Четвертьвековой путь между Варшавой и Пекином

4 июня – одна из рубежных дат мировой истории. Сегодня такая фраза удивит. А 25 лет назад этого не приходилось объяснять. Первые за 45 лет альтернативные выборы в Польше опрокинули режим ПОРП. Кровавое подавление протестов в Китае укрепило власть олигархии КПК. Возникло устойчивое выражение: «Между Варшавой и Пекином». СССР продержался в этом два с половиной года. Россия пребывает на развилке уже четверть века.

4 июня – одна из рубежных дат мировой истории. Сегодня такая фраза удивит. А 25 лет назад этого не приходилось объяснять. Исторические события противоположного характера произошли в двух странах, граничащих с Советским Союзом. Первые за 45 лет альтернативные выборы в Польше опрокинули режим ПОРП. Кровавое подавление протестов в Китае укрепило власть партийной олигархии. Возникло устойчивое выражение: «Между Варшавой и Пекином». СССР продержался в этом два с половиной года. Россия пребывает на развилке уже четверть века.

От Варшавы…

Польские 1980-е прошли под знаком «Солидарности». Профсоюз, созданный для защиты социально-трудовых прав, в считанные недели превратился в массовое оппозиционное движение. «Солидарность» объединила против правящей компартии если не всю страну, то практически весь рабочий класс и интеллигенцию Польши. Естественно, независимый профсоюз оказался несовместим с партийной «руководящей ролью» и государственной монополией. Даже в Польше, которая к тому времени являлась в соцлагере бараком весьма ослабленного режима.

Подавить «Солидарность» коммунистическое руководство смогло только установлением прямой военной диктатуры. Был совершён классический переворот, причём с участием консультантов из КГБ СССР. В декабре 1981 года армия ПНР штурмом брала заводские корпуса, шахты и институтские аудитории. Почти 10 тысяч человек оказались в концлагерях, политкорректно названных «местами интернирования». Разрушенную экономику поддерживал допинг советских дотаций. «Хотя мы Польше и дали 30 тысяч тонн мяса, но едва ли поможет полякам наше мясо», — грустно говорил Брежнев на заседании политбюро.

Военный удар по обществу деморализовал его. Оказалось, что голоса миллионов людей не будут услышаны, если в ответ голосом одного дана команда «огонь!» Российское протестное движение было остановлено сравнительно небольшой полицейской провокацией 6 мая 2012 года. Что же говорить, когда ворота гданьской и щецинской судоверфей проламывались танками, а задержанный демонстрант не знал, выйдет ли из милиции живым?

Однако не прошло и полугода, как тысячи поляков стали выходить на улицы. Власти бросали на них озверелых «зомоле» (ЗОМО – польский ОМОН тех лет), вышвыривали с работы, снабдив «волчьим билетом» («больного на шахту не примем, сначала иди лечись»), крутили по своим телеканалам всевозможные «анатомии протеста» («посмотрите-ка, каков холодильник у пана Валенсы!»), называли оппозиционеров «иностранными агентами» («вчера у него был американский корреспондент! ЦРУ не дремлет!»). Больше ста человек погибли в «польско-ярузельской войне». Одних забивали насмерть «зомоле», других похищали и убивали «эскадроны смерти» местного ГБ.

И лишь однажды удар пришёлся в обратную сторону. Студент и пятеро школьников создали «Вооружённые силы польского подполья». К ним присоединился ксёндз. В «Солидарность» они, кстати, не входили. Решили напасть на лагерь и освободить интернированных. Отговорить священник не смог – ребята были готовы на смерть. Причём открыто, при свете дня, чтобы люди увидели и поняли: борьба идёт. Двое подростков напали в трамвае на милицейского сержанта, стали отбирать пистолет. Он погиб от случайного выстрела.

Народ ненавидел режим. Даже генерала Ярузельского – наименее ненавистного из всей партийной хунты – не по-доброму называли «Сварщиком» (за пиночетовские чёрные очки) и «Пиночетом» (за всё остальное). Травля и преследования не смогли уничтожить подпольные ячейки «Солидарности». На каждый завод не поставишь гарнизон, в каждый костёл не внедришь гэбиста, десять миллионов человек не убьёшь как ксендза Ежи Попелушко. Как только стало ясно, что Горбачёв больше не подпирает польскую компартию своими танками, забастовочная волна весны-лета 1988-го снова накрыла страну.

