Богдан Ян Влосик жил в польском городе Краков. Сейчас ему было бы шестьдесят. Если бы 13 октября 1982 года двадцатилетний Богдан не нарвался на гэбистскую пулю. Погиб он случайно, но не был случайной жертвой. Поляк, католик, рабочий «Солидарности». Он ненавидел режим, режим ненавидел его. Его убили, но он победил. Тысячи краковчан придут сегодня на площадь Богдана Влосика. Месса в костёле Ковчег Господень – Пресвятой Девы Марии Королевы Польши. Речи и цветы у памятника.
Краков ныне второй город Польши. Столица давних веков, национальный очаг. Живая польская история, традиция и культура. Всемирно признанный город инноваций и бизнес-сервиса. Но и промышленный центр. Среди символов Кракова не только Вавельский замок, Архипресвитериальный Мариацкий костёл, Ягеллонский университет. Город непредставим без завода, который сорок лет назад назывался Металлургический комбинат Хута имени Ленина. Короче, HiL.
Там работал электриком Богдан Влосик. Рабочая династия – Юлиан Влосик-старший был сталеваром с той же Хуты. Тремя десятилетиями ранее правящие коммунисты приняли очередное мудрое решение: присоединить к интеллектуально-католическому Кракову пролетарскую Нова-Хуту. Планировали опираться в противостоянии с интеллигенцией и духовенством… Так был создан в Кракове очаг самого непримиримого антикоммунизма.
Ирена Влосик, мать Богдана, работала там же. «Даже на месяц в декрет уйти не могла – не те были порядки, что сейчас». Сама из многодетной крестьянской семьи, хотела завести такую же. Но в больших городах другие обычаи. Детей у Юлиана и Ирены было двое: старший Богдан и младшая Алина. «Я не задумывалась, будто есть какая-то жизнь за пределами Нова-Хуты, – рассказывала Алина Влосик через много лет. – Где трамвай поворачивал на Чижины, для меня был край света». Жили сплочённым, но замкнутым миром семейного, соседского и рабочего сообщества. Диссидентства в этом не просматривалось, активизма тоже. Зато другое.
«Нас воспитывали в традиции, – вспоминает дальше Алина: – Бог, Честь, Родина. Мама часто рассказывала нам про Пилсудского, про 1939 год, про Катынь и Армию Крайову. Любить Польшу, ненавидеть коммунизм. Мы рождены и выросли в этом. Естественная наша среда».
После школы Богдан собрался на комбинат. Отец и мать отговаривали – тяжёлая работа, отравленный воздух, лучше учись. Сын ответил: буду и учиться. Только не на дневном – иначе учебники не на что купить. А пойдёшь в трудовой народ – ещё и родителям поможешь. Богдан поступил и на HiL, и в техникум на вечерний. Уходил в шесть утра, возвращался в два ночи. Только днём забегал пообедать и отстоять магазинную очередь (кто-нибудь ещё помнит, что это? здесь ПНР от СССР мало отличалась). Встречался с девушкой Малгожатой. «Боже, Малгося… Очень красивая, очень хорошая. Долго ли они были вместе? Может быть, год».
Август 1980-го. Солидарность преображает Польшу. 6 сентября Межзаводской забастовочный комитет создан в Кракове. На его основе формируется региональный профцентр. Ядро – Рабочий комитет металлургов на HiL. Председатель – Станислав Завада, оператор прокатного стана. Заместители – инженер Анджей Циран и конвертерщик Мечислав Гиль, редактор заводской газеты. Именно Гиль стал по факту лидером Краковской «Солидарности». Отец и сын Влосики, естественно, вступили в великий профсоюз.
Краков – город особой политической культуры. Здесь не любят конфликтов, предпочитают диалог и совместные решения. Даже коммунисты не смогли от этого отучить. Не слишком похоже на традиции Балтийского побережья, Силезии, Познани или Быдгоща.
