Дожить до свободы. 40 лет назад польский коммунистический режим ввёл военное положение

13 декабря 1981 года пришлось на воскресенье. Утром молодой варшавянин Марек хотел позвонить, но телефон глухо молчал. Включил телевизор – там генерал Ярузельский, и ничего больше. Не вслушиваясь, Марек поторопился выключить. Решил прогуляться. Улица удивила танками и усиленным патрулём ЗОМО, польского ОМОНа. «Война какая-то, – проговорил Марек. – А с кем?» «С тобой», – ответил зомовец, направив на него пистолет. Почти в те же часы другой офицер ЗОМО целился в горняка на силезской шахте «Июльский манифест». «Сейчас военное положение, – с расстановкой произнёс он, – и я могу стрелять. Но ладно уж, поднимайся».

…Польша отмечает сегодня 40-ю годовщину. Не столько военного положения, установленного номенклатурой для спасения своей власти, сколько народного сопротивления режиму. Декабрьские даты 1981-го совпадают и с трагическими событиями 1970 года, расстрелом бастующих рабочих на Балтийском побережье.

Европейский Центр Солидарности (ЕЦС) проводит комплекс юбилейных мероприятий. Участвуют ветераны рабочей борьбы и правозащитного движения – Збигнев Буяк, Мариуш Кулис, Анджей Джицимский, Збигнев Пилаховский, Магда Кжижановская-Межевская. Сегодня у памятника рабочим судоверфи, погибшим в декабре 1970-го, выступят основатель «Солидарности» и бывший президент Польши Лех Валенса, директор ЕЦС Басиль Керский, президент (мэр) Гданьска Александра Дулькевич. Завтра Валенса откроет научную конференцию. Отдельное мероприятие – вручение медалей благодарности российским правозащитникам. Посмертно награждены Андрей Сахаров, Елена Боннэр, Сергей Ковалёв, Арсений Рогинский. Приняли эти награды Татьяна Янкелевич, дочь Елены Боннэр, и Ян Рачинский, председатель правления международного общества «Мемориал», записанного властями РФ в «иностранные агенты» и находящегося ныне под угрозой ликвидации.

«Эта память очень важна для Гданьска и Польши, – сказал нам старший специалист ЕЦС Кацпер Дзекан. – В ней – цена свободы».А в тот день сорок лет назад генерал армии Войцех Ярузельский – первый секретарь ЦК ПОРП, председатель Совета министров ПНР, министр национальной обороны, а теперь ещё и председатель Военного совета национального спасения (WRON, в просторечии «Ворона») – информировал «гражданок и граждан» о введении военного положения в ПНР. Текст он составил лично. «Я немного умею писать», – с чувством законной гордости говорил генерал десятки лет спустя.

«Наша родина оказалась над пропастью, – вещал Ярузельский «как солдат и руководитель правительства» (о своём первосекретарстве он на этот раз скромно умалчивал). – Государственные структуры перестают действовать. Угасающей экономике каждый день наносятся всё новые удары. Условия жизни ложатся на людей всё более тяжёлым бременем. Растут миллионные капиталы акул экономического подполья. Забастовки, забастовочная готовность, акции протеста становятся нормой. В них втягивается даже школьная молодёжь. Звучат призывы к физической расправе над «красными», над людьми имеющими иные взгляды. Общенациональную катастрофу приближают не дни, а часы».

Описательная часть была во многом точна, хотя далеко не полна. Призывы к расправе, например, зачастую исходили именно от «красных»; удары по угасающей экономике и бремя условий жизни – от государственных структур, которые отнюдь не бездействовали. Но в любом случае суть прозвучала дальше: «Обращаюсь к вам, польские рабочие: откажитесь от своего неотъемлемого права на забастовку. Обращаюсь к вам, военнослужащие Войска Польского: будьте верны присяге, от вас сегодня зависит судьба страны. Обращаюсь к вам, сотрудники Гражданской милиции и Службы безопасности: защитите государство от врага, а трудящихся от бесправия и насилия». Последнее особенно умиляло, ибо буквально значило: спасите от самих себя.

Поныне, когда военное положение давно и однозначно осуждено, его всё же пытаются обосновать несколькими вескими доводами. Мол, каковы бы ни были Ярузельский и его номенклатурное окружение, причины для тотального ЧП объективно существовали. Во-первых, экономические. 12%-ное падение национального дохода говорило само за себя, нормировались практически все товары массового потребления. Зимой нарастал дефицит топлива, надвигался развал всех инфраструктурных систем.

В сентябре–октябре I съезд независимого самоуправляемого профсоюза «Солидарность» выдвигал свою антикризисную программу. Акцент делался на общественное самоуправление. На предприятиях повсеместно создавались инициативные комитеты самостоятельного жизнеобеспечения. В профсоюзе состояли около 10 миллионов поляков – можно предположить, что антикризисные меры при такой общественной поддержке могли бы дать результат. Председатель «Солидарности» Лех Валенса стоял на максимально компромиссной позиции и всячески старался хоть о чём-то договориться с правительством Ярузельского. За посредничество с готовностью брался католический епископат. Примас Польши кардинал Юзеф Глемп садился третьим за стол переговоров.