Партия и правительство поначалу отреагировали по старинке – ЗОМО на заводах, министр внутренних дел генерал Кищак грозит вторым военным положением… Но уже через несколько дней этот же генерал (лично ответственный за убийства оппозиционеров) предлагает «Солидарности» пообщаться за круглым столом. И оправдывается перед Валенсой на тайной встрече: поймите, у нас в ЦК много бетонных тупиц, приходится скрывать наши намерения, но мы же с вами понимаем друг друга и всё сумеем решить. «Он говорил искренне, но я удивлялся, что смотрю в эти глаза», – рассказывал потом Валенса.

В сентябре собрались на даче МВД в Магдаленке. Пообщались с бокалами в руках. Очень друг другу понравились. Договорились так: Валенса не допустит всеобщей забастовки, а Кищак легализует «Солидарность». Потом провели знаменитый Круглый стол. Коммунисты выторговали себе авторитарную президентскую власть Ярузельского (и очень может быть – личную неприкосновенность организаторов репрессий, хотя вслух об этом не говорилось). За это действительно легализовали повязанную сговором «Солидарность» и разрешили свободно избрать совещательный сенат и треть законодательного сейма. А потом, уже от имени нового парламента, можно вводить новые налоги и банкротить польские «уралвагонзаводы». Типа, свободы хотели? Получайте. Мы будем править, депутаты – отвечать.

Единственное, что беспокоило Кищака и Ярузельского – кто же за «Солидарность» проголосует, когда весь народ, все эти «ватники-роболе» в едином порыве поддерживают их, мудрых национальных лидеров? А надо, чтобы у них было хотя бы два-три депутата, чтобы на них и валить будущие непопулярные меры. А ещё – чтоб они держали в узде своих же сторонников отговаривали их от забастовок. Валенса и его друзья тоже переживали: ну, будет у нас в парламенте человек десять, и что они смогут? А ведь у нас свои отморозки, вроде инженера-таксиста Рулевского (пытавшегося создавать штурмовые рабочие дружины) и пожарника Юрчика (давно призывавшего вешать коммунистов). Такие нас самих вместе с кищаками повесят, если выборы проиграем…

4 июня 1989 года прошло голосование. «Солидарность» взяла весь сенат и все альтернативные места сейма. «Национальный список» ПОРП в бюллетенях вычеркивали крест-накрест. Кищак от такого результата лёг в нокаут, Валенса закачался в нокдауне, Ярузельский просто умолк, зато Юрчик призвал на баррикады. Исторические договорённости круголого стола полетели в корзину. Через полтора года не было ни ПОРП, ни ПНР – была Польша с правительством «Солидарности» и президентом Валенсой. «Бетонные тупицы» из бывшего ЦК предупреждали ведь: раз уступишь, и будет только так. А хитроумные генералы перехитрили только сами себя.

…до Пекина

Китай 1980-х тоже прошёл большой путь. В декабре 1978-го пленум ЦК КПК принял программу реформ Дэн Сяопина. Первые шаги были элементарны: роспуск абсолютно противоестественных сельхозкоммун, перевод аграрного производства на семейный подряд. Формально даже не говорилось о восстановлении частной собственности. «Неважно какого цвета кошка, лишь бы мышей ловила» — эту фразу старого Дэна подавали как вершину государственной мудрости.

Начинались китайские реформы как очень умеренный нэп. Но даже этого хватило, чтобы снять опасность общенационального голода и тотального обрушения страны – именно таким было наследие Мао Цзэдуна и «банды четырёх» – настоящих коммунистов, пламенных и твердокаменных. «Трудитесь спокойно, – обращался Дэн Сяопин к миллиардной деревне. – Новых политических кампаний не будет». Не надо выплавлять сталь в коровнике, не надо сутки напролёт истреблять воробьёв, не надо клеймить никаких древних философов и современных «чёрных бандитов». И уже за это народ был реально благодарен новому правителю, который формально даже не занимал первых позиций, оставаясь в ЦК лишь заместителем председателя. Жизнь стала спокойной. «Этот этап продлится минимум сто лет», – окончательно успокоил китайцев съезд КПК в 1987 году. Вот так жить можно. Лишь бы не «большой скачок» с миллионами трупов.

