Прорыв из-под земли

11 июля – дата советской собственной гордости. «Мы называем этот день началом возрождения рабочего движения», – говорится в сегодняшнем заявлении Конфедерации труда России. 30 лет назад в СССР начались шахтёрские забастовки. Пролетарская борьба за достоинство труда мощно подставила плечо освободительному движению. Что бы ни казалось при начале, как бы ни повернулось в итоге, Одиннадцать – Семь – Восемьдесят Девять выдалось славным днём.

Шахтёрская честь Союза

В Советском Союзе, как теперь в России, что ни случись, всё оказывалось неожиданно. Хоть снег зимой, хоть жара летом. Неожиданно свалились и стачки сотен тысяч горняков. Кто бы мог такого ждать? Будто и не прошли только что полусвободные выборы, принесшие разгром партаппарату КПСС в угледобывающих регионах. Будто и не предупреждает на пленуме ЦК секретарь Кемеровского обкома Иван Мельников: с огнём играем, доиграемся – хуже будет.

Своеобразной «элитой рабочего класса» в Советском Союзе официально считались шахтёры. Особое положение угледобычи в народнохозяйственном комплексе. Номинально высокие зарплаты. Агиточное внимание со стахановских времён. На первомайских плакатах чаще всего рисовали как раз шахтёра. С одухотворённым лицом и отбойным молотком на плече.

В самих же шахтёрских посёлках глядели на жизнь иначе. Похоже на первую главу горьковского романа «Мать». Тяжёлый труд, деньги как бумага из-за «временных перебоев в снабжении», опасные аварии, травматизм, постоянный риск жизнью, начальственные погонялы с планами. «Превращают человека в угольную пыль», – типичный отзыв типичного горняка. И надо думать, не только в конце 1980-х.

Недаром ведь именно в Донбассе, судя по отчётам КГБ, особый энтузиазм вызвала Венгрия 1956-го. Много хлопот доставляли органам МВД кузбассовцы и воркутинцы – не плакатные, а реальные. Чаще по бытовухе, но бытом и квантуется жизнь. А в Баренцбурге на Шпицбергене листовки «Комитета шахтёрской чести» требовали от администрации «Арктикаугля» повышения зарплат, снижения норм выработки, отмены штрафов – угрожая с 1 января 1980-го «перейти к применению оружия».

И вот уже середины 1989-го. Чуть больше месяца, как завершился Первый Съезд народных депутатов СССР. Прозвучали все ожидаемые слова о свободе и справедливости, демократии и самоуправлении. Общество бурлило: гласность, свободные выборы, возврат исторической правды, можно ругнуть даже Генерального секретаря за недостаточно ярое следование призывам товарища Горбачёва. Да где же такое видано?! Но бурление было хоть и красивым, однако чисто словесным. Дела оставались монополией номенклатуры. Единственное дело, до которого допустили пробуждённых советских граждан – опустить бюллетень в прорезь урны. Ну, разрешили ещё собираться больше трёх в «неформальных объединениях».

Этих самостийных групп насчиталось по Советскому Союзу три десятка тысяч. Были среди них и рабочие. Некоторые называли себя независимыми профсоюзами – подчас человек пятнадцать станочников, наладчиков, монтёров трамвайных путей… Вдохновлялись польским примером. Как раз в начале 1989-го варшавский Круглый стол легализовал «Солидарность».

Между собой активисты советских рабочих кружков больше размышляли. Обычно на марксистские темы – как вести классовую борьбу с эксплуататорским классом бюрократии. И является ли КПСС этим классом или только инструментом классового господства. Но на своём рабочем месте в конфликты вступали часто. Незакрытые наряды, раскрытые сверхурочные – всё это внятно обучало искусству связывать частное с общим.

Слово «забастовка» уже не было в диковину. Армяне Нагорного Карабаха с весны 1988-го поднимались аж на всеобщую. Это особый случай, национальное движение. Но было и иное. Первая забастовка советских шахтёров началась не в июле, а в апреле. В заполярном посёлке Талнах.