Но правящая компартия ПОРП блокировала обсуждение таких инициатив. Номенклатуре хватило года, чтобы осознать принципиальную несовместимость своей власти со свободным профдвижением. И поскольку общественная поддержка «Солидарности» десятикратно превосходила рейтинг ПОРП, вопрос не решался ничем, кроме вооружённого насилия. Вот где корень военного положения в ПНР.

Многие годы спустя Ярузельский и его сподвижники выдвинули ещё одно самооправдание: угрозу советского вторжения, интервенции Варшавского договора вроде Венгрии 1956-го или Чехословакии 1968-го. Ярузельский сильно жал на комплексы национальной памяти: «Чтобы понять, чего мы избежали путём военного положения, почитайте архивы бывшей ГДР!» Надо сказать, в хонеккеровской СЕПГ действительно высказывались соображения типа «не поторопились ли мы признать границу по Одеру–Нейсе?»

Но архивы бывшего СССР свидетельствуют о другом. В 1980 году вариант прямой интервенции теоретически ещё допускался. Но в 1981-м, когда стало ясно, что Афганская война – это всерьёз и надолго, когда президентом США стал Рональд Рейган, когда по-настоящему заработали антисоветские санкции, об этом уже не могло быть речи. Юрий Андропов однозначно констатировал на Политбюро ЦК КПСС: «Мы не намерены вводить войска в Польшу». Зато военное положение Кремль продавливал на полных оборотах. Ярузельский сделал своё дело не только для ПОРП, но и для КПСС.Запечатанные пакеты в армейских частях, милицейских комендатурах, управлениях СБ и комитетах ПОРП были вскрыты за несколько часов до полуночи 13 декабря. Ярузельский ещё обращался, а его прочувственные призывы уже приняли к исполнению 70 тысяч солдат и офицеров, 30 тысяч милиционеров и агентов госбезопасности. По улицам польских городов двигались 1750 танков, 1400 бронетранспортёров, 500 БМП и 9 тысяч других единиц военного автотранспорта. В воздухе барражировали армейские и милицейские вертолёты. Готовы к взлёту несколько эскадрилий ВВС. На боевое дежурство вышли корабли ВМФ. 10 тысяч военных, милиционеров и агентов госбезопасности отряжались на задержание и изоляцию 10 тысяч оппозиционеров. Ещё 10 тысяч силовиков заняли все телефонные станции и телерадиоцентры Польши.

Параллельно раздавалось оружие проверенным гражданским лицам. Огнестрел получали отставные офицеры милиции и СБ, должным образом подготовленные члены ORMO («Добровольный резерв гражданской милиции», типа советского ДНД), идеологически мотивированные активисты ПОРП и даже ветераны-пенсионеры, отличавшиеся особым коммунистическим фанатизмом. Это, однако, было скорее символическим шагом. «Титушек» использовали больше для срывания листовок со стен и слежки за соседями.

Военное положение означало запрет профсоюзов, забастовок, шествий, массовых собраний и неаффилированных с государством общественных организаций. Вводилась военная цензура, комендантский час с семи вечера (впоследствии с десяти) до шести утра, устанавливался упрощённый порядок судопроизводства. Базовые отрасли промышленности, энергетика, горнодобыча, металлургия, транспорт, связь, многие предприятия и учреждения подлежали военизации. Рабочие объявлялись призванными на военную службу. Любые протесты, не говоря о забастовках, карались по войсковому уставу, как неповиновение армейскому приказу. Для военного управления рассылались 8 тысяч комиссаров WRON.

13 декабря кардинал Глемп произнёс проповедь в Ченстохове. Он призвал поляков оставить мысли о братоубийственной борьбе и хранить себя на благо родины. Через день епископат призвал власти прекратить репрессии. Ярузельский обещал поразмыслить над этим и «по возможности» выполнить эту просьбу. Но при условии: обращение не будет зачитываться в костёлах. Епископы согласились на этот компромисс…

Формально продолжали функционировать Совет министров как правительство, Госсовет как коллективный глава государства, Сейм как законодательный орган. Конечно, ЦК ПОРП в прежнем статусе. Но постановлением Госсовета учреждался WRON как орган чрезвычайного правления под председательством Ярузельского. В него вошли 17 генералов, 3 полковника, 2 подполковника и 1 адмирал. Ближе всего к Ярузельскому располагались министр национальной обороны генерал армии Флориан Сивицкий и министр внутренних дел генерал брони Чеслав Кищак. Далее – командующими родами войск, крупнейшими военными округами и соединениями «спецназовского» типа. Вплоть до первого польского космонавта подполковника Мирослава Гермашевского, который потом оправдывался тем, что был включён без согласия, в приказном порядке и в деятельности WRON никак не участвовал (что вообще-то правда).