Дальше становилось больше. Китайская экономика с необъятным внутренним рынком открывалась миру. Потекли инвестиции. Зазвучала программа «четырёх модернизаций» — сельскохозяйственной, промышленной, технологической, военной. Деревенская реформа всё настойчивее стучалась в стены городов. Начинались первые хозрасчётные эксперименты в промышленности. Появлялась частная коммерция. Члены КПК особым решением руководства получили право нанимать работников. Люди начинали богатеть. Но, конечно, не все. С подъёмом пришло расслоение, с бизнесом – коррупция, с коррупцией – протесты, с протестами – расстрелы. Дэн и Кищак столкнулись с очень разными проблемами. Оба были сильными политками, но ни тот, ни другой не смогли обмануть историю. Невозможное ведь невозможно.

Была и важная разница. Польские коммунисты время от времени начинали игры в «демократизацию» и общественные дискуссии. КПК пресекала такие дела на корню. Политическая борьба в верхах велась исключительно под ковром. «Банду четырёх» разгромили и осудили, Хуа Гофэна, прямого наследника Мао, убрали на пенсию, партгосаппарат зачистили, заместив вакансии людьми Дэн Сяопина. Но когда весной 1987 года хэфэйские и пекинские студенты развесили в университете вольнолюбивые дацзыбао, их немедленно повязали. Власти объявили войну «буржуазному либерализму». Генсека Ху Яобана, допустившего такое, фактически посадили под домашний арест, хотя иногда пускали на заседания. Не рыпаться! Минимум сто лет…

Ху Яобан умер в апреле 1989 года. И в Пекине снова появились дацзыбао: «Почему те, кого хотелось бы видеть живыми, умирают, а те, кому давно пора исчезнуть, живут?» Кто они – кому пора исчезнуть? Дэн Сяопин, вероятно, узнал в этом образе себя. Но прежде всего это относилось к тогдашнему премьеру Ли Пэну, жёсткому коммунистическому консерватору, стороннику «планового социал-дарвинизма», главе коррумпированного семейства. И высокодоверенному соратнику Дэна.

Главная площадь Китая – пекинская Тяньаньмэнь – превращалась в студенческий Майдан. Сначала приходили почтить память Ху Яобана. Потом заговорили о чиновном произволе, о коррупции, о преследованиях правдивых людей. Стали требовать вольностей – например, права публично собираться, обсуждать события в стране, вывешивать дацзыбао. О смене власти речи не шло. Только об исправлении самого вопиющего.

В мае в Пекин приехал с визитом Михаил Горбачёв – восстанавливать отношения между СССР и КНР. Тяньаньмэнь восторженно приветствовала гостя. Его имя гремело над китайской столицей. Сам он, конечно, не вышел к манифестантам. Но старый Дэн именно тогда принял окончательное решение. В пользу Ли Пэна. Не считаясь с генсеком Чжао Цзыяном, который, подобно Ху Яобану, не прочь был прислушаться к студентам. И уж во всяком случае не хотел кровопролития.

Тяньаньмэнь бурлила. Студенты создали свой Независимый союз. Наиболее известными её лидерами стали Чай Лин (23-летняя девушка с психологического факультета) и Ван Дань (20-летний парень с факультета исторического). Почти сразу возникла и Независимая ассоциация пекинских рабочих, возглавленная 26-летним железнодорожником Хэн Дунфаном. Вторая организация особенно напугала власти. Рабочие требовали не только политических свобод и не только повышения зарплат.

Возник призрак китайской «Солидарности». Вернулись из глубин истории лозунги «Рабочей оппозиции»: не партия должна контролировать профсоюзы, а профсоюзы партию и государство! К тому же рабочие были настроены гораздо жёстче студентов. Они не признавали различий между Ху Яобаном и Дэн Сяопином, Чжао Цзыяном и Ли Пэном. Все начальники, без оттенков и нюансов, были им одинаково ненавистны. Любой партийный означал коррумпированного эксплуататора. «Сколько денег спустили на ипподроме сыновья Дэн Сяопина? А сколько денег проиграл в гольф Чжао Цзыян?»