До июля был апрель

18 февраля 1989 года на талнахском руднике «Октябрьский» обвалилась кровля. Погибли пять человек – четверо горняков, один горноспасатель. Ещё два спасателя в тяжёлом состоянии попали в больницу. Семьям были положены компенсации. При их начислении рудничная бухгалтерия включила ограничители по полярным надбавкам.

Два месяца администрация нудно торговалась. Люди, естественно, возмутились за память товарищей. 3 апреля три сотни шахтёров ночной смены объявили забастовку и отказались подниматься на поверхность. Сутки спустя забастовала вся горнодобыча Норильского ГМК.

Времена были уже не новочеркасские. Да и пролетариат советский освоил некоторые политтехнологии. 5 апреля забастовщики сформировали рабочие патрули для охраны своих шахт. Попытка администрации отключить подземные телефоны, по которым горняки общались с семьями, вызвала такую реакцию, что связь поторопились привести в порядок.

Власти вступили в переговоры с бастующими. Да ещё в какие. В Талнах прилетела полномочная спецкомиссия – министр цветной металлургии СССР Владимир Дурасов, первый секретарь Красноярского крайкома КПСС Олег Шенин, начальник Управления КГБ по Красноярскому краю Анатолий Сафонов (как без него). Шенин и Сафонов спустились в одну из шахт. Понятно, что они там услышали о февральской трагедии. Плюс – примерно то, что десятью годами ранее писалось в листовках «Комитета шахтёрской чести».

8 апреля комиссия выдала на-гора протокол с указанием соответствующим ведомствам «рассмотреть законные требования трудящихся». Забастовщики поднялись на поверхность. Коллективы и земляки встретили их как героев. Но работа возобновилась без всяких гарантий выполнения требований со стороны классового врага.

(Интересно, что Олег Шенин в недалёком будущем активнее всех партаппаратчиков поддержал ГКЧП. Больше года пробыл в «Матросской тишине». Потом возглавлял маргинальную коммунистическую группировку «СКП–КПСС», боролся с буржуазной контрреволюцией Ельцина–Путина. Это недавний хозяин огромного региона! Видать, небезыдейный был человек. Зато Анатолий Сафонов при Ельцине дослужился до замдиректора ФСБ, при Путине – замминистра иностранных дел, президентский спецпредставитель по антитеррору и антимафии, ныне вице-президент дочерней структуры «Росатома». Как в одном коммунистическом стихотворении: «Щеголяю в рваных башмаках, и пальто изодрано в подъезде. Ты с комфортной сытостью в глазах вновь сидишь в руководящем кресле. Девяносто первый год застал нас обоих в званье комиссаров. Кто в нас только грязью не бросал… А потом судьба нас разбросала».)

Прожектор майдана

Социальная обстановка в СССР напряглась до предела. Классовая борьба не просто обострялась, но переходила в открытые формы – благо, Перестройка. Бездумность реформ порождала резкость потрясений, ибо «свежий ветер перемен дочиста вымел все прилавки». В угледобывающей отрасли, в шахтёрских регионах это чувствовалось с особенной простотой и силой. Нарастание инфляции окончательно обесценивало заработки. Между тем, не забываем, горняк на работе ежедневно рисковал жизнью. А уж дефициты… Выйти из забоя – и остаться без мыла (эта новация пришлась именно на апогей Перестройки). Такого мужик не стерпит.

«Я предвижу забастовки в стране», – говорил Андрей Сахаров под закрытие Первого Съезда. Всё-таки не зря он был академиком.

Первый сигнал из Кузбасса был получен ещё перед Новым годом. Горняки написали в популярную тогда телепередачу «Прожектор перестройки». За двумя сотнями подписей. «Мы, шахтеры шахты им. Шевякова г. Междуреченска объединения «Южкузбассуголь» Кемеровской области, обращаемся с просьбой разобраться в сложившейся ситуации, которая становится всё тяжелее и тяжелее» – далее шло подробное описание социального беспредела: заработки падают, захребетников прибавляется, у работяги в месяц уже меньше пятисот, когда у начальника до тысячи, столовая хлам, на работу возят как скот, с работы по сорок минут ждёшь на морозе… «Почему одни должны жить за чужой счет, а мы существовать?» Телевизионщики (они тогда были не те, что сейчас) призадумались. Начальники не обратили внимания.