Складывалось удивительное для коммунистического государства положение: верховной властью становилось не Политбюро. Но, если начистоту – и не WRON. С первых часов военного положения страной правила иная структура. Сугубо неформальная, не упомянутая ни в каких законах, не имеющая официального названия. Задним числом эту группу прозвали «Директорией». А если менее политкорректно – «восемь палачей».

Это были четверо ведущих генералов и четверо высокопоставленных партаппаратчиков. Генералы – Ярузельский, Сивицкий, Кищак и начальник «ярузельской канцелярии» Михал Янишевский. Партаппаратчики – члены Политбюро Казимеж Барциковский, Мирослав Милевский, Стефан Ольшовский и член ЦК Мечислав Раковский. Все решения принимались этим кругом, после чего утверждались WRON. Решающее слово оставалось за Ярузельским. Если он к кому-то прислушивался, то к Кищаку и Барциковскому.

Примерно через месяц Барциковский посетил Гданьск и провёл совещание партактива. «Нам не удалось справиться с ситуацией. Армии пришлось взять на себя ответственность за судьбу страны». Что дело идёт к войне, многие в Польше понимали с самого начала. Ещё со светлого Августа-1980, когда межзаводские забастовочные комитеты заключили соглашения с правительством и создали «Солидарность».

Первое предложение ввести режим ЧП прозвучало 26 августа. Такую идею выдвинул ортодоксальный член Политбюро Владислав Кручек. Ещё раньше, 16 августа, в МВД был создан оперативный штаб «Lato 80». Его начальником назначался замминистра Богуслав Стахура. Одно это имя говорило о многом: бывший провинциальный партаппаратчик являлся олицетворением карательной жестокости. Именно он придумал «дорожки здоровья» – прогон сквозь строй дубинок ЗОМО, испытанный на забастовщиках летом 1976-го.

3 ноября Стахура ввёл в действие секретные планы «Wrzos» (подготовка лагерей интернирования на 13 тысяч человек) и «Malwa» (отработка блокирования коммуникаций). 8 ноября генерал госбезопасности Милевский и секретарь ЦК по идеологии Ольшовский официально внесли вопрос о военном положении в повестку дня Политбюро. 12 ноября генерал Ярузельский, тогда ещё только министр обороны, отчитался о подготовке всего комплекса правовых актов, соответствующих военному режиму.

Тем не менее, сам Ярузельский ещё не был к этому готов. Не был готов и его предшественник на посту первого секретаря ЦК Станислав Каня. Против был и Барциковский. Они ещё делали ставку на обычные методы партийно-гэбистского контроля, иллюзорно рассчитывали «приручить “Солидарность”».

Поразительно, но представители самой тупой позиции – таких называли «партийный бетон» – понимали ситуацию гораздо адекватнее и дальновиднее. Те же Милевский, Ольшовский и Кручек, секретарь ЦК по аппарату Тадеуш Грабский, первый секретарь Варшавского комитета Станислав Кочёлек, первый секретарь Катовицкого воеводского комитета Анджей Жабиньский, заведующий административным отделом ЦК Михал Атлас, политбюрошный «спецрабочий» Альбин Сивак. Они отлично понимали: партократия не может ужиться с независимым профсоюзом. Их полностью поддерживала верхушка МВД: генералы Стахура, Владислав Цястонь, Адам Кшиштопорский, полковники Генрик Вальчиньский и Зенон Платек – руководители подразделений политического сыска, вроде ФСБ и «Центра Э». Ещё «бетоннее» были настроены армейские генералы (особенно из Политуправления и коллегии Минобороны) – Влодзимеж Савчук, Юзеф Барыла, Эдвард Лукасик, Эугениуш Мольчик.

Партбюрократия, госчиновничество, офицерский корпус Минобороны и МВД, большинство хозяйственных кадров, идеологический аппарат – в совокупности эти социальные группы достигали полумиллиона человек. Рядом с десятимиллионной «Солидарностью» не слишком внушительно, но в абсолютных цифрах заметная социальная база режима. В авангард выдвинулась околономенклатурная гуманитарная интеллигенция. Создавались «лоялистские» ортодоксально-коммунистические организации. Самым громким и агрессивным был «Катовицкий партийный форум» (КФП) марксистского философа Всеволода Волчева. Самой разветвлённой и оперативной – «Ассоциация “Реальность”» журналиста и кинематографиста Рышарда Гонтажа. В бурной молодости офицер госбезопасности, Гонтаж организовал «партбетону» финансирование от сирийского режима Хафеза Асада-старшего.

Столкновения происходили регулярно, буквально по каждому крупному вопросу. Торможение регистрации профсоюза 10 ноября 1980-го едва не привело к общенациональной забастовке. Зимой – требование выходных суббот (в ПНР отдыхали только по воскресеньям). Летом – женские «голодные марши». 27 марта 1981-го всепольская забастовка произошла – в ответ на милицейское избиение лидеров Быдгощской «Солидарности». Уже тогда над Польшей нависла тень силового столкновения.