Между двумя протестными объединениями случались серьёзные трения. Студенты ведь искренне надеялись на чжаоцзыяновских реформаторов. Их не устраивала пролетарская готовность к атаке и насилию. Они даже требовали от рабочих убирать палатки, не оккупировать территорию площади, не расширять зону протестного контроля. Чтобы не провоцировать власти…

Под конец особой колонной пришли госслужащие, включая полицейских во внеслужебное время. Они несли портреты Мао Цзэдуна. «Мы не хотим повторения Культурной революции, – говорил один из них американскому корреспонденту. – Но кое-кому пора вспомнить о временах Председателя».  Здесь уже зазвучали ностальгические мотивы типа «был порядок» и «хватит базара».

Студенты требовали демократизации Китая. Рабочие – нормальных зарплат, профсоюзных прав, наказания чиновных воров. Госслужащие – подавления уличной преступности. Портреты Горбачёва соседствовали с портретами Мао. Свои претензии к властям нашлись у всех. А ответ был заготовлен на всех один.

После отъезда Горбачёва на ночную Тяньаньмэнь внезапно приехали двое. Оба выступили. Первый уговаривал собравшихся позаботиться о своём здоровье и разойтись. Конец его речи скомкался от слёз. Это был Чжао Цзыян. Второй с ледяным видом и машинным голосом предложил начинать собираться. Это был Ли Пэн.

Но угрозы были столь же бессмысленны, сколь и уговоры. Появились люди, готовые стоять насмерть. В этом убедились власти, когда ночью 25 лет назад Тяньаньмэнь давили танки. На площади нашлись силы сопротивления. Правительство КНР определило количество погибших в 242 человека (независимые источники говорят более чем о тысяче). Из них 10 солдат, 13 полицейских, 36 студентов. А остальные – кто?

На Тяньаньмэнь ещё не высохла кровь, а коммунистические суды уже штамповали смертные приговоры по ускоренной процедуре. Расстреливали в основном рабочих. Тех, кто скандировал не «Демократия! Перестройка! Горбачёв!», а «Смерть продажным чиновникам!» И эти чиновники отомстили «ватникам» за пережитый страх.

С одними остановками

Судьба коммунистической системы была главной темой мировой политики конца 1980-х. Варшава и Пекин показали два возможных пути. Прошла четверть века. Польша стала обычной западно-демократической страной с обычными для западной демократии проблемами. Китай превратился в олигархическую диктатуру с сильнейшей, но разбалансированной экономикой и сверхдержавными амбициями. Но расцвет внешней мощи уже не в состоянии скрыть коррупционную грызню и огонь массовой ненависти к властям, прорывающийся из-под земли.

А что Россия?

Два года Советский Союз метался по маршруту «Варшава – Пекин» и обратно. То разливалась безбрежная демократия на Съезде народных депутатов, то вводилось авторитарное президентское правление. То разрешались оппозиционные партии, то посылались войска в Вильнюс. В июле 1989-го шахтёрская забастовка прозвучала гудком конца. В марте 1991-го шахтёры поднялись уже под политическими лозунгами, дело пошло к всеобщей стачке по польскому образцу. И когда в Августе-91 кое-кто попытался припугнуть тяньаньмэньским сапогом, вышел блеф и фарс.

Советская политическая элита оказалась неспособна ни к варшавскому, ни к пекинскому варианту. Для первого не хватило вдумчивости, для второго – жестокости. Хотели и того и другого (другого – больше), но желания мало. Нужно умение, нужна решимость. В результате рухнули совсем уж бесславно. Зато и почти бескровно.

РФ не зря объявлена правопреемником СССР. В неготовности к историческим решениям, склонности к увиливаниям, зигзагам, блефованию и запугиванию нынешние российские власти наследуют поздней КПСС. И заходят куда дальше.

По всем признакам ныне ставка сделана на пекинский путь. Тому способствует главное – отсутствие «Солидарности». Нет и пекинских ассоциаций, превративших тяньаньмэньскую расправу из избиения в бой. Политический протест «креативного класса» близко не сошёлся с социальным протестом масс. И потому пока ещё бесплоден.

Польшу вывели из тупика рабочие и интеллигенты. В китайский прорыв шли студенты и рабочие. В России пока даже теоретически не просматривается социальной силы, адекватной историческим задачам. А задачи обостряются и ужесточаются буквально день ото дня. Значит, проявятся и те, кто возьмётся решать. Они будут внезапны и могут оказаться неожиданны.

Никита Требейко, «В кризис.ру»