посту. Многих реально осудят – чаще всего за расстрелы у Берлинской стены. Но всех отпустят досрочно. По возрасту и болезням, по договорённостям с властями ФРГ. Лишь некоторых подержат пару-тройку лет. Немцы решили, что достаточно политической символики осуждения.
Но до этих торжеств Немизиды ещё оставалось некоторое время.
Вообще-то приход к высшей власти Эгона Кренца выглядел зловеще. Секретарь ЦК по безопасности позиционировался как выразитель жёсткой карательной линии. Ещё 1 октября он демонстративно посетил Пекин, отмечая 40-летие КНР, почти совпавшее с аналогичной восточногерманской датой. Понимался этот жест однозначно – готовится берлинская Тяньаньмэнь. Сам Кренц похвалил китайские власти за «успешное восстановление порядка».
Приказами Кренца не только вводился усиленный режим полицейской службы, но и объявлялась боеготовность армии ГДР. С другой стороны, тот же Кренц запретил использовать огнестрельное оружие при разгонах демонстраций. Но разве для этого не хватит дубинок? Да и первое заявление Кренца в должности генсека звучало довольно резво: «Мы начинаем перемены. Прежде всего мы переходим в политическое и идеологическое наступление».
Но проходит несколько дней, и Кренц явно стухает, меняя тон на ходу. Он не может устоять перед двумя прессующими факторами. Первый: продолжение демонстраций. Второй: однозначный отказ Горбачёва поддержать советскими войсками падающий режим. И тогда Кренц резко поворачивает в духе «не можешь подавить – возглавь». Телевидение с пафосным возмущением показывает кайзеровские интерьеры Вандлица. «С глубоким стыдом ознакомился я с этими фактами», – комментирует генсек. Но никому уже нет дела до его эмоций.
4 ноября на берлинскую Александерплац выходит полмиллиона. Эту акцию власти изволят согласовать, будто кто-то их спрашивает. Телевидение транслирует митинг в прямом эфире. «Мы народ!», «За права!», «Привилегии всем!» – против таких лозунгов возражений уже не выдвигается. А ещё: «Социализму да, Эгону нет!» С этим Кренц, конечно, не согласен. Он предпринимает последнюю отчаянную попытку переломить ситуацию.
В составе Политбюро есть один деятель, которого слушают на митингах. Это Гюнтер Шабовски, которого страна знает как толкового журналиста. На пресс-конференции 9 ноября он сообщает о новых правилах свободного въезда-выезда. Из зала задаётся вопрос: когда они вступают в силу? «Сейчас», – отвечает Шабовски. В тот же день начинается слом Берлинской стены.
Но и этот козырь бит. Ибо никто не ставит позитивных перемен в заслугу СЕПГ. Партия и правительство уже не отступают, а крушатся в самом основании. 7 ноября сдаёт премьерские полномочия Штоф. Его сменяет Ханс Модров, считающийся лидером партийных реформаторов. 3 декабря распускается Политбюро, бесславно уходит в отставку Кренц. Последним главой СЕПГ становится адвокат Грегор Гизи, сделавший себе репутацию защитой диссидентов. В феврале 1990-го СЕПГ под руководством Гизи переименуется в Партию демократического социализма (ПДС) и примет программу в терминологии левой социал-демократии. (Оставаясь, правда, организацией прежних номенклатурных интересов в другом антураже, но это другая история.)
Председательство в Госсовете Кренц передаёт председателю либерал-демократов Манфреду Герлаху. Кстати, тут выясняется, что послушные партии Нацфронта давно собирались сказать коммунистам всё, что о них думают. Вот и пришло время.
Начинается быстрое создание новых партий. Драматург и директор дома культуры Ибрахим Бёме учреждает Социал-демократическую партию, которую тут же начинают считать политическим фаворитом общества (как вскоре выяснилось преждевременно). Левосоциалисты «Нового форума» и местные «зелёные» консолидируются в «Союзе 90». Консерваторы создают «Демократический прорыв» (оттуда начинает восхождения пасторская дочь Ангела Меркель). Но особенно впечатляюще набирает мощь ХДС ГДР – просто-напросто делающийся филиалом настоящего западногерманского ХДС.
