Революции обычно не имеют конкретных моментов свершения. Они раскатываются во времени. Канонические даты условны. Так и с Бархатной революцией Чехословакии, 30-летие которой отмечается в эти дни. События растянулись тогда на полтора месяца, с середины ноября, до самого предновогодья. Ключевым периодом являлась неделя с 17-го по 24-е. А решающим днём – наверное, 23 ноября. Массовая антикоммунистическая демонстрация рабочих Праги. Назавтра режим начал сдаваться. По большому счёту, как всегда, дело решили «ватники».
Известно заблуждение Карла Маркса – дескать, коммунистический строй раньше всего установится в индустриально передовых странах. Реальная история показывала диаметрально обратное: компартии захватывали власть в странах аграрно-крестьянских, с низким уровнем грамотности масс, без демократических традиций. И то далеко не всегда. В Восточной Европе коммунисты смогли победить своими силами только в Югославии и Албании. Но имелся в запасе другой вариант «пролетарской революции»: оккупация вооружёнными силами иностранной коммунистической державы (не обязательно даже буквальным присутствием, достаточно близкого нависания). С промышленной развитой Чехословакией случилось именно так.
Однако надо отметить: Чехословакия стала чуть не единственным историческим примером, чтобы марксов тезис оказался близок к реальности. Советские войска оккупировали ведь и Восточную Германию, но никакого коммунистического энтузиазма там не наблюдалось. В Чехии он был. Причём именно в промышленной Чехии. Куда сильнее, чем в аграрной Словакии.
Процесс сталинизации Восточной Европы стартовал именно из Праги. 21 февраля 1948 года на Староместской площади был организован грозный стотысячный митинг Коммунистической партии Чехословакии (КПЧ). 25 февраля на пражские улицы вышли шесть тысяч вооружённых боевиков партийной «Народной милиции». Перед ними выступил «чехословацкий Сталин» – генсек КПЧ и по совместительству премьер-министр Клемент Готвальд. Собственно, на том вопрос и решился.
Вся полнота власти перешла к компартийной администрации. Сколько-нибудь серьёзного сопротивления переворот не встретил. Национал-демократическому президенту Эдуарду Бенешу оставалось дисциплинированно ждать отставки и кончины – то и другое не заставило себя ждать в том же 1948-м). Партии социалистов, народников и социал-христиан признали главенство КПЧ. Это позволило им формально сохраниться под зонтиком Национального фронта. Но реально они исчезли на сорок лет. «Робко поглядывая на надзирающего референта из ЦК, несколько специально для этой цели пощажённых людей будут с пафосом объяснять иностранным гостям, что, хотя они во всех вопросах до единого полностью и активно поддерживают линию ЦК правящей компартии, они тем не менее — деятели некоммунистические», – описывал эту схему выдающийся исследователь реал-социализма Михаил Восленский.
К парламентским выборам 26 мая 1946 года были допущены только восемь партий – «более или менее лояльных», по выражению Сталина. Граждан немецкой и венгерской национальности лишили права голоса. Впрочем, поражение в избирательных правах было далеко не самой жестокой мерой: три миллиона немцев и венгров были дочиста ограблены и депортированы, на устроенных «маршах смерти» погибли тысячи. Далеко не эсэсовцев. Жертвами расстрелов становились порой даже дети, а командовали эти убийствами недавние прислужники нацистов, вовремя сменившие знамя… Это – история особой трагедии. Прямо к теме юбилея она не относится. Однако вспомнить о ней тоже имеет смысл, дабы получить представление о «бэкграунде» чехословацкой политики.
Уже на тех выборах КПЧ вышла на первое место, собрав более 30% по стране, а в Чехии – более 40%. По результатам было сформировано правительство во главе с Готвальдом. Значительная часть населения приветствовала коммунистическую власть. Особенно пражская интеллигенция и квалифицированные рабочие. Оппозиция же проявила поразительную покорность. Тоталитарная узурпация прошла как на параде. Отчего же так?
Можно ограничиться самыми элементарными объяснениями. Во главе ключевого правительственного ведомства – МВД – стоял коммунист Вацлав Носек. Полиция и Служба госбезопасности (StB) подчинялись ему. Коммунисты Йозеф Павел, Йозеф Смрковский, Франтишек Кригель возглавляли партийную милицию, готовую немедленно исполнить любой приказ руководства. Министр обороны Людвик Свобода и армейское командование присягнули ЦК КПЧ. При таких раскладах сопротивление не в чешской традиции. Откровенно говоря, весной 1939-го нацисты взяли Чехословакию практически с той же лёгкостью, что коммунисты девять лет спустя. Единственный бой произошёл тогда в небольшом городе Мистек, где капитан Карел Павлик с тремя сотнями солдат – вопреки приказу командования! – открыли огонь по немецкому батальону. И впоследствии чехословацкое Сопротивление было несопоставимо по масштабу с польским или болгарским.
Но всё же Сопротивление было. И антинацистское, и антикоммунистическое.
Пять лет, с 1949-го по 1954-й, в среднечешском Пршибраме действовала боевая организация «Чёрный лев 777» (название отсылало к антинацистскому подполью Богемии). Матрос-речник Иржи Ржезач был католическим активистом, рабочий-машиностроитель Богумил Шима – христианским демократом, крестьянин-единоличник Ярослав Сиротек – социал-демократом, ранее он участвовал в антинацистском движении. К ним примкнули ещё четверо – рабочий, крестьянин, служащий и торговец. «Радикалами их делала политика правящей номенклатуры, – говорится в современном исследовании. – Они откликнулись на коммунистическую доктрину классовой борьбы и решили активно сопротивляться».