Оппозиция здесь, конечно, была. И весьма активная – диссидентская группа ROPCiO, националистическая подпольная ячейка KPN. В 1960 году ЗОМО разгоняли демонстрацию краковских католиков в защиту своего прихода. Отсюда пошли Студенческие комитеты солидарности после гибели Станислава Пыяса в 1977 году. Но в основном несогласные легально консолидировались под эгидой Краковской архиепархии и Клубов католической интеллигенции.
Даже в 1980-м ситуация в Кракове развивалась довольно спокойно. Крупных забастовок не произошло, спонтанного центра не возникло. Организаторы свободного профсоюза действовали планомерно, без рывков. С правящей компартией ПОРП общались по-деловому. Старались способствовать городскому жизнеобеспечению. Главная протестная акция в мае 1981-го была связана не с польскими конфликтами, а с покушением на Иоанна Павла II (прежде Краковский архиепископ Кароль Войтыла). Конечно, Краков бастовал со всей Польшей 27 марта 1981. Но в целом «приобрёл репутацию места, где партия и профсоюз могли общаться друг с другом», – писал корреспондент «Нью-Йорк таймс» Джон Дарнтон.
Под стать традиции был глава партийной власти, первый секретарь Краковского комитета ПОРП Кристин Домброва. «Невысокий, щеголеватый, умеющий уловить направление ветра перемен, – характеризует его Дарнтон. И цитирует: “Краков справедливо считался оазисом относительного спокойствия. Мы гармонично сотрудничали, чтобы сделать Польшу лучше”».
Сам Домброва был не местный. Его заслали в Краков из ЦК ПОРП – как интеллектуала, адекватного краковской среде. Сменил он хитроумного Казимежа Барциковского, в скором будущем одного из главных хозяев ПНР. До того Краковский парткомитет возглавлял идеолог партийного либерализма Юзеф Класа. Своеобразным символом краковской политики стал клуб творческой интеллигенции «Кузница», созданный с подачи Класы. Здесь царили немыслимые для коммунистического государства вольности. Учёные и писатели, художники и журналисты рассуждали об истории, культуре, философии. И о путях развития социалистической демократии.
«Очень полезное мероприятие» – констатировала закрытая документация воеводского комитета ПОРП. Членам клуба этих бумаг не показывали – зачем огорчать хороших людей. Слишком уж понятно бы стало, «для чего я нужен и кому». Ведь при всей широте дискуссий в уставе чётко оговаривались рамки марксизма-ленинизма. Но с другой стороны… «Они называют себя марксистами, но это не тот марксизм и не тот Маркс» – говорилось в рапорте другого ведомства.
III департамент Службы безопасности ПНР во главе с полковником Генриком Вальчиньским славился догматизмом и алкоголизмом. Но нередко бывает, что тупые догматики понимают адекватнее высоколобых креативщиков. Эти пьяницы в погонах не только конкретно соображали, но и разбирались в тонкостях высоких материй. Рапорт госбезопасности углублённо расписывал: марксизм «Кузницы» – это воззрения молодого Маркса, ещё, можно сказать, несовершеннолетнего. Про свободную печать, товарищескую ассоциацию и человеческую сущность целостного человека. С марксизмом реал-социализма это несовместимо. Где тут коммунистическая партия государственной безопасности? Такой Маркс нам не нужен.
Богдан Влосик ко всему этому отношения не имел. Ему было дано иное. Но так делается понятнее, чем был Краков.
13 декабря 1981 года польская номенклатура поставила у власти военно-коммунистическую хунту генерала Ярузельского. Военное положение. «Польско-ярузельская война». Разницы между либералом Домбровой и сталинистом Вальчиньским не стало никакой. Едины против народа. Полезно и над этим задуматься при нынешних российских размышлизмах о «расколе элит».
Да и власть Домбровы превратилась в весьма условную. Хозяином положения в Кракове стал присланный от Ярузельского военный комиссар – бригадный генерал Леон Сулима. Выросли «исполинскими грабами» местной власти воеводский комендант милиции полковник Адам Тшибиньский и его зам по СБ полковник Веслав Дзяловский. «Мы хотели сотрудничать и дальше, но “Солидарность” попала под влияние политических авантюристов», – бормотал Домброва. Не очень надеясь, что кто-то его слушает.
