Тридцать лет назад в Ленинграде два молодых демократических активиста подводили, как им казалось, европейский итог 1989-го. Значит, в Польше победила «Солидарность», в ГДР сбросили Хонеккера и сломали Берлинскую стену, в Болгарии сняли Живкова, в Венгрии коммунисты власть сдают, в Чехословакии их прогнали. И ведь год ещё не кончился! Вот только Румыния… «Ну, Чаушеску-то будет править до конца жизни». Так и случилось. Почти до конца жизни Николае Чаушеску оставался коммунистическим диктатором. Но этот конец наступил через две недели после того разговора.
Румынская антикоммунистическая революция стала аккордом Осени народов. Далеко не бархатным. Миру пришлось вспомнить, как вообще-то поступает диктатура, припёртая к стене. Не обязательно восточноазиатская – восточноевропейская тоже вполне на это способна. Дихотомия «Варшава – Пекин» вовсе не на географии основана. Румыния доказала: исход решается не доброй волей верхов (которой иногда просто нет), а решимостью низов. В декабре 1989 года румыны твёрдо решили вернуть себе свою страну. И приняли ту форму борьбы, какую навязала им власть. «Пусть поднимет снова тяжкий меч кровавый мрачный дух возмездья над твоим врагом, и над чёрной гидрой, страшной и стоглавой, клич твоей победы прогремит как гром».
Коммунистический режим правил Румынией четыре с половиной десятилетия. Румынская компартия (РКП) пришла к власти фактически с августа 1944-го. Первоначально опорой РКП являлись советские войска. Присутствие которых диктовало королю Михаю I Гогенцоллерну-Зигмарингену полное повиновение генсеку Георге Георгиу-Дежу. В 1947 году король был отречён и изгнан, несмотря на сталинский орден «Победа». Формальная власть в Румынской Народной Республике (РНР) перешла к прокоммунистическому правительству Петру Грозы и коммунистическому Президиуму Великого национального собрания, реальная же сосредоточилась в ЦК РКП. В 1952-м весь декорум был сброшен окончательно: правительство официально возглавил «румынский Сталин» Георгиу-Деж.
Впрочем, коммунистическая ГБ под названием Секуритате к тому времени орудовала уже почти пятилетку. Её основатель Георге Пинтилие – выходец из Приднестровья по имени Тимофей, фамилии Бондаренко, прозвищу Пантюша и кличке Ануша – лично забил ломом партийного конкурента Штефана Фориша. За первые пятнадцать лет секуристы Пантюши-Ануши поставили к стенке, отправили на виселицу, загнали в тюрьмы и лагеря 400 тысяч румын.
Судьба Фориша, позволявшего себе дискутировать с Георгиу-Дежем, вразумила «шибко грамотных» в верхушке РКП. Но нет правил без исключений. Вызов генсеку бросила секретарь ЦК РКП и министр иностранных дел Анна Паукер. («Только женщины сохранили мужество», – говаривал монстр-эсэсовец из фильма «Переход».) Её замечали в симпатиях к «югославскому самоуправлению» и лично товарищу Тито. Она пыталась хоть как-то тормозить Пантюшу, замедлять каток коллективизации, поддерживать крестьян повышением закупочных цен, а евреев – правом эмигрировать в Израиль, подальше от «борьбы с космополитизмом». Арестовали Паукер за две недели до смерти Сталина.
Избить на допросах успели, но только до полусмерти – пришлось отпустить живую. Тогда Георгиу-Деж стал обвинять Паукер в догматичном сталинизме и нарушениях социалистической законности. Но в тюрьму уже не сажал. Её сподвижнику министру финансов Василе Луке пришлось хуже: он умер, отбывая пожизненное уже в 1963-м.
Таковы были нравы в РКП и РНР. В общем-то, обычные для любого сталинизма. Но не каждый коммунист примет такое. Многих членов РКП не устраивало боярское самовластие Георгиу-Дежа и его клики – Киву Стойки, Иона Маурера, Константина Пырвулеску, Георге Апостола, Мирона Константинеску, Иосифа Кишиневского. Возмущали зверства Пантюши и прогибание перед Москвой. Ведь до того дошло, что в 1948-м РКП переименовали в рабочую партию – старшие товарищи из ВКП(б) посчитали, что румынские вассалы ещё не доросли до права называть свою организацию коммунистической.
Поэтому не стоит удивляться, что из примерно 50 тысяч румынских антикоммунистических партизан тысячи две-три были коммунистами. А ещё тысяч пять принадлежали к прокоммунистической партии Петру Грозы.
Вооружённая повстанческая борьба в Румынии продолжалась полтора десятилетия – с середины 1940-х по начало 1960-х. Партизанские отряды возникли по всей стране, особенно в горных районах. Значительное большинство – почти две трети бойцов – являлись аполитичными прежде крестьянами. За оружие они взялись против коллективизаторского произвола и государственного атеизма. Каждый десятый антикоммунистический партизан происходил из рабочих. Буржуев с помещиками было немногим более пяти процентов. Королевских чиновников, офицеров и священников набиралось приблизительно столько же. Словом, статистически движение имело выраженное рабоче-крестьянское лицо. Точнее, крестьянско-рабочее.
Самой влиятельной в повстанчестве партией были национал-цэрэнисты – сельские консерваторы. Но их поддерживали лишь десять процентов партизан. Буржуазных национал-либералов – всего два процента. Коммунистов, как сказано выше, и то было побольше, а леваков из Фронта земледельцев сельской бедноты ещё больше. Румынские «легионеры» из фашистской «Железной гвардии» составляли девять процентов повстанцев (меньше, чем коммунисты с «попутчиками»).
Более половины повстанцев являлись беспартийными. Но почти все – вплоть до партизан-коммунистов – приносили присягу «королю и либеральным правительствам». Дабы иметь объединяющее знамя борьбы.
Иное дело – командиры отрядов. Тут социальные статусы и партийные ориентации выглядят по-другому. Георге Ареснеску, Ион Уцэ, Виктор Лупша – полковники королевской армии, Николае Дабижа – майор, Тома Арнэуцою – лейтенант. Ион Гаврилэ Огорану и Гогу Пую – активисты-«железногвардейцы». Теодор Шушман и Иосиф Капотэ – землевладельцы-агробизнесмены. Гаврил Ватаманьюк – жандармский сержант.
Каждый из этих людей, да и каждый из рядовых партизан мог бы считать себя символом румынского антикоммунистического сопротивления. Но все они по-джентльменски уступили место даме. Элизабета Ризя, православная крестьянка-монархистка из отряда полковника Арсенеску. «Бог помог мне молчать», – вспоминала она пыточный допрос в Секуритате. Смертный приговор, потом долгие годы тюрьмы.
Партизаны не могли одолеть государственную машину, подпираемую из Советского Союза. Война румынских повстанцев была типичным полем чести – без шансов на практический успех, но хранившим достоинство нации. Секуритате постепенно душила сопротивление. Арсенеску воевал до 1961-го и был расстрелян в 1962-м. Лишь тогда закончилась вооружённая борьба в Румынии.
Дольше всех уходил от преследования легионер Огорану, объявивший зону действия своей Карпатской армии сопротивления свободной территорией Румынии. Бойцы Огорану старались не трогать солдат регулярной армии – это же подневольные дети народа. Но коммунистическим функционерам и карателям-секуристам пощады не давали. Когда секуристы с превеликим трудом оккупировали свободную территорию, Огорану скрылся у подруги-крестьянки Аны Сэбэдуш. Жили они душа в душу, подрабатывали крестьянским трудом у деревенских соседей (благо по образованию Ион был агрономом). Засветился Огорану, когда решил повидаться с матерью. Так он и попал в руки Секуритате – 29 июля 1976 года. Последний партизан Европы.
Элизабету Ризю амнистировали в 1964 году. «При Николае Чаушеску я смогла вернуться домой», – вспоминала она через много лет. Строго говоря, в день, когда её выпустили, ещё правил Георгиу-Деж. Но реально государственными делами заведовал уже другой.