«Чёрные львы» устроили несколько взрывов и обстрелов, убили одного полицейского, разбросали много листовок. Троих вожаков повесили, ещё троих отправили на урановые рудники, один умер в тюрьме.
В другом краю страны, злинском Кромержиже, сражалась в 1948–1951-м организация «Гостинские горы». Три десятка человек сплотил деревенский активист Йозеф Чуба. Немало «гостинских горцев» имели военный опыт. Милослав Поспишил и Ян Стахала воевали с немцами в партизанском отряде. Властимил Янечка служил в военной разведке. Сигмунд Бакала был городским подпольщиком. Бакала даже состоял в КПЧ и выселял немцев – пока не началась коллективизация и закрытие церквей. Побывал членом КПЧ и Владимир Райнох, исключённый за неуплату взносов. Он и вовсе успел послужить в полиции, но ушёл, когда арестовали его братьев. Кроме того, его смущало, что начальниками готвальдовцы ставили бывших жандармов. Другие соратники Чубы тоже представляли трудящиеся массы – железнодорожник Франтишек Мотала, кузнец Алоис Коварж, плотник Франтишек Мичка, крестьянин Методей Чех…
Боевики стреляли в партийных функционеров, нападали на парткомы, грабили магазины. Постепенно сцементировался партизанский отряд с дисциплиной и присягой бойца: «Клянусь бесстрашно бороться против коммунистического террора, никогда не изменять и повиноваться моему командиру». Повстанцы даже вступали в регулярные бои с подразделениями госбезопасности.
Министры Вацлав Носек и Ладислав Копршива держали тему «Гостинских гор» на личном контроле. Оперативное руководство осуществлял замминистра Карел Шваб – начальник отдела безопасности ЦК, создатель общегосударственной стукаческой сети, лично практиковавший пытки на допросах. Поначалу гэбисты-«эстебаки» даже не верили, что против них так дерутся чехи. Думали, это украинцы-бандеровцы.
Постепенно кольцо сомкнулось. Арестовали Чубу, Поспишила, Райноха, Стахалу, Бакалу, Чеха. Погибли в перестрелке Янечка и Коварж. Мотала при аресте выпустил все патроны в окруживших его гэбистов, последний сберёг для себя. В мае 1951-го двадцать три повстанца предстали перед судом. Чуба, Поспишил, Райнох и Бакала были повешены, остальные надолго отправлены по тюрьмам и лагерям. А через год с небольшим отправился на виселицу Шваб – партийные чистки тоже шли в полный рост.
Третьей крупной группой антикоммунистического сопротивления была моравская «Светлана» 1948–1951 годов. Основатель Йозеф Вавра по кличке Старик назвал организацию именем своей дочери. Сам он, впрочем, к тому времени жил в Париже. Руководили «Светланой» Антонин Слабик и Рудольф Ленхард – товарищи Старика по антинацистской партизанской бригаде. Все трое были коммунистами, причём не последними в партии. Но внутриноменклатурные конфликты после 1945-го отбросили их на обочину. Вавре пришлось спасаться в эмиграции, Слабику и Ленхарду – в подполье.
Относительно Слабика до сих пор существуют сомнения, на кого он реально работал. Но по поводу Ленхарда вопросов нет. Он и Антонин Яношик, работавший воспитателем детдома, идейно порвали с коммунизмом.
«Светлана» создавалась и функционировала по модели коммунистических подпольных групп времён оккупации. Эти методики были отлично известны StB. Равно как и её участники – почти все давние активисты КПЧ. За оружие они взяться не успели, хотя молодой и горячий Яношик активно на этом настаивал и добыл несколько стволов и гранат. Только набирали членов и распространяли листовки с призывами к борьбе с диктатурой Готвальда. Но зато и численность впечатляла. Под конец в подпольной «Светлане» состояли три сотни человек.
Всех их и накрыла StB, которая длительное время отслеживала и «вела» организацию. Даже самого Вавру-Старика сумели выманить из Парижа, тайно захватить в Вене и доставить в Чехословакию. Йозеф Вавра, Рудольф Ленхард, Антонин Яношик и ещё четыре человека получили смертные приговоры. Антонину Слабику удалось бежать из страны (что укрепило историков в подозрениях). Как бы то ни было, подпольщики «Светланы» стоят в одном ряду с бойцами «Чёрного льва 777» и «Гостинских гор», агитаторами «Белого легиона» и проповедниками «Тайной церкви», словацкими и украинскими повстанцами.
…Считается, что чехословацкую революцию 1989 года сделали студенты и творческая интеллигенция. Этот тезис утвердился каменным стереотипом, но мы ещё вернёмся к нему. Так или иначе, победители 1989-го продолжали традицию антитоталитарной борьбы. Много ли мы видим статусных интеллектуалов в её самые жестяные годы?
По политическим обвинениям в коммунистической Чехословакии казнили 248 человек. Как видим, многие из них, возможно большинство – хотя не все – были реальными врагами режима. Некоторые сражались с оружием в руках. Но не Милада Горакова – антинацистская подпольщица, узница концлагеря Терезиенштадт. Известный в стране юрист и депутат парламента. После февральского коммунистического переворота она сдала мандат. Но отказалась эмигрировать и в подполье тоже не ушла. Против готвальдовского режима выступала резко, открыто, публично.
27 сентября 1949 года Горакову арестовали как «заговорщицу». Следствие вёл ещё не вздёрнутый палач Шваб. Горакову били на допросах, но ни признаний, ни показаний не получили. Заменили это воем в печати и на суде. Особенно отличились в воплях две партийные дамы – куратор орготдела ЦК Мария Швермова (сестра Шваба) и помощница прокурора Людмила Брожова-Поледнова. Впрочем, основательный мужчина гособвинитель Йозеф Урвалек тоже орал как бешеный слон.