«Солидарность» не сдавалась без сопротивления. На HiL вновь сформировался забастовочный комитет. Возглавили рабочие Мечислав Гиль, Станислав Хандзлик, Ян Цесельский. «Три дня Богдан не появлялся дома, – вспоминал отец. – Он был связным между бастующими цехами». Заводские ворота снесли армейские танки. В брешь прорвались ЗОМО… Власть на комбинате перешла к военному комиссару полковнику Ежи Мазуркевичу. Обречённые на арест Гиль, Хандзлик, Цесельский ушли подземными ходами. Забастовка краковских металлургов подавлена, как повсюду в стране.
«Он говорил, что его не били, – вздыхает мать Богдана. – Но били других». Слезоточивый газ. Водомёты. Наготове огнестрел. Отступая, Богдан потерял мохеровый шарф. Очень переживал – по семейному бюджету это был реальный удар.
Тысячи краковчан выходили на всепольских протестах 3 мая и 31 агуста. В августовский день в Нова-Хуте была стрельба, от зомовской пули погиб рабочий Мечислав Йонец. Насилие не останавливало. Нова-Хута поднималась ежемесячно, по 13-м числам.
Рабочая молодёжь двигалась уличными шествиями. С листовками, польскими флагами, портретами Леха Валенсы. Это превращалось даже в своеобразный спорт, потягаться с ЗОМО. Но спорт смертельно опасный. Зомовские «крестьяне в метр девяносто», «бьющее сердце партии» убивали не задумываясь (здешнему ОМОНу и Росгвардии и сегодня до них далеко). Был бы приказ. А иногда и сами проявляли инициативу. Как при расстреле горняков на шахте «Вуек» в Силезии.
13 октября Богдан прошёл со знаменем и портретом, раздал прохожим листовки. Однако не дрался. Зашёл домой, пообедал. Вечером предстояли занятия в техникуме. А до того Богдана ждала Малгожата у костёла Ковчег Господень. Жизнь – всюду. Жизнь – всегда.
Горячими днями были 13-е числа в краковском управлении СБ. Уже 13 декабря полковник Дзяловский получил нахлобучку от полковника Тшибиньского – за то, что прохлопал Гиля. Это исправили. Повязали и Хандзлика. Но ежемесячные акции протеста всякий раз пятнали мундир.
Агенты СБ контролировали проблемные узлы, внедрялись в протестующую толпу, отслеживали вожаков. Те эстебаки (так переводится на польский русское слово «гэбист»), что притворялись демонстрантами, не должны были иметь при себе огнестрельного оружия. Максимум – газомёт. Не из ложно-абстрактного гуманизма, кончено. Элементарная предосторожность: а если отнимут?
Патрулём госбезопасности в Беньчице командовал 13 октября капитан Александр Млечко. Сдержанный, основательный, где-то даже интеллигентный. Понимавший чекистскую службу как нечто полезное (должен же кто-то следить за шпионами и террористами). Без фанатизма, строго по закону исполнявший приказы. Утром он провёл обычный инструктаж. Распределил объекты контроля. Открыл сейф, выдал каждому оснащение, положенное по функционалу.
Напарником Млечко являлся капитан Анджей Аугустин. Млечко вообще старался опекать этого хмурого закомплексованного офицера, недавно переведённого в мегаполис Краков из небольшого Новы-Сонча. Капитаны Млечко и Аугустин, подпоручики Марек Ковальский и Марек Януш патрулировали на милицейской машине.
День выдался жарким: рабочие дрались с ЗОМО, летали камни, в дзельницком милицейском комиссариате вышиблены окна, загорелся мотоцикл… «Атмосфера среди личного состава под командованием подпоручика Анджея Липиньского была очень напряжённой», – сухо рапортовал Млечко. Оно и понятно – этот личный состав просто осадили в крепости. Но зато эстебаки успешно погрузились в толпу.