Как и четыре пятых населения королевской Румынии, Николае Чаушеску происходил из крестьян. Очень небогатая многодетная семья. Подросток перебирается в Бухарест и устраивается в сапожную мастерскую. Владелец мастерской – коммунист. Юный подмастерье ведётся за хозяином.
Николае проходит подполье и попадает в тюрьму. Там знакомится с Георгиу-Дежем. Вождь приближает молодого энтузиаста. И не случайно. Чаушеску обладал важным качеством, которое резко выделяло его в аппарате РКП.
Большинство функционеров уже тогда были прожжёнными циниками. Они отлично знали цену собственной пропаганде (Очень показательная иллюстрация: «Мы даём триста леев», – оскорблял честную Ризю капитан Секуритате, уверенный во всеобщей продажности.) Чаушеску был иным. «Как ни странно, он сам верил в глупости, которые проповедовал», – скажет о нём со временем ветеран РКП Штефан Коштял. Такого легко было использовать – головой прошибёт стену.
Уже в 1930-х Чаушеску поднимается в высшие партийные эшелоны. Всю войну проводит в тюрьмах прогитлеровского режима. Когда РКП приходит к власти, он автоматически становится одним из хозяев страны. Секретарствует в жудецких комитетах (румынский аналог обкомов). Возглавляет Минсельхоз. Огнём и мечом насаждает коллективизацию. В генеральском звании руководит Высшим политуправлением вооружённых сил. Подавляет крестьянское восстание в Ваду-Рошке. С 1955-го состоит в Политисполкоме, как секретарь ЦК курирует партийный аппарат и спецслужбы. Ни на шаг не отступает от линии Георгиу-Дежа. Последние годы правления «румынский Сталин» недееспособен по состоянию здоровья, и Чаушеску фактически исполняет обязанности первого лица. Задвинув далеко на задний план недавно всесильных Кишиневского, Пырвулеску, Константинеску, рассорившихся с генсеком.
Георгиу-Деж умер 19 марта 1965 года. Через три дня генеральным секретарём ЦК Румынской рабочей партии становится Николае Чаушеску. Через три месяца партия возвращает себе название РКП, а РНР переименовывается в Социалистическую Республику Румынию (СРР). Москву при этом никто не спрашивает. Это сигнал: наступили новые времена.
В это трудно поверить, но своё правление Николае Чаушеску начинал как «либеральный» реформатор, очень популярный в народе. Политические репрессии почти прекратились. Развернулись дискуссии в прессе. Была разрешена эмиграция. Из Румынии ушли советские войска, и на каждом шагу подчёркивался суверенитет СРР. Апогей этого курса пришёлся на август 1968 года – Чаушеску решительно поддержал Пражскую весну и осудил советскую интервенцию в Чехословакию.
«Это угроза миру в Европе и социализму в мире. Это день позора. Никто не вправе диктовать независимым государствам, как строить социализм. Такое должно прекратиться раз и навсегда. Мы выражаем полную солидарность с чехословацким народом и чехословацкой коммунистической партией. Чехословацких товарищей обвиняют в контрреволюции. Может быть, кое-кто назовёт контрреволюцией и наше собрание. Но мы не страшимся этого!» – под громовые овации возглашал Чаушеску на главной площади Бухареста 21 августа 1968-го. Именно тогда – в знак готовности защищаться от СССР – была создана при РКП парамилитарная «Патриотическая гвардия». А заодно «Фронт демократического и социалистического единства» – массовая организация, в которой оптимисты углядели едва не прообраз будущей многопартийности.
Палачей времён Георгиу-Дежа не судили, но из РКП исключали. Такая участь постигла и Георге Пинтилие, который провёл остаток жизни за бутылкой у радиоприёмника – слушал «Свободную Европу». Чаушеску демонстративно улучшал отношения с США – именно заступничество Ричарда Никсона и Генри Киссинджера спасло жизнь Иону Гаврилэ Огорану. Дружил с маоцзэдуновским Китаем – в пику брежневскому СССР. Сохранил дипломатические связи с пиночетовской Чили. Активно брал на Западе миллиардные кредиты, запускаемые на амбициозные проекты «Золотой эпохи Чаушеску».
Антисоветское фрондирование во внешней политике Чаушеску продолжал до конца. Но либерализм в политике внутренней кончился довольно быстро. Он оказался лишь мимолётным увлечением, дабы обозначить себя вне тени Георгиу-Дежа. К середине 1970-х от «дней николаевых прекрасного начала» не осталось и следа.
Причин тому много, но достаточно двух. Во-первых, напомним, Чаушеску был искренним марксистом-ленинцем. Во-вторых, запредельно властолюбивым. Сочетание тотального коммунизма с тотальным самодержавием он нашёл в Северной Корее. Визит Чаушеску к Ким Ир Сену в Пхеньян 1971 года считается переломным рубежом, с которого он заскользил к своей расстрельной стенке.
Полновластие и так было сосредоточено в руках генсека. С 1974 года Чаушеску совместил высшую партийную власть с высшей государственной, учредив под себя пост президента СРР. Началась накачка поистине гротескного культа «Великого кондукэтора – гения Карпат». Взялась за старое Секуритате. Был наведён прицел на диссидентов. Партаппаратчики вернулись к прежним боярским замашкам, вплоть до рукоприкладства к податному простонародью. Сталинистская идеология дополнилась великорумынским шовинизмом. Этим заведовал младший брат – начальник армейского политуправления генерал Илие Чаушеску. Этот «Мединский в погонах» выдал на-гора целую историческую школу про «тысячелетнюю державу», «непобедимую армию», «особую духовность» и т.д. и т.п.
Державная духовность, как известно, являет собой не только садистское мракобесие, но и хищения в особо крупных размерах. На досуге Чаушеску-младший продавал в США советские военные технологии, получаемые румынской армией в порядке сотрудничества по Варшавскому договору. Суммы на выходе, по нынешнем меркам, получались довольно скромные – около $40 млн. Но по тем временам впечатляли. 
Характерной чертой чаушизма как разновидности коммунистической диктатуры была своеобразная «неформальность» властного устройства. Румынией правил не столько ЦК РКП и его Политисполком, сколько «банда шестерых» – компания дружбанов генсека-президента.
В центре камарильи, наряду с самим кондукэтором, стояла его жена Елена Чаушеску. Член Политисполкома ЦК РКП, вице-премьер, президент Академии наук и по совместительству «мать нации». Одесную и ошуюю держались секретари ЦК Эмиль Бобу и Маня Мэнеску. Бобу курировал партийную администрацию (в последние годы режима он считался вторым человеком Румынии), Мэнеску – экономическую политику. Один прессовал народ постоянно, другой в рабочее время.
Оба претендовали на то, чтобы считаться главным архитектором культа Чаушеску и никак не могли поделить этот статус. Мэнеску издавал брошюры восхвалений и придумал лозунг «Изберём Чаушеску на Четырнадцатом съезде!» Бобу рисовал Чаушеску на коне с мечом и «Капиталом», сравнивал Елену с Минервой и сформулировал мировоззренческий принцип «Мы атеисты, мы верим в Чаушеску!»
Пожалуй, Эмиль достиг на культовом направлении большего, нежели Маня. Недаром он заведовал всей роскошью партийного быта, дворцовыми интерьерами, банкетами и охотами. Хотя главным интеллектуалом РКП считался всё же Мэнеску. Действительно, феерический интеллектуал, не хуже Сергея Маркова. Не зря ему многое прощалось. Даже брат по имени Ленин, исключённый из РКП за карманные кражи.
Оба секретаря считались в первую очередь «людьми Елены». При Николае особо доверенное положение занимал военный советник и первый вице-премьер генерал Ион Динкэ. Побывавший в своё время министром промышленности и примаром (мэром) Бухареста. Личность особой свирепости, с пистолетом на столе и говорящей кличкой «Те-лягэ», что в переводе означает «Вы-арестованы». Рядом маячил Тудор Постелнику – карьерный партаппаратчик, с 1978-го начальник Секуритате, с 1987-го глава МВД, никогда прежде не имевший никакого отношения к спецслужбам, но всегда требовавший максимальной жестокости во имя кондукэтора.
