Конференция «Тридцатилетие российских реформ: когда модернизация успешна?» прошла вчера в Гагаринском зале Европейского университета в Санкт-Петербурге. Организатором выступил Дмитрий Травин, научный руководитель Центра исследований модернизации ЕУСПб. Все выступления и дискуссия оказались весьма содержательны. Автор этих строк вынес много полезного. Успех разговора о модернизации пока даже очевиднее успеха самой модернизации – который несомненно прояснится в своей исторический черёд.
Особенно считаю необходимым отметить содержательные по контенту и хорошо представленные доклады Леонида Гозмана и Алексея Заостровцева. Выступление Леонида Яковлевича «Психология поражений и побед» – название перекликается с книгой Егора Гайдара – пожалуй, единственная вышла за рамки экономического детерминизма, доминировавшего на конференции. (Что, впрочем, понятно: большинство участников – экономисты.) Андрей Павлович говорил о переходе от олигархического капитализма к «рыночному сталинизму». Очень, кстати, удачный термин, означающий тотальное господство коррумпированной бюрократии на основе административной ренты. Сталинизм без раскулачивания. Точнее, пока ещё без раскулачивания.
Это и делает, мягко говоря, дискуссионным вопрос об успехе российской модернизации. Которая по определению предполагает расширение пространства свободы. Аксиоматично ведь: без свободы личности не может быть свободы собственности. Вместо самостоятельных собственников – покорные держатели. Что и характеризует, по-марксистски говоря, «формацию», сложившуюся в современной РФ.
Естественно, никто из собравшихся не ставил под сомнение необходимость реформ начала 1990-х. Равно как историческое достоинство Егора Гайдара. И многих его соратников по преобразованиям (хотя Леонид Гозман отметил: моральным авторитетом по истечении трёх десятилетий остался из всей команды только сам Егор Тимурович). Результат был публицистически обозначен ещё много лет назад: «Агонизирующий “совок” стал новой Россией». Во многом главном реформы удались. Их плоды стали до того привычны, что мы уже и не считаем за достижения… Но есть и оборотная сторона: социально-политический строй новой России. Который не требует особых комментариев и тоже, хочешь-не хочешь, выводится из особенностей реформ. По крайней мере, отчасти. От значительной части.
Вышеупомянутый экономический детерминизм был присущ изначальной концепции. Это мешало адекватному выстраиванию курса. Мешает и сегодня сделать выводы о причинах поражений, наметить планы на будущее. Два традиционных русских вопроса: кто виноват, а главное, что делать, остаются в общем без ответов.
Модернизация того этапа не была сорвана. Но была сильно извращена. Говоря о причинах неудач, спикеры конференции, по нашему скромному мнению, недооценили значение социально-политического фактора. Не одна экономика являет собой общественный фундамент. А в данном случае дом и вовсе начали строить с третьего этажа.
Первый президент России (роль которого, как позитивная, так и негативная, практически не была прорисована на конференции) сделал ставку на «гражданский мир» с силами контрреформы. И реформаторское правительство из прагматических соображений в целом приняло эту ставку. Опорой преобразований, устраняющих номенклатурную систему избрали партхозноменклатуру – парадоксальный, но понятный путь наименьшего сопротивления. От враждебных модернизации сил постарались попросту откупиться. И не заметили, как цена сделалась непомерно высокой.
Автор этих строк помнит дискуссии питерской «ДемРоссии» осенью 1991 года, после августовской победы. Радикальные проекты общественных комитетов российских реформ. Общественных, а не чиновных. Это был набросок принципиально иного пути развития: «не прусского, а американского». Можно спорить, куда бы он привёл. Зато бесспорно, куда мы пришли в реальности.
Послеавгустовские власти бежали как от чумы от «порочнейшей идеи ревкомов». Отбросили план люстрации, продвигаемый Галиной Старовойтовой. Превратили в комедию осуждение КПСС: «Вместо нового Нюрнберга получилась скучная тяжба об имущественных правах». Несмотря на серию переименований, даже не подступились всерьёз к силовому блоку: «При всех обличениях, Ельцин практически не тронул ГБ – штабной барак ГУЛАГа». Даже на откровенных врагов, откровенно готовых убивать, реагировали лишь при крайней необходимости. Не ранее, чем нож оказывался у горла.
А если говорить о той же экономике… Упор делался на чрезвычайно важной, но изолированной взятой финансовой стабилизации. Все приватизационные варианты так или иначе формулировались с оглядкой на номенклатурные интересы. Комсорги-банкиры нанимали советских чекистов. Естественные сторонники опрокинутого ГКЧП целенаправленно реализовывали собственную программу концентрации собственности, а затем и власти. Бизнес иного происхождения так или иначе вытеснялся в систему теневых сообществ. Только структуры типа «петербургско-тамбовской» или «красноярско-быковской» создавали альтернативу номенклатурно-олигархическому капитализму или старосоветской воровской оргпреступности. Выбор между такими вариантами – это уж дело вкуса… (Кстати, когда мы сегодня наблюдаем «дело Барсукова» в Петербурге, «дело Быкова» в Красноярске, «дело Фургала» в Хабаровске, да и «дело Урлашова» в Ярославле – это продолжение тех же застарелых конфликтов, сведение счётов с конкурентами «нового дворянства».)