Милада Горакова интеллигентно сдерживала презрение к этой своре садистов и истеричек. «Я проиграла бой, но ухожу с честью, – сказала она в последнем слове. – Я люблю свою страну и свой народ. Даже к вам у меня нет злобы. Никто не должен погибать за убеждения».
Смертный приговор. Виселица 27 июня 1950 года. Ныне эта дата в Чешской Республике – День памяти жертв коммунизма. Едва ли есть в стране хоть один город без улицы Милады Гораковой.
Шваб, как сказано выше, ненадолго Горакову пережил. Швермову партийные товарищи через год законопатили в тюрьму по тому же обвинению. Вышла она диссиденткой, дожила до Бархатной революции, но до конца долгой жизни не могла простить себе процесса подруги Милады. Урвалек умер раньше. Брожова-Поледнова символически отсидела два года в конце 2000-х. Превратившись в дряхлую старуху, она осталась визжащей партдевицей без души и без мозгов.
Режим КПЧ убивал не только на виселице. 4–5 тысяч политзаключённых – по другим данным около 8 тысяч – погибли, отбывая сроки. 145 человек застрелены при попытке пересечь границу (разумеется на выход, а не на вход). 96 человек получили на границе смертельные удары током. Эта «электрификация всей страны» была предметом гордости генерала госбезопасности Людвика Главачки, который вообще очень увлекался электричеством – будучи молодым офицером StB, сконструировал приспособление для пыток током на допросах. Кстати, именно Главачка руководил расправами со «Светланой» и «Гостинскими горами». Даже сам схлопотал пулю от подпольщика Антонина Данека. Отдохнул месяц в больнице.
Но если убитые за политику исчислялись несколькими тысячами, то заключённые – десятками и сотнями тысяч. Тюремные и лагерные цифры известны с точностью до единицы. В тюрьмах по политическим приговорам побывали 205486 чехов и словаков, в лагерях – 21440. Через «вспомогательные технические батальоны» – те же лагеря, но армейского, а не полицейского ведения – прошли 22 тысячи «политически неблагонадёжных».
Это для лучшего понимания, до чего же действительно бархатной оказалась чехословацкая революция. Шваба, по крайней мере, повесили свои. Через десять лет свои же на год закрыли в камере начальника StB Антонина Прхала, санкционировавшего пытки и провокации. А вот после революции Главачку и его «электроподручного» Алоиса Гребеничека отпустили по возрасту и здоровью.
Среди казнённых при Готвальде были 11 особенных. Повешенных в один день – 3 декабря 1952 года. Среди них всё тот же Карел Шваб, экс-замминистра национальной безопасности. Прочая десятка тоже непроста.
Экс-генсек КПЧ Рудольф Сланский (он же Рувим Зальцман). Его экс-заместитель Йозеф Франк. Экс-министр иностранных дел Владимир Клементис. Экс-начальник международного отдела ЦК Бедржих Геминдер. Экс-главвред партийного официоза «Руде право» Андре Симон (он же Отто Кац). Экс-секретарь комитета КПЧ Брно (второй город страны) Отто Шлинг. Председатель экономического комитета администрации президента Людвик Фрейка (уточним, что президентом Чехословакии был председатель КПЧ Готвальд). И ещё трое экс-замминистров – обороны (Бедржих Рейцин), финансов (Отто Фишль), внешней торговли (Рудольф Марголиус).
Это знаменитый процесс Сланского, утвердивший в КПЧ порядок и стабильность. Недаром министр нацбезопасности Копршива высказывался в том смысле, что вот в СССР погромили троцкистов, а мы что же не следуем примеру? Но решал всё-таки не он. Сигнал к большой чистке давал высочайший синклит, «большая семёрка» КПЧ.
Председатель-президент Клемент Готвальд. Его замы по партии и государству – секретарь ЦК Антонин Новотный и премьер-министр Антонин Запотоцкий. Его зять и министр обороны Алексей Чепичка. Министр внутренних дел Вацлав Носек. Министр иностранных дел Вильям Широкий. Министр информации Вацлав Копецкий.
Последний являл собой фигуру, актуальную для современной РФ. «Он был не из тех, кто становились коммунистами из идеалистичного желания помочь бедным… Он был незаменим для Готвальда, ибо всегда готов к любому грязному делу…» – характеризуют Копецкого чешские историки. Сурков-Володин-Киселёв-Соловьёв в одном лице.
Он заведовал у Готвальда режимной идеологией, пропагандой и культурой. Любил пообщаться с богемой, блеснуть перед выходцами из старой аристократии. Олицетворял – как в наши времена – всё самое гнусное, мракобесное и паразитарное во властной системе. Его аппарат дебилил общество, заливался блевотной агитпроповщиной, восхвалял державно-духоскрепное начальство, стервенело травил оппозицию. «Кровь с языка» говорят о нынешних продолжателях Копецкого. Не в Чехии, конечно. Там таких давно нет.
Копецкий имел не только политический, но интимный интерес в развязывании репрессивной кампании. Он был женат на своей заместительнице Гермине, но с юности влюблён в Марию Швермову. Она, однако, отказывала ему во взаимности. Ибо, в отличие от него, была как раз из тех, кто «становились коммунистами из желания помочь бедным».
Её муж Ян Шверма, один из лидеров КПЧ, погиб в Словацком национальном восстании. Вдова сошлась с Отто Шлингом. На глазах у Копецкого, прежде того не знавшего ни в чём отказов. Уже одним этим оба подписали себе приговор.