Особняком в этой компании держался генерал Эмиль Макри – начальник департамента экономической контрразведки Секуритате. Николае ценил его за компетентность: Макри собрал уникальную коллекцию компромата на высшее руководство, включая правящее семейство. Хотя Елена никак не могла полюбить генерала за это.
Были в стране, кроме кондукэтора и его «шестёрки», и другие влиятельные люди. Но уже эшелоном пожиже.
Из троих детей правящей четы лишь один – Нику Чаушеску-младший – был вовлечён в политику, возглавлял комитет РКП в Сибиу. Зато именно он планировался в наследники. Подобно северокорейской династии Кимов. Опыт КНДР Чаушеску-старший старался применить во всём.
После того, как Постелнику ушёл в министры, начальником Секуритате являлся генерал Юлиан Влад – ещё один большой интеллектуал, бывший куратор образовательной системы МВД. Умел так распорядиться забить на допросе, что к форме приказа нипочём не подкопаешься. Начальником милиции был выходец из Секуритате генерал Константин Нуцэ – человек попроще, склонный к обычному ментовскому мордобою. Эти двое с опаской поглядывали на третьего – генерала госбезопасности Николае Плешицэ, потомственного бандита, жестокого и наглого циника. В разное время Плешицэ возглавлял внутреннюю и внешнюю службу Секуритате: внутри собственноручно пытал захваченных повстанцев, вовне организовывал арабских и латиноамериканских террористов. Его боялся и сам Постелнику, позаботившийся о том, чтобы задвинуть Плешицэ в коменданты офицерской школы.
Армейское командование пребывало по сравнению с МВД в политически ущемлённом положении. Большинство генералов с этим смирялись. Свои подданные у них были, бедствовать не приходилось. А тягаться с партаппаратом и госбезопасностью в коммунистическом государстве бессмысленно.
Это попытался генерал Иоан Ионицэ, министр обороны в первое десятилетие Чаушеску. Последовала отставка, кончина и похороны без государственного церемониала. Военное ведомство возглавил преданный чаушист генерал Ион Коман. Он навёл в армии жёсткий политический порядок. Когда Коман ушёл на повышение в секретари ЦК, его сменил исполнительный военный функционер генерал Константин Олтяну. Последним военным министром СРР был с 1985-го генерал Василе Миля. Который тоже вроде бы знал своё место.
Правительство после Мэнеску возглавляли Илие Вердец и Константин Дэскэлеску. Первый был снят в 1982-м – слишком много рассуждал в присутствии четы Чаушеску. Второй, наученный опытом предшественника, брал под козырёк раньше, чем слышал приказ.
Отдельно стоит упомянуть Юлиана Минку – личного врача Чаушеску. В 1978 году он опубликовал научно-медицинскую работу «Рациональное питание здорового человека». Где рекомендовал не потреблять более трёх тысяч калорий в день и одного килограмма мяса в месяц. Ибо вредно. Никто не слыхал, чтобы добрый доктор ставил на такую диету своего державного пациента. Но для миллионов румын она внедрялась как закон. Идея ведь была очень своевременной: кондукэтору срочно требовались деньги на государственные нужды, а не на жратву для подданных. «Рационализация питания» превратилась в чаушесковский нацпроект. Страна с ностальгией вспоминала предшественника Минку – доктора Абрахама Шехтера, тоже кондукэторского врача, покончившего с собой.
Первый мощный толчок произошёл в августе 1977 года. Гигантоманию строек «золотой эпохи» пришла пора оплачивать. Деньги, как водится, решили взять с народа. Для начала с шахтёров – как и положено в «пролетарском государстве». Правительство Мани Мэнеску приняло «Закон № 3/1977»: отменялись пенсии по инвалидности и повышался пенсионный возраст горняков.
В шахтёрской Долине Жиу началась забастовка. Спонтанно выдвинулись горняки-вожаки – Константин Добре, Георге Манилиу, Георге Думитраче. Люди ещё помнили относительно нормального Чаушеску, поэтому предлагали отправить ходоков к кондукэтору. Коммунисты решили бросить народу кость и послали Илие Вердеца, на тот момент вице-премьера. Шахтёры заявили, что им нужно пообщаться лично с Чаушеску. Вердец ответил, что вождь – находившийся с супругой на отдыхе – «занят более срочными делами». Вице-премьера чуть не избили.
Президент таки приехал. И даже выступил. Но люди не поверили. И не скрыли этого. Для самого Чаушеску это стало шоком: он перестал нравиться публике. Решать вопрос пришлось террором Секуритате и милитаризацией шахт. Около шестисот горняков подверглись допросам и избиениям, полторы сотни были арестованы, триста семей высланы, три тысячи шахтёров уволены. Несколько вожаков, включая Думитраче и Манилиу, получили тюремные сроки.
Страна усвоила, что кондукэтор не отвечает за слова. Рабочие всё чаще стали находить общий язык с диссидентами. Этому способствовал сам режим. Главной национальной задачей Чаушеску объявил погашение внешнего долга. Который сам набрал на свою гигантоманию – а теперь требовал, чтобы его отдавал народ. За счёт карточной системы, питания по доктору Минку, жесточайшей экономии топлива зимой, электричества по сокращённому графику. И чтобы при этом ещё благодарили кондукэтора за сияющее величие суверенной СРР. Под бдительным надзором Секуритате.
Так прошли десять лет. Чаушеску ударными темпами рассчитывался с иностранными кредиторами. Эта статья расходов сделалась приоритетной – наряду с обеспечением партбоярства и укреплением Секуритате. Румынские массы стремительно погружались в нищету. Голод, зимнее переохлаждение, распад элементарной медицины превратились в фон повседневности.
Гротескным кошмаром становился дефицит хлеба в стране, не так давно называвшейся «житницей Европы». Последним ударом задумывалась т.н. «систематизация села». Вроде брежневского сноса «неперспективных деревень», но с шовинистическим уклоном. Прежде всего под ликвидацию шли венгерские селения в Трансильвании.
Румыны не молчали. Тут и там разрастались пролетарские бунты. Именно заводские «ватники» превратились в ударную силу румынского антикоммунизма новой эпохи. Апогеем рабочего сопротивления стало восстание в Брашове 15 ноября 1987 года.
Началось оно с урезания зарплаты на машиностроительном заводе «Красный флаг». Соответствующая директива пришла спецсвязью из столичного министерства. Ограбление рабочих завизировал брашовский секретарь жудецкого комитета РКП Петре Преотяса.
Первыми эту новость узнали рабочие ночной смены – и объявили забастовку. С утра у ним присоединились товарищи. Теперь трудящиеся не звали кондукэтора в гости, не желали с ним разговаривать. Первым лозунгом прозвучало: «Воры, верните наши деньги!» Вторым, почти сразу: «Долой Чаушеску! Долой коммунизм!»
К забастовке «Красного флага» присоединились рабочие других заводов: подшипникового, тракторного и автомеханического. К ним примкнули студенты лесотехнического факультета местного вуза. На главной площади собрались тысячи людей. Зазвучала песня «Пробудись, румын!», созданная в революцию 1848-го. Брашовский примар и секретарь горкома Думитру Каланча пригрозил рабочим «отправкой в долину Жиу» – и получил в ответ красным знаменем по голове. Наблюдая такой разговор, прочие аппаратчики прятались под столами. Исключение составила истеричная секретарь по пропаганде Мария Чебук, нарывавшаяся на колотьбу – но её прикрыл от толпы диссидент-сантехник Вернер Зоммерауэр.
Лидеры движения выдвинулись спонтанно, как у шахтёров. Слесари Аурикэ Дженети, Георге Ницеску, Георге Дудук, токари Георге Банчу, Мариус Боэриу, Мутихак Флорин, фрезеровщицы Сесилия Югэнару и София Постелнику… всего вожаков оказалось более полусотни на десять тысяч забастовщиков. Но лишь один из них – упомянутый выше Зоммерауэр – прежде был засвечен в политике, организовывал подпольные профячейки и числился как опасный бунтарь в картотеке Секуритате. Остальные обратились в антикоммунизм мгновенно, на ходу. Ибо это естественное состояние для нормального человека. Тем более для сознательного рабочего.