Вышла из строя рация. Млечко решил послать Аугустина за оснащением, да и переодеться не мешало. Кинул ему ключ от сейфа. И услышал: «Возьму пистолет». Начальник принял это за шутку, но всё-таки ответил: «Не смей!» Проверять дальнейшее Млечко не стал. «Не знаю, что с ним случилось в тот день. Вроде нормальный был. Не дурак и не трус», – терялся потом в догадках.
Аугустин вернулся с табельным ЧАКом (типа советского ПМ) при боевых патронах. Млечко об этом не знал. Он представить себе не мог, что офицер СБ способен поступить вопреки приказу и инструкции.
Вечерело. Бурная волна шла на спад. Млечко отправил Аугустина отследить ситуацию на площади у костёла Ковчег Господень. Тот пришёл и увидел: подростки выламывали булыжники из мостовой – ведь бой ещё продолжался. Дальше пошло по шведскому детективу «Полиция, полиция, картофельно пюре!» Был там такой агент тайной полиции: «Паульссон бросил взгляд, исполненный такого наигранного безразличия, что сразу трое обернулись и посмотрели на Бека».
Мальчишки расшифровали капитана в два счёта. «Убек! – разнеслось над площадью (польский термин равнозначен русскому «гэбня») – Лупи убека!» Аугустин не придумал лучшего, как броситься бежать. Вскачь от народной любви.
Навстречу шёл Богдан Влосик. На встречу, естественно, с Малгожатой, а не с Аугустином. Но между парнем и девушкой пронёсся повредившийся от страха убек. Они сходились глаза в глаза – власть и народ. Вооружён был из двоих один. И этот же один смертельно боялся другого.
Рванув пистолет, Аугустин дважды спустил курок. Не оглядываясь бросился дальше. Прыгнул в чей-то «фиат», даванул на газ.
Через несколько часов позвонили капитану Млечко. Милицейский патруль задержал какого-то идиота – весь в грязи, без документов, с пистолетом, в магазине не хватает двух патронов, говорит, будто служит у вас. ЧП с убийством в Кракове было известно не только Млечко, не только Сулиме с Домбровой, но уже и Кищаку с Ярузельским. Дрожащими руками доставленный Аугустин совал Млечко пистолет, которого даже по их порядку не имел права брать.
В рапорте по начальству Млечко снова его оправдывал. Дескать, Аугустин служит в Нова-Хуте, отношение коллектива HiL к офицерам МВД известно, от этого постоянный психоз опасности, да ведь и в самом деле могли его линчевать. Что ж, пожалуй, это и верно.
В больницу к сыну прорвалась Ирена Влосик с сестрой и зятем. Нашла сына, опустилась на колени: «Иисус, верни его к жизни!» Потом попросила священника. Врачи не смогли спасти парня. Богдан Влосик умер на операционном столе. «Убили меня коммунисты… Маму мою не забудьте, – проговорил он. И тут же сказал: – Бог рассудит».
Так и стало.
Неделю по всему Кракову прокатывались уличные схватки. Смерть молодого рабочего недёшево обошлась и городским, и центральным властям. 20 октября двадцать тысяч краковчан хоронили Богдана на Грембаловском кладбище. Эта была антикоммунистическая демонстрация скорби и ярости. Дотоле невиданная в Кракове.
Стало понятно, чего стоит местная «стабильность». Был уволен в отставку Домброва. Пожалуй, наименее виновный из всех региональных боссов, но такое распределение ответственности типично для определённых режимов (коммунистических и не только). Преемник Юзеф Гаевич, оказался в Кракове последним первым секретарём.
Примерно через месяц в квартиру Влосиков позвонил человек в тёмном плаще. Гость не представился, но этого и не требовалось. Ирена взяла со стола ничем не примечательный пакет и положила в холодильник. Но убек не интересовался листовками. Он пришёл по другому делу: «Как вы смотрите, если вас посетит премьер-министр?»