Но не в этом, конечно, были главные причины террористической кампании КПЧ начала 1950-х. Кадры, подобные генсеку Сланскому и секретарю Шлингу, были обречены потому что чересчур о себе понимали. Интеллектуальная тяга к избыточной зауми, привычка к дискуссиям, воспоминания о собственных заслугах (например, в испанской гражданской войне), лица к тому же еврейской национальности. Вроде «ленинской гвардии», безнадёжно устаревшей в 1930-е. В этом смысле министр Копршива был совершенно прав.
Стартовым выстрелом стал арест Шлинга в октябре 1950-го. Сначала обвинения в сионизме, заговоре и планах убить Готвальда и Сланского. Следствие вёл демоничный Прхал – и план оказался ударно перевыполнен. Главным своим сообщником Шлинг назвал… Сланского! Этак стало гораздо интереснее. Во главе «заговора» оказался генсек – о таком и мечтать не могли. Валы покатились удесятерённо. Загремели и партаппаратчики, и эстебаки. За решёткой и в пыточных камерах оказались Швермова и Шваб, партийный силовик Йозеф Павел и партийный аграрник Йозеф Смрковский, лидер словацких коммунистов Густав Гусак. Репрессии шквалом обрушились на страну.
«Большой террор» получил в советском обществе поддержку и одобрение. Крупных выступлений с протестами не было», – пишет яркий оппозиционный публицист Игорь Яковенко про 1937 год. Скажем так, это не есть полная картина. Предположим, на Вильнюсском форуме действительно не выступали. Однако были не то что протесты – было сопротивление. От аппаратного саботажа репрессий до крестьянских обрезов. Но сейчас речь о другом.
Террор 1950–1952 годов получил в культурном чехословацком обществе поддержку и одобрение. Крупных выступлений с протестами не было. (Кроме разве что «Чёрного льва 777», «Гостинских гор» или «Светланы».) В донесениях StB с удовлетворением отмечалось искреннее возмущение трудящихся – в частных разговорах – «проклятыми негодяями, которые собирались убить нашего любимого товарища Готвальда». Встречались аж такие цитаты: «Жаль, что Гитлер не добил таких, как Сланский!» Коммунистический интернационализм не мешал поощрять такой ход размышлений. Так что наши ульяны-скойбеды со своими абажурами опираются на давнюю европейскую традицию.
Шваб перед смертью славил КПЧ, Шлинг желал всего хорошего Готвальду. После казни Сланского с остальными Копецкий очень старался набросить петлю на Швермову. Сладострастно расписывал в своих медиа её «грязный роман со Шлингом» (опять же, нашим «троллям» и ТВ есть у кого поучиться). Но остановили инструкторы советского МГБ. Мол, не тот уровень, не надо размениваться. Швермовой дали пожизненное на «процессе региональных секретарей».
Клемент Готвальд умер через 101 день после Рудольфа Сланского и его однодельцев. Простудился на похоронах Иосифа Сталина. Ещё через 79 дней восстали рабочие Пльзеня. 1 июня 1953 года 20 тысяч человек протестовали против грабительской денежной реформы. Ни партийная милиция, ни государственная полиция с бунтом не совладали. Пришлось вводить регулярные войска с 80 танками. Более 200 раненых, более 650 арестованных, 331 осуждённый.
«Не позволим создавать культ рабочего, которому якобы всё позволено!» – пригрозил Запотоцкий. Но реформу пришлось скорректировать, кое-какие цены снизить. Сохраняя в полной мере экономическую госмонополию и директивное планирование, повысили инвестиции в сектор потребления и формально даже разрешили селянам выход из колхозов.
Сталина уже не было, в том числе чехословацкого, и с этим приходилось смиряться. «Дни удалого зверья» безвозвратно прошли. «Режим двух Антонинов» – президента Запотоцкого и первого секретаря КПЧ Новотного (председательский пост был отменён вместе с Готвальдом) обороты значительно снизил.
Прекратились массовые репрессивные кампании. Были амнистированы многие политзаключённые. Вышли на волю Швермова, Павел, Гусак. Получил орден Готвальда и отправился на пенсию Копецкий. Носек умер на посту министра труда. Минбезопасности присоединили обратно к МВД, StB «поставили под партийный контроль». Но своего XX съезда не созывали. Оба Антонина были слишком замазаны сами. Смерть Запотоцкого и концентрация высшей партийно-государственной власти в руках Новотного ничего здесь не изменила.
«Возвращение к соцзаконности» проводилось втайне. Спецкомиссию по разборке с культом личности Готвальда возглавил член Президиума (так там называлось Политбюро) ЦК КПЧ Драгомир Кольдер. Работала комиссия в режиме строжайшей закрытости. Однако сотни человек были реабилитированы, в том числе жертвы процесса Сланского.
Самые кровавые из функционеров госбезопасности уволены, а некоторые даже судимы (хотя сроки отмеривались небольшие, а в реальности минимальные). Скажем, Антонин Прхал получил шесть лет, отсидел один год и пошёл работать в цирк. Потом стал крупнейшим беллетристом, писал захватывающие шпионско-мафиозные детективы. Политическому порицанию подверглись некоторые столпы готвальдовского окружения. Особенно отыгрались на зяте Чепичке, которого выгнали отовсюду и распорядились забыть.
Но ничего похожего на сколько-нибудь серьёзные структурные реформы не было в помине. Провозглашение в 1960 году Чехословацкой Социалистической Республики (ЧССР) как «государства победившего социализма» как бы закрепляло систему. КПЧ зеркально копировала КПСС. Страной безраздельно правила партийная номенклатура. Экономика стагнировала в командно-административных тисках Йозефа Ленарта и Алоиса Индры. Общественную жизнь сковывал идеологический аппарат Олдржиха Швестки. Неустанно бдели госбезопасность и партконтроль Вильяма Шалговича.