Сложилось так, что 15 ноября в горкоме и администрации как раз готовился банкет: РКП праздновала свою очередную победу над избирателями на выборах в местные советы. Вопреки настоятельным рекомендациям доктора Минку, челядь уже расставила для начальства салями, сыры и бананы. Всё это попало на глаза работягам, получавшим хлеб по карточкам в очередях. Начался разгром партийного гнезда. Коммунистические символы, красная атрибутика, портреты генсека полетели из окон в уличный костёр. Заодно с Каланчой, намяли бока охранявшему горком менту. Но не так, чтобы сильно.
И вот что интересно. Сорвав законную злость, мужики и тётки постепенно остывали. К вечеру разошлись по домам. Праздновать рабочую победу над партийными боярами. А наутро, как ни в чём не бывало, вышли на рабочие места. Где их ждали со вчерашнего дня.
Ещё утром 15-го генерал Влад отдал директиву Секуритате: «подавлять безграничными мерами». Лично Чаушеску подписал депешу Преотясе: безоглядно применять силу. В Брашов поспешили аж генерал Макри и генерал Нуцэ, за ними устремился министр Постелнику. Одни эти имена позволяют понять, какое впечатление произвели события на верхушку РКП/СРР.
Уличных побоищ устраивать, однако, не стали. Выбрали другой метод подавления. Из-за угла. Кое-где случались потасовки рабочих с милицией, но силовики быстро отступали. Это был неглупый ход – ведь фронтальное противостояние стимулировало бы ярость и организованность восставших. Зато весь день восстания подчинённые полковника Павла Проки отслеживали бунтовщиков и брали их на заметку.
16 ноября начались аресты. Чаще всего рабочих забирали прямо от станков. Или дома, как Зоммерауэра («Открывайте, это ко мне», – сказал Вернер жене Родике и дочери Флорентине, услышав стук в дверь). Всего повязали порядка трёхсот человек. Свозили в милицейское управление, где ими занималась пыточная команда капитанов Александру Ионаша и Георге Акима. Обращение было издевательским, избиения зверскими. Особенной жести подвергли слесаря Георге Ницеску, начавшего зарплатный бунт, токаря Георге Банчу, вышибавшего дверь горкома, и заводского подсобника Дэнуца Якоба, поднявшего над толпой национальный флаг.
Исключение составил всё тот же Вернер Зоммерауэр. С ним, как с известным диссидентом, беседовал не какой-нибудь мент-костолом, а полковник госбезопасности Ристя Прибой. И держали Вернера не в подвале, а на этаже. Меняли бельё, выдавали по апельсину в день. Но не за диссидентство, а за национальность. Зоммерауэр был немцем, а ссорить Чаушеску с Гельмутом Колем считалось весьма нежелательным.
Поучаствовал в допросах и Тудор Постелнику, обитатель чаушистского олимпа. Размахивая пистолетом, глава МВД допытывался от токаря Мариуса Боэриу: «Кто за вами стоял?! Кто вами руководил?!» Представить, что люди способны к достоинству сами, золочёная сволочь органически неспособна.
Эмиль Бобу назвал брашовских забастовщиков «легионерскими элементами». Но верхушка быстро спохватилась – лучше не будить лихо. По концовке забастовку и бунт квалифицировали как «хулиганство». Судебный процесс курировала министр юстиции Мария Бобу, жена секретаря Эмиля. На скамье подсудимых оказался шестьдесят один человек. Максимальные сроки – три года – получили сантехник Зоммерауэр (вероятно, спасение чаушистской скандалистки Чебук засчитали отягчающим обстоятельством), слесарь Дженети (отлупил партийным знаменем секретаря горкома), слесарь Дудук и токарь Флорин. Остальных упаковали от полугода до двух с половиной лет. Хотели, но так и не решились осудить Софию Постелнику – специально выясняли в Бухаресте, не родня ли она министру. Оказалось, нет, просто однофамилица. Но всё равно предпочли не трогать. Мало ли что взбредёт большому начальнику.
Один год получил слесарь Василе Виеру. Но не дожил до конца срока. Виеру умер в 1988 году – сказалось избиение на допросе. (Немногим ранее умер шахтёр Георге Манилиу, через десять лет после забастовки в Жиу.)
«Сигналом к падению железного занавеса» назвал Брашовское восстание Владимир Буковский. Это верно. Рабочий бунт стал генеральной репетицией революции, свершившейся через два года. Как у Евгения Евтушенко: «Он видит, видит их бессилье. Ещё немного — и пора».
Последние годы правления были трудным временем кондукэтора. Но он не замечал этого. Бунты подавлялись, власть укреплялась, культ накачивался, внешний долг выплачивался. Именно эту выплату Чаушеску считал грядущей величайшей победой. После которой он сможет поступать с любыми Зоммерауэрами как ему заблагорассудится.
Беспокоила, правда, горбачёвская Перестройка. Которую Чаушеску – наплевав на себя самого двадцатилетней давности – называл «антикоммунистической ересью», которая придёт в Румынию не раньше, «чем потечёт вспять Дунай». Когда в августе 1989-го в Польше было создано правительство «Солидарности», Чаушеску предложил организовать интервенцию Варшавского договора (кто бы представил подобное, слушая его речь 1968-го!).
Румынский чаушизм превратился во флагмана мирового коммунистического тоталитаризма. Он пытался сформировать межгосударственный антиперестроечный фронт с генштабом в Бухаресте. Наряду с СРР, участниками блока коммунистических фундаменталистов виделись кимирсеновская КНДР, ходжаистская Албания, кастровская Куба, хонеккеровская ГДР, нгуенванлиневский Вьетнам, а главное – дэнсяопиновская КНР. Тема, однако, не заладилась. Китай на такие мелочи не разменивался. Вьетнам занимался своими реформами, по понятиям Чаушеску тоже весьма «еретичными». Северокорейский вождь не планировал прерывать принципиальную самоизоляцию, чтобы стать под эгиду кондукэтора. Братья Кастро держали дистанцию от внутрикоммунистических конфликтов. Хонеккер не мог преодолеть инстинкта повиновения Москве. Оставался албанский режим, но объединение усилий Секуритате и Сигурими едва ли пересиливало КГБ.
Чаушеску обратил взор в несколько иную сторону. В ближайшие союзники коммунистического ортодокса возводились такие режимы, как ливийский и иранский. Каддафизм и хомейнизм тоже имели серьёзные претензии к новому мышлению Михаила Сергеевича. Хотя и не такие яростные, как чаушизм, которому Перестройка угрожала прямо и непосредственно.
Брашовские рабочие 1987-го не особо интересовались гласностью и хозрасчётом. Коммунист Горбачёв для них мало отличался от коммуниста Чаушеску. Но встречались в Румынии и искренние симпатизанты реформатора КПСС.
Как ни парадоксально, это были известные сталинисты. Георге Апостол и Константин Пырвулеску побывали при Георгиу-Деже членами Политбюро. Александру Бырлэдяну – членом ЦК и вице-премьером. Корнелиу Мэнеску (однофамилец) в генеральском звании командовал тогда армейским политуправлением. Сильвиу Брукан заведовал партийной печатью, талантливо восславлял массовые репрессии. Ион Илиеску выдвинулся уже при Чаушеску – руководил румынским комсомолом и отделом пропаганды ЦК. Думитру Мазилу читал лекции в училище Секуритате, потом расследовал злоупотребления времён Георгиу-Дежа и представлял СРР в международных структурах. Несколько выбивался из этого ряда Григоре Ион Рэчану – ветеран профсоюзного подполья, не раз репрессированный и королевскими, и сталинистскими властями.
Деятели типа Апостола, Пырвулеску, Брукана были задвинуты кондукэтором в ходе внутрипартийной борьбы как люди Георгиу-Дежа. Они критиковали Чаушеску за недостаточный коммунизм, отход от идеала сталинистской жести. Илиеску вызывал опасения своим энергичным властолюбием. Генсек на всякий случай отсёк его от центра власти, сослав в директоры провинциального издательства. Политических разногласий с чаушизмом за ним не замечалось. А вот Мазилу сдвинулся в диссиденты-правозащитники. Обличал голод и страх, царящие под властью кондукэтора.