Ответственность за первое послеавгустовское насилие приняли и.о. Быдгощского воеводы Роман Бонк и вице-воевода Владислав Пшибыльский. Но вся страна понимала: сами местные чиновники не могли на такое решиться – «За их спиной Ярузельский, Каня и Ольшовский». «Вы доверяете своей жене, если она вас обманывает? Вот и мы вам больше не доверяем!» – кричал в лицо вице-премьеру Раковскому председатель Щецинского профцентра «Солидарности» ярый антикоммунист Мариан Юрчик, пожарник и кладовщик судоверфи.

Катовицкий партсекретарь Жабиньский, известный на всю страну идеологической горячностью, глубокой коррумпированностью и пристрастием к алкоголю – открыто таскался в советское консульство, встречался со эмиссарами восточногерманской Штази и чехословацкой StB: уговаривал оказать «братскую помощь». Служба безопасности МВД уплотняла слежку и устраивала провокации. В ответ нарастал радикализм оппозиции. «Эти сталинистские отбросы, эта платная квазимафия – вот настоящие враги!» – указывал лидер Катовицкого профцентра «Солидарности» слесарь Анджей Розплоховский.

Осенью в «Солидарности» выделилось жёсткое крыло во главе с варшавским механиком-конструктором Павлом Незгодским. Вокруг него сгруппировались правые националисты-католики. Назвались они попросту: «Настоящие поляки». Радикальный антикоммунизм, готовность к лобовой схватке и подпольной борьбе сочетались у них с жёсткой идеологической нетерпимостью. Недаром «Настоящих поляков» сравнили с «бетоном» ПОРП.Многомиллионный протест «Солидарности» был исключительно мирным. (Разве что одному из «Реальности», был случай, дали по голове. Но тут дело тёмное, поскольку организация очень мутная. Версию денежной разборки никто не опровергал.) Однако мирный – не значит беззубый. «Царит моральный террор!» – жаловались партбоссы военным. Никто их пальцем не трогал, но показаться без охраны могли только «партийные либералы» типа гданьского секретаря Тадеуша Фишбаха или познанского Эдварда Скшипчака. Вокруг номенклатуры и её подголосков сгущалась физически осязаемая ненависть. Тотальный бойкот перемежался с угрозами. «Товарищ Ярузельский, долго вы будете сидеть как сфинкс?! Вы нас защищать собираетесь?!» – на грани истерики кричали генералу деятели «руководящей и направляющей силы».

В июне 1981-го прошёл IX чрезвычайный съезд ПОРП. Варшавяне без особого почтения назвали делегатов «порошками» – в те дни, на фоне дефицита всего и вся, столица была обклеена рекламой стирального порошка «IXI». Но решения были приняты довольно серьёзные. Каня с полной откровенностью назвал главным достижением съезда избрание небывалого количества «товарищей в погонах». Именно тогда министр внутренних дел Милевский перешёл в Политбюро курировать карательные органы, а во главе МВД стал ближайший сподвижник Ярузельского генерал военной разведки Кищак. Главным комендантом милиции в конце ноября был назначен генерал Юзеф Бейм. Летом он вместе с главгэбистом Цястонем был заместителем Стахуры в антизабастовочном оперштабе. Ярузельский и Кищак не сомневались в Бейме и не ошиблись в нём.

Окончательно решение о военном положении вызрело в августе и состоялось в сентябре. 13-го числа, ровно за три месяца, Кищак озвучил на Комитете национальной обороны состояние военной угрозы. 16 сентября на Политбюро объявили, что «принимают вызов террора». 25-го сейм утвердил антипрофсоюзные законы о предприятиях. Демонстративно приурочив к открытию I съезда «Солидарности».

Кищак распорядился Стахуре привести в готовность лагеря интернирования. 1 октября началось военное патрулирование польских городов, причём силами военной разведки – «преторианцев Ярузельского». Подготовка к оккупации шла полным ходом и практически не скрывалась. 18 октября был сожжён последний мост: пленум ЦК ПОРП отправил Каню в отставку и утвердил первым секретарём Ярузельского. Премьером военный министр был с февраля.

По стране полетели листовки с призывами вешать и расстреливать «врагов народной власти» (часто за такими акциями стояли отставные партаппаратчики, получившие добро от действующих). 20 октября произошло физическое столкновение на металлургическом комбинате Хута Катовице: волчевские «титушки» захватили помещение «либерального» парткома. Их успели публично поддержать Жабиньский, Ольшовский и Милевский. Но дело решилось массой: большинство заводских коммунистов выступали за сотрудничество с «Солидарностью» и просто вытолкали волчевцев.