Народ в целом безмолвствовал после Пльзеньского восстания. Львы и Горы отходили в прошлое. Относительно высокий уровень жизни на фоне других стран Варшавского договора, плотный контроль StB и особенности национального менталитета делали своё дело. В Чехословакии не было не только польской «Солидарности». Не было и советского Новочеркасска. На таком фоне номенклатурный класс мог позволить некоторые вольности для интеллигенции (к которой вообще испытывал болезненное социальное влечение).
При партийно-государственных органах повысилась роль экспертов. Стала формироваться своеобразная сцепка статусных интеллектуалов – экономистов, философов, артистов, режиссёров, писателей, драматургов, профессуры, научных сотрудников, творческой богемы – с правящей бюрократией. Ещё одна предпосылка Бархатной революции.
Постепенно расхрабрившаяся «статусная страта» сыграла важнейшую роль в событиях 1968 года. Именно на неё опиралась реформистская группа Александра Дубчека – Йозефа Смрковского – Олдржиха Черника – Франтишека Кригеля. Вокруг которой к концу 1967-го, неожиданно для Новотного, сплотилось большинство ЦК.
Пражская весна 1968 года была слишком быстротечна, чтобы чётко обозначить намерения. «Социализм с человеческим лицом» – замечательно, но само это выражение придумал партийный социолог Радован Рихта, от чьего доносительского усердия коробило потом даже некоторых партаппаратчиков. Идеолог социалистической демократизации Зденек Млынарж особо оговаривал нецелесообразность многопартийной системы. Вице-премьер по экономике Ота Шик не заходил дальше расширения самостоятельности госпредприятий и разрешения частных такси.
Наверняка всё продвинулось бы дальше. Не столько усилиями названных товарищей, сколько самого Дубчека и его соратников по Президиуму ЦК и правительству. Прежде всего Кригеля, явно формировавшего во главе Нацфронта задел реальной многопартийности. Также Павела, сворачивавшего во главе МВД систему политического сыска. А главное – философа-неомарксиста Ивана Свитака, который единственный призывал готовиться к силовому отпору неминуемой советской агрессии.
Но история времени не дала. Точнее, не дала история КПСС.
Реформы Дубчека фактически свелись к половодью интеллигентского слова. Оно и создало образ периода с начала января по конец августа 1968 года как весны свободы. Но общество не успело пробудиться вглубь. Массы не успели поверить новому руководству КПЧ. Зато брежневские вассалы успели осознать опасность. Характерно, что Густав Гусак в считанные недели превратился из энтузиаста Пражской весны в таран консервативного контрудара.
Впрочем, функцию тарана взяли на себя другие. «Пригласительное письмо» – пригласительное войскам Варшавского договора – подписали пятеро. Все они несколько месяцев назад были сторонниками Дубчека в отстранении Новотного. И они же сформировали группу консервативно-коммунистического реванша.
Василь Биляк, партийный руководитель Словакии. Алоис Индра, экс-министр транспорта. Драгомир Кольдер и Олдржих Шевстка, члены Президиума ЦК. Антонин Капек, лидер промышленно-директорского лобби в КПЧ. Ядром же пражской «антивесны» являлся корпус госбезопасности, возглавленный генералом Шалговичем – которого Дубчек наивно назначил заместителем министра Павела.
21 августа 1968 года, когда войска СССР, ГДР, ПНР, ВНР и НРБ вступили в Чехословакию, чехи снова не стали сопротивляться. Первый секретарь Дубчек и президент Людвик Свобода сами призвали к смирению. «Тащи предателей на виселицу!» – успел прокричать лишь Свитак в борьбе за рабочее дело. И то уже из эмиграции. Но с каждой из сторон погибли более ста человек. Чехи и словаки в основном под пулями и гусеницами. Советские солдаты – чаще от собственного оружия: транспортных аварий и неосторожного обращения. Пятеро военных застрелились.
Реформаторское крыло партийно-государственного руководства было арестовано людьми Шалговича под наблюдением советников из КГБ. Похищенных доставили в Москву. Только Кригеля не удалось сломать всем составом во главе с Брежневым. Но это ничего не изменило. Весну заморозили. Властью в оккупированной Чехословакии посадили Гусака как генсека-президента и Биляка секретарём по идеологии и администрации. На подхвате держались Индра как председатель парламента, Капек как партбосс столицы, Швестка как шеф пропаганды. Потом подтянулся секретарь Милош Якеш во главе контроля-надзора. Серое прислуживание Брежневу было названо «нормализацией».
Это продолжалось двадцать лет. Вялая скучная диктатура с хорошим пивом и кнедликами, всепроникающей StB и хмурым лицом комплексовавшего Гусака. «Социализм с гусиной кожей», так это назвали. Ближе к концу верховную власть разделили: Гусак остался президентом, а запредельно унылый Якеш взобрался в генсеки. Без каких-либо рывков, без всякого креатива. Без особой жести, но с нудно-методичным прессованием. Правда, время от времени лязгал зубами темпераментный Биляк. И временами подавал многозначительные знаки и двусмысленные сигналы («подождите, мы же всё понимаем и таааакое тут готовим…») премьер-министр Любомир Штроугал. Пересевший на премьерство не откуда-нибудь, а с МВД.
Эти знаки и сигналы адресовались, разумеется, интеллигенции. Породившей диссидентское движение. Ставшее в пражской интеллектуальной элите делом почти легальным. При условии глухого замыкания в узком элитном кругу. Тогда и сами номенклатурщики не против были послушать выдающегося драматурга и первого диссидента Вацлава Гавела. Некоторые партаппаратчики дружили с ним домами, а офицеры StB ласково называли Вашеком.