С конца 1980-х опальные функционеры и ветераны РКП сошлись на единой платформе – горбачёвско-перестроечного типа. 11 марта 1989 года увидело свет «Письмо шести» – подписанное Апостолом, Бруканом, Пырвулеску, Бырлэдяну, Рэчану и Мэнеску (разумеется, Корнелиу). Главным автором был опытный журналист Брукан. К тому времени побывавший на допросе у генерала Влада, выдворенный в США и поразительным образом вернувшийся в Румынию. Причём через Москву, где имел содержательную беседу с главным идеологом Перестройки Александром Яковлевым. Как такое могло произойти, выглядит тайной в загадке. Если не принимать во внимание элементарный бардак-разнос за фасадом «золотой эпохи».
Коммунистические политики, прежде известные самым ортодоксальным сталинизмом (некоторое исключение составлял Рэчану, но тоже не кардинальное), теперь возмущались нарушениями прав человека, экономическим централизмом, принудительным трудом, закрытостью от мира. Всему этому противопоставлялся принцип социалистического гуманизма, практически горбачёвскими словами. Одним из пунктов возмущения являлось чтение чужих писем в Секуритате. Но своё письмо авторы призывали массово читать и распространять. На этот призыв в тот же день откликнулись Радио «Свободная Европа», Би-Би-Си и «Голос Америки».
13 марта Чаушеску собрал Политисполком ЦК РКП на специальное заседание. Выступили только двое: Николае и Елена. Шестерых подписантов торжественно объявили предателями. Апостола и Рэчану сразу арестовали, Брукана и Бырлэдяну поселили под секуристским надзором на бухарестских окраинах, Пырвулеску и Корнелиу Мэнеску – вовсе в деревенских домах. Кондукэтор приказал строжайше контролировать любые контакты румын с иностранцами, а уж с советскими – пресекать изначально. (Сам он, правда, в конце года повидался с Михаилом Горбачёвым, а премьер Дэскэлеску – с Николаем Рыжковым. Стороны остались глубочайше недовольны друг другом. И экономически, и политически.)
Каких-то народных выступлений в поддержку «Письма шести» в стране не отмечалось. Хотя узнали о нём многие. Трудящиеся массы, откровенно говоря, не считали, что один Мэнеску сильно лучше другого. Зато опальные начальники, вроде Илиеску, тихо воспряли духом. Именно они заявили о себе устами ветеранской шестёрки. Приободрились и армейские генералы «призыва Ионицэ». Типа бывшего командующего бухарестским гарнизоном и агента советского ГРУ Николае Милитару. В 1984 году он уже подготовил план военного переворота. Но министр Олтяну обломал его, даже не заметив – просто отправил на картошку тот самый полк, которым Милитару собрался арестовать Чаушеску.
20–24 ноября 1989 года прошёл XIV съезд РКП. «Партии браво, Чаушеску слава!» – вопили делегаты. Как и призывал Маня Мэнеску, Чаушеску снова избрали генеральным секретарём. Сам кондукэтор объявил: внешний долг выплачен. Теперь, типа, ничто не остановит.
В таких государствах что ни случись, всё неожиданно. Хоть летом жара, хоть зимой снег. Самой же главной неожиданностью наступает долгожданный конец.
Прошло три недели с исторического (действительно – ибо внезапно последнего) XIV съезда РКП. Партийно-карательный аппарат ускорял «систематизацию». Крестьяне стихийно сопротивлялись, хотя без пролетарской ярости. Активнее других защищались трансильванские венгры.
Голосом румынских мадьяр выступал протестантский епископ Ласло Тёкёш. Слишком жёстко прессовать его не получалось. В порядке Варшавского договора Чаушеску всё-таки приходилось общаться с Яношем Кадаром, а венгерский генсек защищал соотечественников. Даже христиан. Поэтому Тёкёша то брали, то выпускали, то лишали прихода, то снова разрешали проповедовать.
В декабре 1989-го вопрос решили решать. Внешний долг выплачен, а в Варшавском договоре кондукэтор разочаровался. Суд города Тимишоара вынес вердикт о выселении Тёкёша из его дома в городе Орадя. Однако 15 декабря милицейский наряд столкнулся с несколькими сотнями прихожан. И венгров, и румын. Выселить пастора не удалось.
Следующий день – 16 декабря 1989 года – дата начала Румынской антикоммунистической революции. Первым её актом стало восстание Тимишоары. Несколько тысяч горожан выступили на защиту Ласло Тёкёша. Антикоммунистические лозунги типа недавних брашовских загремели на улицах и в трамваях. Как в Брашове, люди пошли на штурм горкома РКП. Образовались крупные махачи-замесы с милицией и секуристами. «К вечеру первоначальная причина отошла на второй план», – констатируют румынские авторы.
Партийный секретарь Раду Бэлан и примар Петру Моц с ситуацией не справлялись. (Впрочем, Бэлан вскоре сообразил, что к чему, явился к революционерам и впоследствии изображал из себя чуть не лидера восстания – что не спасло от суда.) Из Бухареста в Тимишоару срочно выдвинулись генералы Макри и Нуцэ – опять-таки, те же, что командовали расправой в Брашове. К тому времени горком был уже разгромлен, портреты Чаушеску и партийные флаги на кострах компенсировали дефицит топлива. Генералы быстро осознали: похоже, на этот раз дела круче, нежели два года назад. Сил милиции и госбезопасности может не хватить. В Бухарест полетел запрос на вызов регулярной армии. Надвигался румынский Новочеркасск.
Военными делами в РКП заведовали генералы Ион Динкэ и Ион Коман. Первый остался руководить из столицы, второй прибыл в Тимишоару. Надо сказать, даже этот сталинист-чаушист не испытывал большого энтузиазма от поставленной задачи. Бросать призывников на свой же город… Эх, не кончится это добром. Понуро был настроен и военный министр Василе Миля. Так же рассуждали и другие армейцы. За единственным исключением. Добровольно и радостно стрелять по тимишоарцам вызвался первый замминистра обороны генерал Виктор Стэнкулеску. Давно искавший случая дослужиться до министра.
17 декабря в Тимишоаре началась массированная стрельба. Вели её не только секуристы Макри, менты Нуцэ, но и солдаты Стэнкулеску (о чём впоследствии старались не вспоминать). Кондукэтор был вполне доволен бравым генералом, успел поблагодарить его за службу и назначить военным комендантом Тимишоары.
В Бухаресте тем временем собрался Политисполком ЦК РКП. «Деклассированные элементы вызвали беспорядки, ворвались в здание комитета партии! – кричал Чаушеску. – Нужно было выставить охрану, но органы Министерства национальной обороны и Министерства внутренних дел проявили пораженческие и капитулянтские настроения! Я как главнокомандующий отдал приказ вывести танковые подразделения, произвести демонстрацию силы. Сделать предупредительный залп, а если этого недостаточно – положить их. Никто из них не должен был выйти из здания комитета партии. Наши силы должны были очистить здание комитета партии, а не быть избитыми в нём! Почему не были выданы боевые патроны?!»
Происходящее производит фантасмагорическое впечатление. «Ни в одном нормативном документе я не нашел и мне не сообщили, что должны были выйти с боевыми патронами. Я не понимал ситуацию, вы же только сейчас сказали, что она чрезвычайная», – блеял Постелнику. «Мы виноваты, мы не выдали боеприпасы», – тупил Миля. «Это трусость!» – орала Елена. «Теперь я понял, как надо действовать», – бубнил Миля. «И я понял, как надо действовать», – вторил Влад. «И я тоже понял, как надо действовать. Днём и ночью буду выполнять свой долг», – рапортовал Постелнику. «Мы согласны с вашими мерами», – вставлял интеллектуал Мэнеску. «Ну посмотрим. Завтра вылетаю с визитом в Иран. Координаторами оставляю Елену Чаушеску и Маню Мэнеску», – резюмировал Николае, так и не понимавший, что его в срочном порядке сдают.
Кровавыми выдались дни с 18-го по 21-е. Общее количество погибших в Тимишоаре превысило семьдесят человек. Четыре десятка трупов были доставлены в Бухарест и тайно кремированы по приказу Постелнику. Но восстание ярилось и ширилось. Ещё одно мудрое указание Чаушеску – направить в Тимишоару «Патриотическую гвардию» – привело к тому, что о событиях узнала вся страна и рабочие других городов братались с тимишоарцами.