«Какой премьер-министр?» – искренне спросила усталая женщина. «Ну… этот… генерал Ярузельский», – всё-таки вспомнил эстебак фамилию. «Зачем?» – столь же искренне спросила Ирена. «Ну… это… выразить соболезнования». В разговор включился Юлиан: «Без фото. Мы не хотим, чтобы нашу трагедию превращали в спектакль». Но времени обсуждать не оказалось. «И тут они входят…»
Ярузельский пришёл с представительной делегацией. Взял не только Кищака с секретарями, но и краковского мэра, и директора HiL. «Мы сожалеем…» – проговорил генерал. «Стрелять в безоружного с полутора метров необходимо для мира и стабильности?» – прервал его Юлиан. Гости умолкли. «Вялые какие-то. Отвратительно», – запомнилось Алине. Потоптавшись минут десять и пробормотав ещё что-то про свои сожаления, властители откланялись. Так выглядело общение Ярузельского с народно-трудовой семьёй. «Ты пустила его в дом?!» – поражалась сестра в завтрашнем разговоре с Иреной.
Ежиурбанская печать взахлёб сочиняла разговор по душам с чаем и пирожными. По телевидению сообщили, будто семья Влосик благодарна властям за внимание и призывает всех не нарушать порядки военного положения. Ирена позвонила на ТВ: «Зачем вы лжёте?» Там промолчали. Как видим, пропагандисты везде подонки хуже карателей.
Впрочем, как сказать. Слухи, будто для Влосиков строится вилла, будто Богдан незадолго до гибели просился на службу в милицию, распускала СБ (молва связала эти подлянки с именем полковника Юзефа Белы, ещё одного зама при Тшибиньском). Естественно, народ не верил ни слову этих гадостей. Тогда к Влосикам приехал подполковник Ежи Гарлей из следственного бюро МВД. С поручением от министра Кищака: надо бы прекратить дело в прокуратуре, чего хотите за это? «Чтобы ты ушёл», – из последних сил сдержался пан Юлиан. Надо отдать должное подполковнику – он правда счёл за благо уйти.
Приезжал из Варшавы в Краков и начальник СБ генерал Владислав Цястонь. Похвалил своих офицеров за доблестную борьбу с хулиганами. Аугустин доблестно улёгся в госпиталь. Млечко, Ковальский и Януш тоже запаслись больничными листами. Прокуратура не нашла в действиях Аугустина состава преступления, допросили его только как свидетеля. Все четверо оставались на службе. Аугустин уволился только в 1987-м, незадолго до общего конца режима.
В 1992 году, уже в новой стране – Третьей Речи Посполитой – предстал перед судом Анджей Аугустин. Получил десять лет, половину отбыл реально. На скамье подсудимых он был дёрган до истерики, особенно злился на бывших коллег с их свидетельскими показаниями. «А ты сам где тогда был? На пикнике?!» – кричал Аугустин. «Рвение хуже фашизма», – вздохнул Александр Млечко.
Сам Млечко так оценивает события: «Не будем останавливаться на исторической стороне трагедии – это была национально-освободительная борьба. Оставим и тактические моменты – как действовали органы правопорядка. Акцентируем непосредственные причины: офицер нарушил правила и приказ. Здесь нет смягчающих обстоятельств. То, что всему нашему патрулю пришлось участвовать в ожесточённом уличном бою, видеть горящие машины, выносить раненых, включая зомовца с проломленной головой, никак не оправдывает виновного. Если такой взволнованный – обращайся к психологу».
Значит, национально-освободительная борьба. С каких же пор капитан СБ так считает? Млечко отвечает точно: с 1990 года, когда Горбачёв признал вину НКВД в Катынском расстреле польских офицеров и официально передал документы Ярузельскому. Есть такой культурный тип: чтобы увидеть очевидное, им нужно начальственное визирование. Без этого не доходит.
Анджей Аугустин, выйдя из тюрьмы, затаился глубоко на дне. Марек Ковальский на пенсии. Марек Януш прошёл люстрационные фильтры и служил в Управлении госохраны – защищал польскую демократию. Ничего особенного, Валенса ставил на такие должности даже своих бывших конвоиров – им особенно доверял. Януш к тому же проживал по соседству с Влосиками, регулярно сталкивались в магазине…
Александр Млечко ставит свечу к памятнику Богдану Влосику.