Через неделю, 27-го, было распылено отравляющее вещество на одном из силезских оплотов «Солидарности» – шахте «Сосновец». Более полусотни горняков оказались в больнице. Первое подозрение пало на милицейскую комендатуру и местную СБ – полковник Ежи Груба, полковник Зыгмунт Барановский, майор Эдмунд Перек были известны идеологической «бетонностью» и личной жестокостью. Но когда Груба перевёл стрелки на боевиков волчевского КФП, ему сочли возможным – редчайший случай – поверить на слово. Шахтёр Войцех Фигель возглавил забастовочный комитет, объявил акцию протеста и сформировал отряд самообороны. Но опять-таки, ни к кому не прикоснулись. «Солидарность» твёрдо держалась установки I съезда: «У нас нет и не будет ни танков, ни дубинок. Наше единственное оружие – сила убеждения и готовность прекратить работу в случае угрозы общественным интересам».

Почти неделю, с 24 ноября по 2 декабря, продолжалась забастовка в Высшем пожарном училище.  Бастующих курсантов поддержал столичный профцентр «Солидарности», во главе которого стоял металлург Северин Яворский. Пришли на помощь активисты независимого профсоюза милиции, отличавшиеся особым радикализмом в демократическом движении. Акцию удалось подавить только вертолётчикам ЗОМО.

3 декабря в Радоме собрался президиум Всепольской комиссии «Солидарности» – тринадцать ведущих лидеров под председательством Валенсы. Обсуждалась тревожная информация о предстоящем введении ЧП. Председатель Быдгощского профцентра Ян Рулевский предложил выразить недоверие правительству и сформировать временный орган общественной власти. Валенса отказался. Решили в случае ЧП объявить двадцатичетырёхчасовую забастовку с готовностью к бессрочной. На меньшее членские массы не соглашались ни за что. «Смотри, если отступишь, я лично оторву тебе голову!» – напутствовал председателя Яворский.

Такие лидеры, как Рулевский, Юрчик, Яворский, Розплоховский начинали перехватывать инициативу. «Фундаменталисты “Солидарности”» поднимались на волне массовых настроений. Возникла идея сформировать на базе профсоюзных комитетов и органов самоуправления всепольский Общественный совет народного хозяйства. Который и примет на себя ведение дел в стране. «Конфронтация неизбежна, конфронтация будет, – с грустью констатировал Валенса. – Я хотел прийти к этому естественным путём, но я ошибся в расчётах. Смена системы не обойдётся без рывка. Нужно победить». Впоследствии «великий электрик» пояснил, что имел в виду не конфронтацию безоружных людей с танками, а мирный нажим на власть. Но власть предпочитала собственное видение.

Стенограмма была тайно записана на плёнку СБ и на следующий день опубликована. Партийный агитпроп устроил срежессированную истерику про «путч» и «штурмовые отряды». Дошло до того, что «либеральный» член Политбюро социолог Хиероним Кубяк официально запросил МВД: о чём речь? Ответ генерала Стахуры достоин войти в хрестоматии: об их оружии, которое мы уже ищем, но ещё не нашли.

В послерадомскую неделю прошли конференции региональных профцентров. Всюду поддерживалась позиция президиума. Принимались решения о «готовности к забастовочной готовности». Иногда избирались дублирующие руководящие органы на случай арестов. Самая радикальная резолюция была принята сторонниками Юрчика на Щецинской судоверфи имени Варского: «Мы решительно отбрасываем планы ПОРП и требуем, чтобы на период до свободных выборов власть была передана Общественному совету народного хозяйства».

11 декабря в Гданьске началось заседание Всепольской комиссии «Солидарности». Вечером 12-го был зафиксирован телефонный звонок, к трубке звали Валенсу. «Он занят, подойти не может, – ответил один из советников. – Что передать?» «К нам на телефонную пришли военные. Проверяют оборудование. Очень подозрительно. Сообщите Леху немедленно». «Пусть проверяют, – самонадеянно ответил советник. – Недолго им осталось проверять. Валенсе сообщим».

Это был один из последних телефонных разговоров в стране. Через несколько минут связь оборвалась по всей Польше.В первую неделю были интернированы пять тысяч человек – почти все лидеры и ведущие активисты «Солидарности». Крупнейшую операцию провёл начальник гданьской СБ полковник Сильвестр Пашкевич: в гданьской гостинице «Монополь» и сопотском «Гранд-отеле» повязали четыре десятка членов Всепольской комиссии. Планировали, впрочем, взять сто двадцать человек, так что недовыполнили. Но парализовать руководство ряда профцентров удалось в первые же часы. Жёстко брали активистов милицейского профсоюза – их не без оснований считали особо опасными.

В течение года в лагерях оказались ещё почти пять тысяч. Захваты производили бойцы ЗОМО под руководством офицеров СБ. Интернирование означало произвольный арест и бессудное заключение – с правовой точки зрения очевидное беззаконие, но с военной – нормальный, даже гуманный акт.

К аресту Валенсы приложил руку друг-приятель секретарь Фишбах. В утешение приславший жене великого электрика Дануте рождественской свинины и предоставивший на праздники комитетский автомобиль. Заодно были изолированы тридцать семь человек из партийно-государственного руководства 1970-х во главе с Эдвардом Гереком. WRON и лично товарищ Ярузельский упивались своей «справедливостью и объективностью». Условия герековских VIP-интернированных определялись как «лучше, чем у “Солидарности”, но хуже, чем у Валенсы».