К 20-му числу ощущение неладности дошло до Елены Чаушеску. Она отправила в Тимишоару своих доверенных – премьера Дэскэлеску и партсекретаря Бобу. Чтобы попытались договориться. Естественно, ничего из этого не получилось. Вести переговоры насчёт «Долой Чаушеску!» посланцы Елены не имели полномочий. А ни о чём другом никто не собирался разговаривать.
20 декабря стотысячная рабочая демонстрация скандировала «Мы – народ! Чаушеску – труп!» В здании оперного театра учредился революционный комитет – Румынский демократический фронт (РДФ). Политически его возглавили учёный-электронщик Лорин Фортуна и историк-журналист Клаудиу Иордаке. Фортуна, член регионального комитета РКП, высказался в том плане, что не следует отказываться от социализма и нужен диалог с властями. Его перестали особо слушать. Реально командовал ревкомом ранее судимый рабочий местной обувной фабрики и электромеханического завода Сорин Опря. Именно он сформировал отряд революционной гвардии, сумел захватить армейский пулемёт и организовать 17 декабря огневое сопротивление карателям. Ближайшими соратниками Опри стали рабочие того же завода Иоан Саву, Ион Марку, Петре Петришор.
На следующий день военные начали брататься с восставшими. Тимишоара была объявлена свободным городом Румынии.
Видя, куда повернули дела, в ночь на 21-е генерал-комендант Стэнкулеску сбежал в Бухарест. Там он попросил знакомого начальника военного госпиталя загипсовать ему совершенно здоровую ногу и в таком виде явился к Чаушеску. Мол, бандитская пуля. Растроганный генсек приказал ему вступить в исполнение обязанностей министра обороны. Мечта сбылась.
Самому же министру Василе Миле повезло куда меньше. 22 декабря его нашли мёртвым. Последние слова известны от адъютанта: «Только что Николае Чаушеску распорядился, чтобы я отдал приказ стрелять по демонстрациям. Прошу всех оставить меня в покое». Официальная версия – самоубийство, и, видимо, так и случилось. После чего Чаушеску успел назвать Милю «предателем».
Новый рубеж революции был взят 21–22 декабря 1989-го. Тимишоарские события перекинулись на страну. Вторым восставшим городом стал Арад. Революционный центр сформировался на часовом заводе. Во главе стали пожилой рабочий авторитет Онофрей Дэнилэ и его молодой помощник Овидиу Пэюш. 21-го числа арадские повстанцы сформировали городское отделение РДФ, взявшее на себя функции революционной власти.
Подавить движение пытались здесь член Политисполкома ЦК Илие Матей, местный партсекретарь Елена Пугна и начальник штаба мотострелковой дивизии Эуджен Бэдэлан. Прежде, чем они сдались, в Араде погибли девятнадцать человек.
20 декабря Чаушеску вернулся из своей триумфальной поездки в Иран (через три дня аятолла Хосейни-Хаменеи, президент Хашеми-Рафсанджани и другие лидеры хомейнистской теократии будут извиняться перед румынским народом за «неосведомлённость о преступности» своего недавнего гостя). К тому времени пылали парткомы четырнадцати румынских городов. Чаушеску снова собрал совещание партийно-карательной верхушки и потребовал ответа: почему ситуация за дни его отсутствия изменилось только к худшему? Сподвижники снова «включали дурку»: генерал Влад, например, сетовал на «сложную процедуру выдачи патронов со складов». Как в совхозе «Путь Ильича»: начальник, хреновина эта сломалась, за другой на склад надо ехать, сегодня уж никак не успеем…
Чаушеску выступил по телевидению и назвал тимишоарских протестующих врагами социализма. Кого он этим хотел отвратить от протестов, неясно, да и неважно – кондукэтор давно жил в параллельной реальности. На следующий день примар Бухареста Барбу Петреску сунулся с очередной гениальной идеей: собрать на площади Георгиу-Дежа у здания ЦК массовый митинг в поддержку РКП и лично товарища Чаушеску. То есть своими руками организовать у себя под окнами революционную толпу. Сведя на нет титанические усилия Секуритате по контролю над столицей. Кондукэтор, разумеется, согласился. Будущих бухарестских повстанцев согнали с рабочих мест и повезли на выделенных администрацией автобусах. Как к Путину на Поклонную.
Последняя речь Чаушеску звучала с балкона ЦК. Генсек-президент начал рассказывать о великих достижениях социалистического строительства и обещал повысить каждому зарплату на сто леев. Первые ряды, укомплектованные партактивом, дисциплинированно похлопали. Остальные закричали: «Да здравствует Тимишоара! Долой коммунизм! Смерть диктатору! Чаушеску убийца!» Растерявшийся кондукэтор что-то пробормотал – впоследствии эти слова расшифровали по губам на видеозаписи: «Елена, ты хотя бы сейчас можешь помолчать?»
Прямая трансляция прервалась. Милиция и Секуритате кое-как зачистили площадь, оставив там лишь самых проверенных «титушек». Чаушеску вернулся в здание и провёл быстрое селекторное совещание с региональными первыми секретарями. Ничего утешительного ему ниоткуда не сообщили. Сам он в очередной раз приказал «разоблачить, отвергнуть и ликвидировать». Тем временем, под песню «Пробудись, румын!» люди поднимали национальный триколор с вырванным посредине коммуно-чаушистским гербом – новое знамя революции.
Вечером в Бухаресте развернулись бои. Первые послереволюционные годы считалось, что секуристы пытались подавить восстание, тогда как армия сразу встала на сторону народа. В действительности было иначе. Генерал-министр Миля выполнил приказ Чаушеску. Армия стреляла в народ на пару с Секуритате – даже с танков и бронемашин. Пожарные машины смывали кровь с мостовых. Около пятидесяти человек погибли в этот день. Вероятно, именно поэтому министр обороны и покончил с собой – догадываясь, кого назовут первым приспешником главного палача.
Перед смертью Миля даже успел отрапортовать кондукэтору о выполнении приказа. Что характерно, вместе с Владом. Когда врачи констатировали, что он мёртв, в министерский кабинет ворвался Илие Чаушеску, объявивший себя исполняющим обязанности. Но это продлилось всего три часа, по истечении которых его выгнал оттуда загипсованный Виктор Стэнкулеску. На основании устного распоряжения кондукэтора.
Утром 22 декабря с промышленных окраин Бухареста двинулись толпы на центральную площадь. Милицейские заслоны оказались сметены. Военных деморализовала загадочная смерть Мили, и они сильно умерили расстрельный пыл. Восставшие завладевали столицей.
Начальник Секуритате Юлиан Влад вышел на контакт с начальником армейского генштаба генералом Штефаном Гушэ: мол, раз пошёл такой раззор, давайте что-то решать. Экс-премьер Илие Вердец начал какие-то «консультации по формированию нового правительства» (первым делом он предложил Владу взять МВД), но на эту суету никто не обратил внимания.
Николае и Елена Чаушеску ещё тусовались в здании ЦК. Кондукэтор собирал рассеявшийся Политисполком и провозглашал какие-то бессмысленные приказы – вроде того, что «подтверждаю свои полномочия главнокомандующего армией». Около полудня революционная толпа выламывала двери ЦК и забрасывала здание огнём. Начальник охранного департамента Секуритате генерал Марин Нягоэ проинформировал правящую чету: ни через площадь, ни через подземные коммуникации уже не уйти, вызываем вертолёт. Только таким образом Чаушеску удалось бежать. Вместе с Николае и Еленой в вертолёт сели Эмиль Бобу, Маня Мэнеску и охранники-секуристы Флориан Рац и Мариан Русу. Даже на этой последней крыше Мэнеску ещё хватал Чаушеску за руку, норовя поцеловать и почтительно склонял голову в выражении неизбывной преданности. Бобу тоже был занят – рассовывал по карманам пачки леев и списки врагов.