Восточная Германия словно ожила после тяжких десятилетий тоталитаризма двух видов, один другого страшнее. К концу 1989-го ГДР – уже будто и не ГДР. Это страна подъёма, оптимизма и надежды. Гордости народа за самого себя: «мы, народ» победили силу, казавшуюся несдвигаемой. И надо сказать, этот период – короткие в общем-то месяцы, практически всего год – многим вспоминается с ностальгией. Когда коммунистического режима уже не стало, а капитализм ещё не пришёл.
Постепенно менялась политическая повестка дня. Вместо преобразований в ГДР первым пунктом выдвинулись отношения с ФРГ. Сводящиеся к вопросу: как объединяться? Сразу и безусловно либо постепенно и с оговорками. Вторую позицию проводит правительство Модрова. Тоже, впрочем, под лозунгом «За Германию – единую отчизну». Близки к нему социал-демократы. Первую – ХДС, во главе которого стал музыкант и юрист Лотар де Мезьер. Принципиальных противников объединения нет вообще. Ну, кроме бывших членов Политбюро ЦК СЕПГ, пребывающих в тюремных камерах.
Выборы в Народную палату назначены на 18 марта 1990 года. Все прогнозы выводят в победители СДП ГДР. Ибрахим Бёме уже оглашает свой будущий кабинет, подчёркивая, что в нём нет места ни Модрову, ни де Мезьеру. Но выборы опрокидывают всё. В лидеры с огромным отрывом выходит ХДС – 41%. Социал-демократы отстали почти вдвое – 21%. ПДС приходит третьей – 16,5%. «Союз 90» – можно сказать, инициаторы перемен – не дотягивают и до 3%. Правительственная власть перешла к демохристианам – филиалу партии Гельмута Коля. Воссоединение Германии и капитализация восточных земель пошли по ускоренному сценарию.
И если бы это было всё… Нет, предстояло немалое количество скандалов, с которых и начиналось неизбежное разочарование. И Бёме (раньше), и де Мезьер (позже) оказались раскрыты как осведомители Штази. Аналогично произошло буквально с тысячами восточногерманских политиков. Сломанные карьеры, скомпрометированные западногерманские партнёры. Но если вдуматься – осведомители в ГДР были социальной группой. Можно сказать, целым сословием. И это сословие, чрезвычайно разветвлённое и очень влиятельное, не могло не включиться в преобразовательный процесс. Жутковато звучит, но в процесс демократического транзита вовлеклись на серьёзных ролях стукачи коммунистической госбезопасности. Сговорившиеся с политической элитой ФРГ. Преобразования в восточных землях затруднительно без них представить. Как ни горько и ни оскорбительно это для честных энтузиастов.
Это одна из сторон сложности. Есть и другая. «Страшно далеки они от народа», – не раз вспоминалась эта хрестоматийная фраза применительно к «Новому форуму». Какая «социалистическая альтернатива»? Большинство восточных немцев ждали воссоединения с ФРГ. Без мудрствований. И вот, дождались. Оно свершилось 3 октября 1990-го. Года не прошло с перехода выступлений в массовую фазу. В объединении Германии, а не в реформировании ГДР, оказался итог восточногерманской революции.
Правящая номенклатура бывшей ГДР практически без боя отступила перед революционной волной. И отдадим должное, смогла вовремя уйти с исторической авансцены. За сорок лет в ГДР выросли два поколения, которые стали движущей силой мирного освободительного движения. Они не помнили нацизма, ужасов тотальной войны, «эксцессов» первых лет оккупации и форсированной советизации. И потому не боялись перемен.
В далеком теперь 1989-м в Восточной Германии произошло то, что рано или поздно должно было произойти. К счастью для всех немцев – западных «весси» и восточных «осси» – великий вопрос эпохи был решен не по «прусскому пути», не по Бисмарку, без железа и крови.
Ион Брынзару, специально для «В кризис.ру»