Правозащитная «Хартия-77», разумеется, не одобрялась (хотя её и подписала даже Мария Швермова). Но это ещё куда ни шло. Интеллектам надо давать какие-то отдушины. А вот любая попытка продвинуться к «ватникам», на завод или в сельхозкооператив, подавлялась со всей жёсткостью. За соблюдением рамок пристально наблюдала остепенившаяся StB, в которой делал стремительную карьеру продвинутый технолог-айтишник Алоиз Лоренц. Доверенный силовик премьера Штроугала.
«Настоящими врагами были диссиденты Словакии и Моравии. А в Праге круг Вашека просто делал свой бизнес», – так видел ситуацию фанатичный коммунист Людвик Зифчак, молодой лейтенант госбезопасности, которому ещё предстояло прославиться на весь мир.
19 января 1969 года на Вацлавской площади в Праге сжёг себя 20-летний студент философского факультета Карлова университета Ян Палах. Вслед за ним превратили себя в факелы ещё семь молодых парней. 25 февраля 18-летний учащийся железнодорожного техникума Ян Зайиц сгорел в подъезде дома на той же Вацлавской площади. «Я делаю это не потому, что устал от жизни, – оставил он письмо родным. – Наоборот, я слишком сильно её ценю. Надеюсь, что мой поступок сделает жизнь лучше. Вы не должны мириться с беззаконием, каким бы оно ни было. Моя смерть объединит вас. Не дайте им представить меня сумасшедшим».
В августе 1969-го сотни людей вышли на уличные протесты. Власти просекли, что обычная полиция здесь не потянет. «Найдите людей потвёрже», – говаривал в таких случаях Ленин. Была выдвинута «Народная милиция», подчинённая парткому. Эти стреляли не колеблясь. Убили пятерых – троих в Праге, двоих в Брно. С этих пор столкновениях происходили каждый январь, февраль и август.
Так было и 19 января 1989-го. Пражских студентов жестоко избили. Нескольких диссидентов упрятали за решётку. Даже Гавела – а то много Вашек позволять себе стал.
Но ничего особенного партия и правительство не ждали. Даже в сентябре – уже после больших забастовок, Круглого стола и альтернативных выборов в Польше, после Европейского пикника Отто фон Габсбурга с Имре Пожгаи, после Первого съезда и шахтёрских забастовок в СССР, в начале демонстраций в ГДР – «Руде право» подтверждала биляковские оценки Пражской весны. Как там говорит Сергей Лавров насчёт дебилов?
Это при том, что газету «Правда» покупали в советском посольстве и втридорога перепродавали предприимчивые пражские спекулянты. А по всей стране ходил анекдот: «Какая разница между Дубчеком и Горбачёвым? – Никакой. Только Горбачёву не говорите, два часа спорить будет». Сам Дубчек в 1987 году отвечал иначе: «Девятнадцать лет».
Вокруг аппарата КПЧ возникла полоса тотального общественного отчуждения. Номенклатурщиков не столько ненавидели (как, скажем, в Польше), сколько презирали до глубины души. «Мы как колья в заборе», – с тоской проговорил Якеш на июльском партийном совещании в Пльзене.
Наступило 17 ноября. Тоже особая дата – Международный день студентов, приуроченный к годовщине гибели студента Яна Оплетала и молодого рабочего Вацлава Седлачека, убитых нацистами в 1939-м. 20 тысяч парней и девушек шли от Альбертова на Вышеград с пением Gaudeamus. И с антикоммунистическими лозунгами: «Слава Масарику! Долой Якеша!»
Министр внутренних дел Франтишек Кинцл приказал полиции не вмешиваться. Но не выдержали нервы у секретаря Пражского горкома КПЧ Мирослава Штепана. По его приказу студентов атаковали «красные береты» – местный аналог ОМОНа.
Полтысячи раненых. Дикое негодование. И слух об убийстве студента по имени Мартин Шмид. Всю ночь по студенческим общежитиям носилась дежурная вахтёрша Драгомира Дражская: «Убили! Зарезали! Задушили!» Неистовая Драгомира, сама получившая дубинкой по голове, вмиг превратилась во всеобщую боевую подругу. Диссидент-социалист Петр Уль сообщил её информацию на «Свободную Европу».
Назавтра стало известно: оба студента по имени Мартин и по фамилии Шмид живы. Драгомира Дражская ошиблась. Петр Уль публично извинился. Но таких пустяков никто уже не замечал. Шмид так Шмид, жив так жив, всё равно отомстим за Мартина! Студенческая демонстрация 18 ноября была многократно круче и отчаянней. Уже по телевидению показывали интервью с живыми Шмидами, а на Вацлавской площади стояли люди со свечами… «Взрослая» интеллигенция начала акции солидарности. Первыми забастовали пражские театры. Для чешской номенклатуры, с её комплексами культурной неполноценности, это было страшней железнодорожной стачки.
20 ноября на Вацлавской площади были 100 тысяч человек. 21-го – 200 тысяч. Дух мятежа быстро охватывал страну. Власти заметались. Срочно освободили Вацлава Гавела, тут же арестовали Петра Уля, сразу выпустили и его. Вокруг Гавела быстро сгруппировался координационный центр движения, принявший название Гражданский форум.
Организационно-политическое ядро составили, кроме Гавела и Уля, юрист-правозащитник Ян Румл, актёр Иржи Бартошка, историк Петр Питхарт, срочно вернулся из нидерландской эмиграции композитор Ярослав Гутка. Все они были известными диссидентами, громко авторитетными в элите и молчаливо уважаемыми в массах. Студенческий забастком возглавил Мартин Мейстрик – что характерно, из Театральной академии.