Вылет вертолёта Чаушеску состоялся примерно в десять минут первого. Через сорок минут здание ЦК было взято восставшими. Прямо из захваченного дворца известили народ о победе поэт-диссидент Мирча Динеску и популярный актёр Ион Карамитру. Режим Чаушеску пал.
Программу революции огласил Думитру Мазилу на площади Революции. Демократия и плюрализм, с «руководящей ролью партии» покончено отныне и навсегда. Народовластие и свободные выборы. Сменяемость государственного руководства. Свобода мысли и совести, информации и ассоциации. Разрешение частного предпринимательства, прежде всего крестьянской собственности на землю. Полное национальное равноправие. Внешняя политика мира и добрососедства. Впервые за сорок пять лет публичная речь завершилась словами «Да поможет нам Бог».
Главный бой Бухареста шёл, однако, не за ЦК, а за другой объект – национальный телецентр. Значение информационного контроля прекрасно понималось уже тогда. Именно там образовалась новая власть. Называлась она Фронт национального спасения (ФНС).
На улицах революционного Бухареста были Ион Гаврилэ Огорану и Константин Добре. В Брашов вернулся с дочерью Вернер Зоммерауэр. Но не эти люди, не Сорин Опря, не Онофрей Дэнилэ стали во главе новой Румынии. В качестве лидера революции 22 декабря 1989 года на телеэкранах появился Ион Илиеску.
Высшим органом революционной власти объявился Совет ФНС. Среди сорока его членов были очень достойные люди – например, Ласло Тёкёш, Мирча Динеску, Ион Карамитру, диссидентка Дойна Корня, поэтесса Ана Бландиана. Но реальные рычаги оказались в иных умелых руках.
Бывший завотделом ЦК РКП Ион Илиеску как первое лицо. Бывшие высокопоставленные партбоссы Сильвиу Брукан, Корнелиу Мэнеску, Александру Бырлэдяну. Преподаватель Секуритате и партийный дипломат Думитру Мазилу. Старый начальник генштаба Штефан Гушэ. Новый министр обороны Виктор Стэнкулеску – да, тимишоарский расстрельщик за пару дней обернулся героем революции. Генерал Николае Милитару. Генерал Георге Войня. Адмирал Эмиль Думитреску. Военный экономист Бужор-Богдан Теодориу. Несколько особняком стояли, правда, антикоммунистический активист Джелу Войкулеску, прославленный кинорежиссёр Серджиу Николаеску (создатель культовых сериалов про комиссара Миклована и секуриста Романа, а также адски-уголовного образа Кучану в фильме «Авария») и либеральный энтузиаст-инженер испано-еврейского происхождения Петре Роман.
Впору удивиться, почему в новое правительство не включили Юлиана Влада. Назавтра после побега Чаушеску он провозгласил, что органы государственной безопасности переходят на сторону армии и народа. «Беглым убийцей» назвал Чаушеску премьер Дэскэлеску. «Сам не знаю, как я мог выполнять приказы этого предателя», – по обыкновению плакался Постелнику.
«Коммунисты сдают Чаушеску, но власть удерживают», – констатировал многоопытный Огорану уже в те декабрьские дни. Это было непростой задачей на фоне народного антикоммунистического подъёма. Тем более, что румынская «оппозиционная номенклатура» не успела подготовить и организовать заговор. Это, пожалуй, было и невозможно в силу особенностей чаушистского режима. Сговариваться и захватывать позиции пришлось буквально на бегу, гротескно импровизируя в духе Стэнкулеску. Но это удалось. Способ был найден. Омрачивший великие дни.
В боях Румынской революции с 16-го по 25 декабря 1989 года погибли 1142 человека. Больше всего в Бухаресте (564, почти половина), Сибиу (99), Тимишоаре (93), Брэиле (42), Брашове (39). Среди них 543 рабочих, 260 военнослужащих, 65 секуристов. Стрельба шла в обе стороны, случались и линчевания карателей. Но значительное большинство погибших пришлось на период 22–26 декабря. Когда диктатура уже была свергнута. Как это произошло?
Отчаянно-безнадёжное сопротивление фанатичных чаушистских террористов? Случалось и так. Теперь армия действительно отбивала и подавляла секуристские атаки, солдаты арестовывали гэбистов. Но подобное бывало не слишком часто. Гораздо чаще происходило иначе. Воинская часть получает директиву из Бухареста: выдвигаться с оружием в таком-то направлении, подавить на таком-то объекте формирование террористов. Одновременно на указанный объект приходит распоряжение: по имеющейся информации, вас должно атаковать формирование террористов, приказано его ликвидировать. Через некоторое время на объекте начинается жестокий бой, солдаты расстреливают друг друга, принимая за ненавистных чаушистов. Тем и другим бросаются на помощь гражданские, тоже попадая под пули…
Кто отдавал такие приказы? Чаще всего они поступали из ведомства Стэнкулеску. Генералу приходилось «замазывать» собственное недавнее прошлое. Но тот же интерес был и у политического руководства, олицетворяемого самим Илиеску. Именно вакханалия «борьбы с террористами» позволила в решающие дни отвлечь народ от элементарного вопроса: кто же перехватил власть?
Другим красочным способом перевода стрелок являлись показательные аресты и расправы. Судебный процесс над четой Чаушеску стал перлом в истории юриспруденции. Вертолёт пришлось уже через час посадить близ Тырговиште, не долетев до резиденции в Снагове. Ибо стало известно, что командующий ВВС генерал Иосиф Рус готов его сбить.
Приземлившись, Чаушеску вновь доказал, что искренне верит в собственные глупости – он сказал, что спасения надо искать на заводе… Странно, что не назвал конкретно тимишоарский электромеханический или брашовский часовой. Более реалистичная Елена не советовала так поступать. Но Николае настоял. Он ещё собирался – дословно – «организовать сопротивление в Тырговиште».
До металлургического завода быстро добрались на авто. Рабочие забросали Чаушеску камнями с криками «Смерть преступнику!» Вот тут кондукэтор сломался. Запрыгнув обратно в машину, он забился в истеричных слезах: «Как они могут?! Я же дал им всё!!» Елена теперь молчала. От пролетариата постарались отъехать подальше.
Супруги попытались укрыться в партийном комитете, но туда их просто не пустили. Темноты ждали в лесу. Ночью последней надеждой стало ближайшее отделение милиции. Менты арестовали обоих и передали революционному патрулю гражданского активиста Илие Штирбеску. 26-летний рабочий металлургического завода был, кстати, членом РКП. Между товарищами по партии состоялась любопытная дискуссия.
«Зачем вы меня сюда привели, дети мои? – Чтобы судить вас, товарищ президент. – А что я сделал? – Вы приказали стрелять в народ, в невинных людей Тимишоары. – Да ладно. Не было такого. – Перестаньте лгать! Ваши охранники стреляют даже сейчас. – Да, это правда. Но силы безопасности выполняют свой долг. – Вот и мы выполним свой долг. Мы все здесь коммунисты. А вы предатель. – Чего? Какой предатель? Кого я предал? – Вы оставили народ без пищи, тепла и света. – Да, и это правда. Но я был вынужден. В этом виноват СССР. Я и сюда попал из-за русских. – Вы сносили деревни, вы уничтожали страну. – Что?! Какую страну я уничтожал?! Как ты смеешь такое говорить?! При ком построен тот завод, на котором ты работаешь?! – За завод тебе спасибо, а за прочее сейчас ответишь! – Нет, это ты сейчас ответишь! – Убрать руки! Сидеть смирно!»
К шести часам вечера прибыл конвой. Очень характерная деталь: армейскими лейтенантами Ионом Марешем, Ионом Цеку и милицейским лейтенантом Константином Пайсие командовал полковник Секуритате Георге Дину. Вот кто доставлял Чаушеску к месту казни. Выполняя приказ генерала Влада перейти на сторону румынской армии и революционного народа. Символичнее не придумаешь.
Супругов Чаушеску доставили в армейский гарнизон Тырговиште и передали в распоряжение коменданта Андрея Кеменичи. Чаушеску спросил у него, кому он подчиняется. И остался доволен, узнав, что министру обороны Стэнкулеску: «Я сам его назначил вместо предателя Мили. Значит, всё будет в порядке». Кондукэтор до конца оставался верен своему специфическому простодушию.