Индустриальные оплоты «Солидарности» оккупировались в буквальном смысле. Просто захватывались военной силой. В ряде случаев рабочие готовы были иметь дело с армией, но ударной силой прорывов являлась даже не просто милиция, а ненавистная ЗОМО. Это рассматривалось как оскорбление: «Здесь не преступники!» Отказ пропустить карателей на территорию своего предприятия означал теперь неповиновение военному приказу. Со всем из того вытекающим.

Уже 13 декабря в Гданьском порту был создан Национальный забастовочный комитет. Возглавил его избежавший поначалу интернирования инженер сантехнических сооружений Мирослав Крупиньский. К нему присоединились астроном Эугениуш Шумейко, математик Ян Вашкевич, токарь Александр Пшигодзиньский, вагоностроитель Анджей Конарский. 15 декабря члены комитета на моторных лодках добрались до колыбели «Солидарности» – Гданьской судоверфи имени Ленина – и призвали к всеобщей забастовке.

На верфи действовали три забасткома: национальный, региональный, заводской. Во главе забастовки стояли Крупиньский, Вашкевич, психолог Станислав Фудаковский, историк-диссидент Богдан Борусевич, инженер Алоизий Шаблевский, монтажник Томаш Мощак, легендарная крановщица Анна Валентынович, популярный актёр Шимон Павлицкий. Ситуация сложилась по-особому: директор Клеменс Гнех примкнул к своим пролетариям.

Спецчасть ЗОМО вошла на судоверфь под прикрытием танкового полка. Но забастовка продолжалась. Командование даже опасалось «тлетворного влияния» рабочих на солдат – срочников быстро заменяли. С ЗОМО таких проблем не было, там политико-воспитательная работа держалась на высоте. 16 декабря ворота снесли танками, схватили двести человек и зачистили верфь. Три сотни избитых попали в травмпункты. Под прицелом тридцати танков гэбисты организовали «собрание коллектива», на котором выразилась «твёрдая поддержка социализму, Военному совету и правительству ПНР». Директор Гнех был снят с должности. Только после этого работа возобновилась под военным контролем.

В Гданьском порту забастовка продолжалась дольше, до 19 декабря. К подавлению подключились с моря торпедные катера ВМФ. Схваченных забастовщиков ЗОМО заставляли переползать через битое стекло. Но вожак-машинист Станислав Ярош сумел уйти и ещё больше полугода продержался в подполье.

Щецинская судоверфь имени Варского даже без интернированного Юрчика оставалась форпостом самого ярого антикоммунизма. Первое кровопролитие предотвратил уволенный активист милицейского профсоюза Юлиан Секула. Забастовщики и ЗОМО уже выстроились стенка на стенку, когда он шагнул на середину и бросил бывшим коллегам: «Не бойтесь. Рабочие безоружны, но не будут вас бить». Обалдевшие зомовцы чуть не выронили дубинки.

Забастовочный комитет возглавили технолог Мечислав Устасяк, ветеран-диссидент из правых националистов. Его замами стали юрист Анджей Мильчановский, рабочий верфи Станислав Заблоцкий и железнодорожник Эварист Валигурский. На верфи сформировался штаб сопротивления всей Западной Померании. К осадному подразделению ЗОМО присоединились армейская мотострелковая дивизия с вертолётами и десантными баржами на Одре. Верфь захватили штурмом в ночь на 15 декабря, но окончательно подавить забастовку удалось только в пятницу 18-го.

На Краковском металлургическом комбинате Нова Хута забастовку возглавили рабочие Мечислав Гиль и Станислав Хандзлик. Продержались до ночи на 16-е. Схема захвата прежняя: прорыв ЗОМО под армейским прикрытием, захват активистов, зачистка.

В Варшаве центром сопротивления стал тракторостроительный завод Урсус, тоже давний форпост пролетарского антикоммунизма. Но здесь каратели действовали на упреждение: ЗОМО прорвались на опасное предприятие в первые же минуты. К забастовке успели присоединиться около трёхсот человек, из них порядка шестидесяти тут же схвачены карателями. Несколько человек сумели, однако, уйти, среди них председатель забастовочного комитета электрик Збигнев Янас.

Самые драматичные события происходили на шахтах Силезии и в Катовице. Только огнём на поражение (четверо раненых) была подавлена забастовка на шахте «Июльский манифест». Символом декабрьской трагедии стал расстрел на шахте «Вуек». Горняки были уверены в своём праве, искренне считали, что защищают закон. Первым их требованием стало освобождение председателя профкома «Солидарности» Яна Людвичака. Шахтёры Станислав Платек, Ежи Вартак, Адам Сквира, Мариан Глух организовали сопротивление. При первой атаке трое зомовцев попали в плен. Тогда был брошен спецвзвод. Девять шахтёров погибли под огнём пистолет-пулемётов.