Быстро организовались летучие тройки. В каждую такую группу входили молодой студент, старый диссидент и популярный актёр. Не встречая противодействия, они поехали по стране – подымать заводы и провинцию.
Эффект был достигнут буквально в часы. Вслед за Прагой поднялись Братислава и Брно, за ними другие чешские и словацкие города. Под едиными лозунгами: «Долой Якеша, долой режим!» Оцепеневшие партаппаратчики не понимали: куда делись полиция и StB? где, наконец, свои роботы из партмилиции, почему нет приказа спускать их с цепи? Кое до кого стала доходить суть событий. «Это конец», – произнёс 20 ноября секретарь ЦК Ян Фойтик. Двадцать лет курировавший в партии пропаганду, агитацию и «воспитание молодого поколения».
Генсек Якеш тем временем отдыхал в партийном санатории. Получив тревожные вести от пражского секретаря Штепана, связался с начальником StB генералом Лоренцем. Тот успокоил: пустяки, всё под контролем. Якеш – от которого зависело, получат ли приказ боевики КПЧ – с удовольствием предался продолжению отдыха. Усмехнувшись, Лоренц разослал шифровки по управлениям госбезопасности: в события не вмешиваться, демонстрациям не препятствовать.
Что вообще происходило? Главное, почему и зачем?
Чтобы понять, придётся вернуться к ситуации годовой давности. В октябре 1988-го был отправлен в отставку Любомир Штроугал. Генсеку Якешу и президенту Гусаку не нравился заинтересованный взгляд премьера Штроугала в сторону горбачёвской Перестройки. Зато он нравился многим другим в аппарате КПЧ и даже StB. В том числе новому главе правительства Ладиславу Адамецу, партийному куратору комсомола и студенчества Василю Могорите, начальнику госбезопасности Алоизу Лоренцу.
Продвинутые партбоссы понимали: «социализм с гусиной кожей» отжил своё. Такая степень замшелости чрезмерна. Особенно ясно стало к середине ноября 1989-го. Когда даже в ГДР убрали Хонеккера и проломали Берлинскую стену, даже в Болгарии сняли Живкова. Фраза Горбачёва: «Опаздывающих наказывает жизнь» – превратилась в руководство к действию. Обещающая партийным инструкторам превращение в секретарей, государственным заведующим в министров, а лейтенантам-эстебакам в полковников, если не генералов. Вся эта «ночная громада волков» группировалась вокруг 65-летнего отставника Штроугала. Сам же он позиционировался как мудрый гуру, «пражский Дэн Сяопин», будущий хозяин всех хозяев.
«Мы хотели сменить кадры, но никак не режим», – говорил лейтенант Зифчак. Именно он сыграл 17 ноября «убитого Мартина Шмида». Эту сцену генерал Лоренц задумал как ключевую в спектакле. Возбудить шквал возмущения. Использовать как таран против Якеша–Гусака. И выйти на сцену в белом – вместе с мудрым старцем Любомиром.
Поначалу вроде всё сбывалось. «Смерть студента» профи Зифчак сыграл на пять с плюсом. Говорят, от стресса он действительно потерял тогда сознание, даже притворяться особо не пришлось. Удачно подвернулась впечатлительная Драгомира, сделавшая половину работы за эстебистских дезинформаторов. (Зифчака потом спросили: ваша? Нет, ответил он, но очень пригодилась.) Но уже на второй-третий день что-то пошло не так.
Искренне убеждённые, что всё решается интригами властителей, они не могли ничего всерьёз понять и предвидеть. А когда начали минимально соображать, оказалось поздно. За спасением бросились, разумеется к творцам-интеллектуалам («надежда знати лишь на вас… о, сжальтесь и спасите нас!..»). Элитная богема в лице своих умнейших тоже ведь обеспокоилась быстро. Массы на площади с громоподобным «Долой!» угрожали комфортному статусу посредников между властью и интеллигенцией.
Уже в ночь на 19-е поэт Михаил Горачек и рокер Михаил Коцаб учредили свою группу с многозначительным названием «Инициатива Мост». То были два Антонина, теперь два Михаила. Открытым текстом предложившие организовать диалог между ЦК КПЧ и Гражданским форумом.
Но волна поднималась, не спрашивая. 21 ноября демонстрантов благословил католической архиепископ Праги кардинал Франтишек Томашек, политзек готвальдовских времён. 22 ноября, ровно 30 лет назад, шестидесятитысячная толпа в Братиславе вывела из забвения Александра Дубчека. Тем же вечером на Вацлавской площади 200 тысяч человек впервые за два десятилетия слушали певицу-диссидентку Марту Кубишову: она пела национальный гимн. Ставший песней восстания. Вспомним, как звучал на Майдане гимн Украины. Как поют гимн России окружённые ОМОНом участники наших «навальнингов».
Ключевой день Брахатной революции – четверг 23 ноября 1989 года. Сделал эту дату секретарь Пражского горкома КПЧ Мирослав Штепан – самый, пожалуй, реакционный деятель КПЧ, лидер сталинистской фракции, уже отметившийся побоищем 17-го. Теперь он сунулся на локомотивный завод ЧКД. Его, видите ли, так учили, опоре на рабочий класс. В заводском дворе собрали рабочих. Секретарь взошёл на трибуну. «Страна может быть социалистической или капиталистической, – начал он ликбез (заметим: капиталистической, значит, уже тоже может, лишь бы… понятно что). – Но ни в той ни в другой пятнадцатилетние дети не решают, кому быть президентом». Ответом был рёв многотысячной толпы: «Мы тебе не дети! Убирайся!»