Срочное донесение в Бухарест задерживалось из-за сбоев связи. Между тем, поступила информация, что поблизости группировка чаушистов готовится отбивать вождя. 24 декабря эта новость дошла до Илиеску, когда тот находился в туалете Минобороны. Боясь потерять время на путь до кабинета, он прямо на месте написал от руки исторический указ о создании чрезвычайного военного трибунала и всучил его Стэнкулеску. Тот позвонил в Тырговиште и приказал не затягивать со смертным приговором и немедленным расстрелом.
Суд под председательством полковника юстиции Джику Попы начался около половины второго дня 25 декабря. Государственный обвинитель Дан Войня перечислил пункты: геноцид, организация вооружённых нападений на народ и государство, подрыв народного хозяйства, попытка побега за границу к своим миллиардным счетам. Адвокаты Константин Луческу и Николае Теодореску поддержали обвинение.
«Ты, подлец, разорил народ. Вы взрывали склады с кровяной плазмой», – говорил судья. «Я президент Социалистической Республики Румыния, отвечаю только перед рабочим классом и Великим национальным собранием, а вас не признаю», – отвечал подсудимый. «Говорила я тебе, надо было расстрелять Илиеску», – напоминала подсудимая. Кстати, один из очевидцев впоследствии замечал: «Много витало слухов, будто страной правит Елена. Но тут всё выяснилось однозначно. Ерунда. Главным был Николае».
В полном соответствии с указаниями военного министра, процесс не затянулся. Приговор к смертной казни последовал менее чем через полтора часа. Между солдатами возникла свара – каждый рвался привести в исполнение. «Я ведь была вам матерью!» – кричала Елена. «Ты наших матерей убивала!» – отвечали сынки. «Я этого не заслуживаю, но если на то пошло, можно было прикончить нас и без этого маскарада!» – возмущался Николае.
Оба были расстреляны в без десяти три дня 25 декабря 1989 года. Официальное сообщение сопровождалось демонстрацией видеозаписи. Сразу после исполнения смертная казнь в Румынии была отменена.
Первоначально количество погибших в румынском декабре 1989-го оценивалось в 60 тысяч человек. Это, конечно, огромное преувеличение. (Равно как обвинение в геноциде и разговоры о заграничных счетах.) Подлинная статистика известна с полной точностью. Но ни с чем несообразной эту цифру не назовёшь. Убитые на улицах и забитые на допросах – далеко не все жертвы чаушизма. Гораздо больше людей были убиты иначе – голодом, холодом, отсутствием лекарств от излечимых болезней. А как видно по диалогу со Штирбеску, этих фактов Чаушеску вовсе не отрицал.
Каков бы ни был процесс – понятно, что цель состояла в избежании разоблачений на настоящем суде – казнь Чаушеску встретила полную поддержку подавляющего большинства румын. Люди желали увидеть необратимый разрыв с прежней системой. Это народное чувство совпало с интересом группировки, оказавшейся у власти. Так тоже бывает.
В те же дни были арестованы Динкэ, Постелнику, Бобу, Мэнеску, Коман, Макри, Нягоэ, Дэскэлеску – в общей сложности несколько десятков высших партийных, государственных и карательных главарей чаушизма. За арестом Влада наблюдал посол СССР Евгений Тяжельников (известный в КПСС повышенной степенью коммунистической ортодоксии). Нуцэ стал одной из жертв революции: арестованный вместе с заместителем собственными подчинёнными, он был сбит в вертолёте по приказу генерала Милитару.
В январе 1990 года состоялся Процесс Политисполкома – суд над элитой чаушизма. Главными обвиняемыми были Динкэ, Постелнику, Бобу и Мэнеску, осуждённые отдельно от остальных. Все они обвинялись в убийствах – на основании участия в заседании 17 декабря, где был утверждён приказ Чаушеску «положить их». Один Динкэ держался с достоинством: «Я коммунист, и считаю, что так было надо. Но перебрали, конечно, за что и получили». Остальные самобичевались, умоляли о снисхождении, проклинали предателя Чаушеску и расхваливали товарища Илиеску. «Благородным движением рабочих, инженеров и техников» назвал свержение чаушистского режима интеллектуал Мэнеску. «Быдло я был», – сказал Постелнику, и эта фраза считается итоговым слоганом «золотой эпохи».
Динкэ приговорили к пятнадцати годам, большинство других к пожизненному заключению. Впрочем, больше пяти лет не сидел никто. Когда страсти поутихли, всех постепенно выпустили по возрасту и здоровью. Только Макри умер в тюремном автозаке.
Мало кто возражал против сурового осуждения приспешников Чаушеску. Но многим не нравилось, как проходил этот суд. Во-первых, очень уж по-коммунистически – обвинительный уклон, бездоказательность, явный политический мотив. Во-вторых, что главное: «Их судят за то, что они не возражали Чаушеску на одном заседании. Но с них не спросили за долгие годы преступной власти над нами».
И не удивительно. Кому было спрашивать? Кто судил-то?
12 января 1990 года Румыния погрузилась в траур по погибшим героям революции. Вечером в Бухаресте начался мощный антикоммунистический митинг. Неожиданно повернувшийся против новых властей – люди наконец вспомнили, кем был товарищ Илиеску и его соратники. «Смерть коммунизму! Долой неокоммунизм!» – ревела многотысячная толпа. Ещё бы немного… Положение вновь изменил Думитру Мазилу. Взойдя на трибуну он воскликнул: «Долой коммунизм! Смерть за смерть!» – вызвав шквал оваций.
Тут же на месте была объявлена вне закона РКП. Вообще-то уже не существовавшая. Народный гнев снова удалось отвести. Мазилу купался в лучах славы и бешеной популярности. Он уже поглядывал на президентство. Но тягаться с тёртым-перетёртым аппаратчиком Илиеску было ему не по силам. Очень скоро Мазилу оказался далеко и надолго задвинут. При том, что для многих именно он явил лицо революции.
Так же избавился Илиеску и от других соперников – амбициозного Брукана, самодовольного Милитару, идейного Романа. Все они, впрочем, пережили свой звёздный час. Брукан допрашивал самого Влада: «Ну что? Кто теперь тут главный?» Милитару успел покрасоваться с пафосными приказами. Роман и вовсе побывал премьер-министром в первом правительстве реформ.
Илиеску же дважды был президентом Румынии: в 1990–1996-м и 2000–2004 годах. Именно вокруг него сформировался консервативный блок номенклатурных наследников чаушизма. Сначала под брендом ФНС, потом – Социал-демократической партии. Виктор Стэнкулеску в министрах обороны, Юлиан Минку в министрах здравоохранения – было в этом что-то подчёркнуто издевательское. В этом плане заговор удался. Точнее, сговор. За счёт народа, дравшегося на декабрьских улицах.
Но меняется и Румыния. Ныне её президент – Клаус Йоханнис, представитель исторической Национал-либеральной партии. Убеждённый и компетентный реформатор. Таков же премьер Людовик Орбан. (Интересно, что оба государственных руководителя Румынии принадлежат к национальным меньшинствам: глава государства – немец, глава правительства – венгр.) Идейно и политически нынешние власти ориентированы на традицию освободительного движения – Жиу-1977, Брашова-1987, Революции-1989. Активную общественную роль играют ветеранские ассоциации. В почёте имена бойцов и победителей. Более всего чтят румыны Лизу Ризю.
Что касается «теневой стороны революции», то с апреля нынешнего года 89-летний Илиеску пребывает в статусе подследственного. Стэнкулеску умер тремя годами ранее, успев отсидеть пять лет – фарт кончился, и он всё-таки ответил за тимишоарские убийства. В том, что тогда происходило, решено наконец разобраться. Хотя в главном это известно: народная революция свергала тоталитарно-коммунистический режим. Это суть, прочее детали.
Румыны доказали тогда, что против любого лома при нужде найдётся приём. Пример был принят как наука – дабы не пришлось повторять. Недаром поднимались актуальные лозунги в советских и российских городах: «Не доводи до греха, помни Румынию!»
Михаил Кедрин, специально для «В кризис.ру»