Богдан Влосик стал образом «Солидарности» Кракова и Нова-Хуты. Особенно для самых радикальных антикоммунистов – Независимого молодёжного движения, Федерации молодёжной борьбы. 13-е число обрело вторую грань призыва к сопротивлению и возмездию – вслед за декабрьской появилась октябрьская.
Сотни, потом тысячи парней и девушек собирались на демонстрации у костёла. Регулярно поднимались кресты. «Богдан, Польша помнит тебя!» На HiL приходилось брать в зомовское оцепление ненавистный рабочим ленинский монумент. Весной 1988 года Краков забастовал из первых. Снова вёл металлургов HiL несгибаемый Мечислав Гиль. Зомовские избиения в первомайские дни ничего уже не могли изменить. Осень переломила окончательно: забастовки – Магдаленка – Круглый стол – выборы – победа «Солидарности».
Памятник работы скульптора Хелены Лыжвы стоит на месте убийства с октября 1992-го – десятой годовщины. Между блоками белого гранита пространство католического креста. «Богдану Влосику и другим, кто в 1980-е годы погиб за Свободу и Солидарность». Площадь у костёла названа именем Богдана Влосика. Профком «Солидарности» HiL ежегодно организует мемориальный забег. Юлиан и Ирена награждены орденом Возрождения Польши, Богдан посмертно – Крестом Свободы и Солидарности. Он признанный польский герой.
Многие тяжело вздохнут: мол, Польша не Россия. Но ведь и Куба, например, не Польша, Гензель Эрнандес тоже не Богдан Влосик, зато Юниор Гарсиа Агилера на многих у нас похож. Что же, русский характер настолько ближе карибскому, чем славянскому? Не в том дело.
Естественно, многое диктуют различия исторических традиций и национальных культур. Да и просто конкретных ситуаций. Но: «Делегаты первого съезда профсоюза “Солидарность” обратились к трудящимся социалистических стран с призывом вступить на трудный путь борьбы за свободное профсоюзное движение. Этот призыв был услышан восемь лет спустя, когда шахтёры Кузбасса начали массовые забастовки в защиту своих прав» – это говорил даже председатель ФНПР Михаил Шмаков. С другой стороны, польские металлурги и советские шахтёры 1980-х часто бывают больше похожи друг на друга, чем на сегодняшних соотечественников. Достаточно взглянуть на лица тогда и теперь.
«“Солидарность” есть, но солидарности нет. Иные пришли времена. Общество чрезвычайно индивидуализировалось. Ушла спайка прежних времён. “Солидарность” опрокинула коммуну, Польша освободилась, Польша развивается. Но развивается так, как мы не предвидели. Наверное, и не могли предвидеть», – говорит в интервью российскому изданию Ян Рулевский, легенда великого профсоюза. Если так происходит в стране, которая одарила мир NSZZ Solidarność, чего ждать у нас.
Богдан Влосик был лицом Польши 1980-х, Польши рабочих коллективов, Польши угля и стали. Страна сильно изменилось. Но история освободительной борьбы – национальный культ поляков, настоящие духовные скрепы. Путями XXI века продвинулась и Россия. Совсем иначе, однако индивидуализация, постмодерн, распад «архаичных» связей и понятий – это свершилось вполне. Когда-то казалось прогрессом. Теперь ясно: придётся возрождать сцепку. Поляки могут двигаться далее, им оказалось дано, Богдан Влосик доказал это. Но у нас многое пока недоделано.
«Есть за что благодарить Бога. Всё было не напрасно. Но лучше бы он дожил доныне» – пани Ирена о сыне Богдане.
Степан Ярик, специально для «В кризис.ру»
[…] Аугустин застрелил в Кракове рабочего-металлиста Богдана Влосика. Нарушив все инструкции и предписания. Но начальник […]