Узнав об этом, упал в обморок даже комендант Груба. Пленные офицеры ЗОМО дрожали от ужаса. Но шахтёры только вытолкнули рядового зомовца перед телами убитых и угрюмо молчащей толпой. С парнем началась истерика.

Формальное сожаление о кровопролитии на «Вуеке» высказал сам Ярузельский (единственный такой случай). В том же ключе прозвучали даже советские сообщения. С резкими протестами выступили западноевропейские коммунисты, особенно Энрико Берлингуэр и Сантьяго Каррильо. Итальянская КП, вообще симпатизировавшая «Солидарности», отметила: введение военного положения обосновывалось необходимостью избежать кровопролития – но кровь пролилась именно и только теперь. КП Испании фактически сравнила генерала Ярузельского с генералиссимусом Франко.

Подобная же трагедия едва не случилась на металлургическом комбинате Хута Катовице. При Гереке это была витрина социалистической промышленности (почётным работником предприятия объявлялся лично Леонид Ильич Брежнев). Слесаря Розплоховского, понятное дело, арестовали в первую же ночь. Но слесарь Антоний Кушнер, инженер Збигнев Куписевич, рабочие Роман Сопек, Витольд Рубик, Мечислав Запора, Рышард Бидзиньский, Адам Гмырек успели организоваться уже в ночь на 13-е. Когда пришла весть о расстреле шахтёров «Вуека», ксендзы отпустили грехи заводчанам. Забастовщики приготовились к бою. И кстати, написали в своей листовке-инструкции: «Пассивное сопротивление бессмысленно: зомовцы реагируют с одинаковой жестокостью». Несколько раз ЗОМО удалось отжать с комбината. Лозунги «Хута борется! Конец красной власти!» продержались до 23 декабря, когда комитет решил прекратить забастовку под угрозой танков и вертолётов.

Феноменом мирового рабочего движения стала забастовка на шахте «Пяст». После ареста зампреда профкома «Солидарности» Эугениуша Шелонговского организовал своих товарищей активист-горняк Станислав Трыбусь. Решено было бастовать в забоях, на глубине. Бросить ЗОМО под землю власти не решились. Продержались забастовщики до 28 декабря – небывало в истории угледобычи. Причём сохраняли шахту в готовности к возобновлению работы. Поднимались на поверхность с пением национального и католического гимна. Прямо под дубинки ЗОМО и наручники СБ.

Расправа на шахте «Вуек» показала, что режим готов на всё. Но окончательное подтверждение пришло на следующий день. Четверг 17 декабря стал датой всепольского протеста. ЗОМО и армия ответили разгоном и огнём. Особенно жёстко развивались события в Гданьске и Кракове. Один человек погиб, несколько были ранены, сотни арестованы. Теперь зачищались уже не предприятия, а целые города. До четверга даже «Вуек» можно было счесть эксцессом местного «бетона». Но 17-е наглядно доказало: жёсткий курс – принципиальная установка военно-коммунистической хунты.

Военный произвол временами коробил даже партаппаратчиков. Не для того же они спускали Ярузельского на рабочих, чтобы получить себе на голову «новый Сальвадор». С этой центральноамериканской республикой, где под военной диктатурой шла гражданская война, сравнивалась теперь ПНР. Но зато: «“Солидарность” больше не угроза», – победно отрапортовал Кищак на заседании WRON 22 декабря.

Не прошло десяти дней. Вот что было поразительнее всего.Силовая армада, выдвинутая против «Солидарности», многим казалась обречённой на поражение. Что такое сто тысяч против десяти миллионов? Но случилось неожиданное. Общество уступило без восстания. (Это, кстати, важно для осознания в современной России. Дабы не удивляться происходящему у нас.)

Количество забастовок в декабре 1981 года подсчитано в точности: их было 199. Из них около 50 – крупные, на значимых предприятиях. Примерно в 40 случаях протесты подавлялись силой. По масштабам «Солидарности», весной поднимавшей практически всю Польшу – немного. «Я понимал, что люди устали и разочарованы, что военное правительство могут принять с некоторой надеждой. Но я думал, что какое-то меньшинство всё-таки будет драться», – признавал ветеран социалистического диссидентства Яцек Куронь. Три тысячи шахтёров «Вуека», пять тысяч металлургов Катовице, сто тысяч демонстрантов Гданьска – не то меньшинство, которое имел Куронь в виду.

Ещё в ноябре отмечалось некоторое снижение рейтинга «Солидарности». Примерно 40% опрошенных стали возлагать на обе стороны противостояния равную ответственность за аховое положение в стране. Мощные профсоюзные акции не вели к переменам. Власть ПОРП неколебимо держалась посреди «Карнавала Солидарности». Решали всё равно «они». В своих кабинетах, проникнутых волей к власти. Презирая надежды миллионов, которым доставался только хаос и сгустившаяся к осени партийно-милитаристская хмарь.