Реформаторы принимали всё это как объективную реальность. Надо успеть, надо сделать, а издержки неизбежны. И это действительно так. Но формировались мощные центры, генерировавшие не только экономические, но и идеологические схемы. Поразительный «социал-дарвинизм по-советски» принял современные формы рыночного сталинизма. Для этого требовалась лишь небольшая перестановка: охранникам банкиров встать ступенькой выше своих нанимателей. Что они и осуществили на рубеже 1990–2000-х.
Озвучить этот пласт проблематики на конференции не удалось. Просто не хватило времени (на дискуссию вообще оставалось не слишком много). Но часто звучал вопрос: что мы хотели получить в результате реформ? Если говорить об авторе, то – жить в стране, являющейся частью свободного западного мира, интегрированной в ЕС и НАТО, в форпосте Европы на восточных рубежах. Этим был мотивирован автор, включаясь в политику в далёком 1989-м. Но когда в конце 1991-го российские лидеры заговорили о недопустимости «охоты на ведьм» и «пересмотре итогов гражданской войны», уже становилось понятно: их цели не вполне совпадают с моими. Чем дальше, тем больше проявлялись почтение к советской истории, советская преемственность во внешней политике. Антинатовская риторика зазвучала уже в 1993 году. Если кто забыл.
Об итоге «славного десятилетия» сказал Дмитрий Травин: в избирательном цикле 1999–2000-го победили противники модернизации. Которых, к тому же, многие тогда воспринимали как продолжателей реформ, голосуя за «сильного преемника Ельцина»… Дальнейшее свежо в памяти. Ныне правящий режим РФ по заслугам признан уникальным. Особенно по части чиновной коррумпированности, идеологического мракобесия, принципиальной безграмотности и олигархической безответственности.
«Геополитическая катастрофа» Владимира Путина не может быть обращена вспять: империя зла обрушена. Всевозможные «СССР 2.0» – то с Лукашенко, то с Мадуро, то с Мбаинимарамой – выглядят до смешного глупо, как надувание ботоксных щёк. Но вполне способны совершать масштабные кровопролития. Это доказано и в Украине, и на Ближнем Востоке, и в Африке. И ещё «более лучше» способен постсоветский номенклатурный олигархат запрессовать свою страну, насадив тотальное бесправие и беззастенчивый феодальный грабёж.
Эти темы конференция впрямую не обсуждала. Понятно – тема другая. Пусть и косвенно связанная. Но актуальность берёт своё.
Сурковское «долгое государство», по ряду признаков, в обозримые сроки завершит затянутое долголетие. Во-первых, очень уж упорно нарывается на прямой геополитический разгром. Во-вторых, даже в правящей элите РФ могут возникнуть вменяемые персонажи, осознающие собственные печальные перспективы. В-третьих, власть повышает градус оппозиционности в неолигархическом бизнесе: объективное сокращение кормовой базы силовиков ужесточает взимание административной ренты и стимулирует недовольство, способное принять, да уже и принимающее различные формы. Начиная с разрастания экономической – и социальной! – «тени». Генерирующее бытовое сопротивление – как некогда отмечал Ленин, «ежедневное, ежечасное, стихийное и в массовом масштабе».
Из третьего вытекает четвёртое и главное. Сурков вводил парное «долгому государству» понятие «глубинный народ» – где ширится неартикулированное пока недовольство в форме социальной озлобленности. Подчас принимающее вид спонтанной антирежимности, вплоть до лозунгов «За Казахстан!» Модернизационные прорывы могут принимать неожиданные формы с неожиданными движущими силами. По видимости сходные с «архаикой» времён угля и стали…
«Реформы всегда провальны, модернизации всегда успешны» – таков был лейтмотив субботней конференции в ЕУСПб, озвученный Дмитрием Яковлевичем. Модернизация – это труд, риск, тяжесть. Всегда с благотворным итогом. Всё так, но и провалы, и успехи достигаются людским действием. Часто внезапным, нежданным. И времени на рефлексию, осознание, эволюционную раскачку часто не остаётся. Готовиться же надо заранее. Здесь и сейчас. Избегая прежних ошибок. И хорошо, что есть в Петербурге такая площадка свободной мысли, как Европейский университет. Хотя угроза закрытия висит над ним постоянно.
Евгений Бестужев, «В кризис.ру»