С этого момента, спасибо секретарю-сталинисту, в антикоммунистическую революцию включились рабочие. Демонстрацию вывел на Вацлавскую площадь кузнец Петр Миллер – один из главных людей революции. Если не самый главный. Работяги дословно повторили лозунги школоты. События перешли в новое качество – толчком от простых мужиков. Ступор номенклатуры перерос в шок.
Вечером 23-го на совещании в Президиуме ЦК выступил министр обороны генерал Милан Вацлавик. Его позиция отличалась агрессивностью: «Давайте подумаем, что сделать, дабы партии не пришлось отдавать власть, как случилось в Польше и Венгрии». Но все разговоры на эту тему перешиб начальник генштаба генерал Мирослав Вацек, приверженный плану Штроугала: «Армия не пойдёт против народа. Этот разговор кончен». На следующий день ЦК КПЧ отстранил с генсекства ошарашенного Милоша Якеша.
Новым главой КПЧ был утверждён Карел Урбанек, технократ-железнодорожник, малоизвестный в стране. Выход искали в том, чтобы лидера никто не знал. В своём первом выступлении Урбанек поклялся впредь вести партию путём Пражской весны. Характерно, что обращался новый генсек прежде всего к «нашим писателям, драматургам, актёрам». На работяг больше не рассчитывали.
27 ноября в Чехословакии началась общенациональная забастовка. Страна отвечала на новые предложения КПЧ. Но к тому времени титанический труд поэта с рокером на «Мосту» стал приносить результат. 28 ноября в Праге начался Круглый стол – переговоры Гражданского форума (и его словацкого аналога – движения «Общественность против насилия») с партийно-государственным руководством. Делегацию КПЧ возглавлял премьер Ладислав Адамец, правая рука Штроугала. Делегацию общества – Вацлав Гавел.
Адамец щедро предлагал оппозиции целую четверть министерств. Остальное бремя власти, включая президентское и премьерское, КПЧ соглашалась взять на себя. На таких условиях разговор заходил в тупик. Изнурительное заседание затянулось за полночь. Приходилось делать пятиминутные перерывы.
В один из таких перекуров премьер Адамец и кузнец Миллер встретились в туалете. И тут Петра осенило. Он резко повернулся к Адамецу с вопросом: а надо ли столько перетирать, торговаться, делить, считать да высчитывать? а не пошли бы вы прочь вообще? разве так будет не проще? «Это решение было принято в мужском туалете, очень спонтанно и быстро, без консультаций с кем-либо», – вспомнил Миллер историческую минуту. Номенклатурную игру снова обломал кузнец. Именно «ватники» сделали революцию революцией.
Идея тут же была подхвачена. Она очень понравилась Гражданскому форуму – своей кристальной ясностью и опрокидывающей простотой. Назавтра она овладела массами. И уже мало кого волновало, как именно она будет оформлена.
Особенность чехословацкой революции заключалась в строгом следовании правовым процедурам. Собственно, это уже не представляло большой сложности – путь был указан. Статью конституции о руководящей роли КПЧ единогласно отменил коммунистический парламент. 29 ноября, сразу после инициативы Миллера.
10 декабря было сформировано первое с 1948 года некоммунистическое правительство. Характерно, что возглавил его коммунист Мариан Чалфа, а решение оформлялось за подписью Густава Гусака. Именно Чалфа, в недавнем прошлом клерк среднего уровня, сделался пружиной тайных переговоров и закулисных интриг (подальше от глаз Миллера и его товарищей). Вскоре Чалфе удалось организовать голосование коммунистических депутатов за Гавела – в обмен на собственное премьерство и отказ от преследования компартии.
Ещё через одиннадцать дней собрался внеочередной съезд КПЧ. Утвердили Пражскую весну в качестве символа веры, Урбанека заменили на Могориту и распустили свою кровавую милицию – специальным решением освободив боевиков от присяги.
Примкнувший к революции Мирослав Вацек занял пост министра обороны. Чехословацкая армия с помощью полиции разоружила партийные формирования КПЧ. Каратели беспрекословно сдали оружие. Включая бронемашины, безоткатные орудия и зенитные установки. Ни единой попытки отстоять идеалы марксизма-ленинизма зафиксировано не было. Генерал Вацек – не Дануся Музыкарова, убитая на акции протеста в 1969-м. В него так запросто не стрельнешь. (Годы спустя, сидя на скамье подсудимых, главари КПЧ, включая Якеша, ещё будут упрекать судей – дескать, что же вы творите, как можно, это же репрессии, как у проклятого Готвальда…)
29 декабря 1989 года Федеральное собрание ЧССР избрало Вацлава Гавела президентом Чехословакии. Бархатная революция завершилась победой. В 1990 году, ещё до разделения на Чехию и Словакию, был принят Закон 119: режим 1948–1989 годов объявлен преступным, сопротивление ему – законным и достойным уважения. В 1998-м полностью реабилитирован последний повстанец – боец «Чёрного льва 777» Иржи Долиста. Наверное, именно тогда революция победила до конца. А война окончилась.
Пять лет назад отмечался четвертьвековой юбилей Бархатной революции и всей Осени народов. Режимный агитпроп РФ отметился традиционным заунывьем: «Наша страна столько от этого потеряла…» Умилительная манера шарашкиной конторы мракобесов называть себя «нашей страной» ещё станет пунктом обвинения. Может быть, самым главным. А пока достаточно ответить: наша страна, как и весь мир, этим победила. Потеряли только вы. Но вы и должны только терять.
Никита Требейко, «В кризис.ру»