От этого опускались руки, борьба казалась безнадёжной. А в декабре протестовать уже значило рисковать жизнью. Делегацию с Хута Катовице специально привезли на «Вуек», показали послештурмовой вид и рассказали об убитых. Не стоит забывать и элементарный сезонно-климатический фактор. Государство с его топливным ресурсом недаром совершило свой переворот в холодные декабрьские дни.

17 декабря люди «Солидарности» осознали: борьба предстоит долгая и тяжёлая. Появился лозунг «Зима ваша, весна наша!» С начала 1982 года началось медленное, но неуклонное воссоздание запрещённого профсоюза. Ровно через месяц, 13 января 1982-го, ушедшие от арестов Эугениуш Шумейко, Богдан Борусевич, Анджей Конарский сформировали Всепольский комитет сопротивления. 22 апреля полномочия всепольского подпольного центра приняла Временная координационная комиссия. Возглавили её рабочий-механик Збигнев Буяк, наладчик-электротехник Богдан Лис и водитель Владислав Фрасынюк, скрывавшиеся в нелегалах. Первая региональная структура учредилась в Гданьске: местный координационный комитет организовали историки Богдан Борусевич и Александр Халь.

Первомайские праздники 1982-го обернулись ожесточёнными столкновениями с ЗОМО, особенно в Варшаве, Гданьске и Щецине. Явной новацией стали град камней, обрушенный демонстрантами на карателей. В июне «Борющаяся Солидарность» Корнеля Моравецкого (отец нынешнего премьер-министра Польши) несколько дней вела баррикадные бои во Вроцлаве. В августе, на вторую годовщину исторических соглашений, уличные бои охватили крупнейшие польские города, несколько человек погибли под зомовскими пулями. Это было лишь началом.

Военное положение продлилось 585 дней: с 13 декабря 1981-го по 22 июля 1983-го. С 31 декабря 1982-го его порядки функционировали в смягчённом «приостановленном» состоянии. За время «польско-ярузельской войны» сторона власти потеряла одного человека. С «Солидарностью» это никак не связано. Сержанта милиции Здзислава Кароса застрелили в варшавском трамвае подростки из антикоммунистической группы Вооружённые силы польского подполья. Захватывали оружие, чтобы напасть на лагерь и освободить интернированных. Надо признать, Карос не был ни агентом тайной полиции, ни зомовским карателем, он служил в охране посольств. Оно и понятно: каратели в трамваях не ездят.

Статистика потерь польской стороны различается по источникам. Институт национальной памяти считает доказанной гибель 56 человек. Чрезвычайная комиссия сейма Республики Польша называет другое количество: 91 убитый. Это те случаи, когда причастность государственных силовых структур не вызывает сомнений. Если считать погибших от рук «неизвестных лиц», цифра поднимается до 115. Выходя на протест, приходилось прощаться с семьёй. Погибали не только под пулями на уличных разгонах. Ещё чаще смерть настигала задержанного в камере или допросном помещении милицейского поста. В ПНР зомовцев клеймили гестаповцами, а сейчас озверевших костоломов называют зомовцами.Сопротивление было задавлено, но не подавлено. Активные формы после августа 1982-го действительно угасли на пять лет. Основными формами стали листовки, настенные надписи, подпольное радио. Активисты запрещённого профсоюза милиции вели свои передачи на милицейских частотах. Были выпущены даже почтовые марки подполья. Буяка, Лиса, Моравецкого не могли схватить годами.

Главное же состояло в другом. «Солидарность» выстояла в репрессиях и травле потому что сохранила и развила ячейки на предприятиях. Недаром Ярузельский выделял как опасность странное «состояние “шушуканья”». Генерал требовал от партийных органов и СБ самым жёстким образом искоренять это вроде как совершенно безобидное явление. Он хорошо понимал, что придёт час – и «шушуканье» обернётся новыми мощными забастовками. Так произошло весной 1988 года.

Можно сказать, «Солидарность» сберегла протест. Призывы к «сбережению протеста» слышим мы сейчас от мэтров российской оппозиции. Собственно, нынешние соцсети и ютьюбы – что это, как не могучее «шушуканье»? Разница, однако, есть. Во-первых, полякам очень повезло, что в 1980-х не было соцсетей. Иначе они, быть может, по сей день жили бы под наследниками Ярузельского. Ибо шушукаться в заводской курилке, разбрасывать листовки в цехе, рисовать ночью на стене – вернее и надёжнее, чем писать или наговаривать на дисплей. А во-вторых… как бы это помягче выразиться… В польском протесте было, что сберегать. В российском речь не о сбережении, а об изначальном создании.

«Подсознательно я сопротивляюсь тяжёлым мыслям. Каждому хотелось бы дожить до конца коммуны», – говорил Богдан Лис. Это удалось, и не только ему. Но впереди были восемь лет тяжёлой – а главное, настоящей – борьбы. «Поколения, завоевавшие свободу – наш ориентир сегодня, – говорит Кацпер Дзекан. – Совершённое ими никогда не будет забыто».

Степан Ярик, специально для «В кризис.ру»