Началось опять с ночной смены. В том же Междуреченске. На 11 июля горный мастер Виталий Кокорин и его товарищи, отработав, отказались сдавать светильники. Во вторник бастовали все пять междуреченских шахт. Назавтра забастовка перекинулась на Прокопьевск, Осинники, Новокузнецк. Дальше – Киселёвск, Анжеро-Судженск, Ленинск-Кузнецкий… К концу недели бастовали 180 тысяч человек по всему Кузбассу.

Люди быстро организовались, избрали стачечные комитеты, категорически отсекали все и всяческие эксцессы. Был установлен порядок: если бастуешь – восемь часов будь со всеми на площади. В рабочей одежде. Палатки в скверах, ночные костры, горячее питание с шахт. Правда-матка в речах. ШахтаМайдан. Что до водки, то её где видели, там выливали. Первый горстачком Междуреченска вообще запретил торговлю алкоголем. Исключение делалось лишь для свадеб и похорон, и только по письменному разрешению комитета.

С администрациями разговаривали конструктивно, хотя понятие «управленец» было синонимично классовому противнику. Шахтёры ведь учились в советских школах и умели рассуждать в этих категориях. Парткомовцев обычно не замечали (как гэбистов). Если к кому проявлялось откровенное недоброжелательство, то к функционерам казённых «профсоюзов» ВЦСПС. С этими говорить было не о чем.

А в принципе темой для разговора явилось «21 требование» – перечень пунктов, составленный ещё в июне живым творчеством масс. (Символично, что польские забастовщики Августа-1980 в Гданьске тоже выдвинули именно 21 требование.) Повысить оплату труда всем, кто работает под землёй не менее трёх часов смены. Повысить стоимость угля. Сократить управленческий аппарат шахт. Выдавать по требованиям спецодежду, полотенца и не менее восьмисот грамм мыла на человека – это приходилось выделять отдельным пунктом! довели страну… Увеличить до тридцати дней отпуска. Кардинально перетрясти кадры администраций, парткомов и профкомов, дабы они «были авангардами в нашей советской перестройке, а не плестись в хвосте». В это ещё верили, насмотревшись Сахаровского Съезда.

Кемеровский обком КПСС впал в паралич. Секретарь Мельников воочию убедился в мудрости собственного предвидения (на пленуме ЦК он выступал в апреле), но вряд ли обрадовался. Если он читал Некрасова, то мог бы вспомнить про «гения службы генерала фон дер Шпехта»: «Нам предсказывал бунты народные… «Что, неправ я?!» – потом он кричал». Тем менее влиял на события облисполком со всем облсоветом. Представлять власть взялось Министерство угольной промышленности СССР. В Кузбасс прибыл министр Михаил Щадов. Прилетел из Москвы и член Политбюро Николай Слюньков (считавшийся, кстати, политиком сильным и продвинутым) – но его размышлизмы о радости труда шахтёры не оценили.

Переговорный процесс начался как бы явочным порядкам. Партийно-хозяйственной номенклатуре уже не приходило в голову спрашивать о полномочиях забасткомов. Люди на площадях всё объяснили хозяевам. Своими руками они создавали в стране новую жизненную реальность. Через ощущение своего достоинства и своей силы.

Движение вширь

Из Кузбасса движение стремительно перекидывалось во все угледобывающие регионы Союза. 18 июля забастовал Донбасс. Численность забастовщиков здесь превысила кузбасскую – более 200 тысяч. В лидеры выдвинулся председатель профкома шахты имени Стаханова Михаил Волынец. Который через четверть века, в 2014-м, выступал от имени украинских шахтёров против ДНРовского антимайдана.

К Донетчине примкнули Днепровщина и Червоноград. Русских и украинцев поддержали белорусы и казахстанцы. Последними, но жёстче других поднялись шахтёры Заполярья, Воркута и Инта. Ситуацию взял на контроль лично председатель Совмина СССР Николай Рыжков. Начались долгие перетирания по экономической части шахтёрских требований. Важно, что в это время в Москве заседал Верховный Совет. Замять ситуацию было невозможно. Давить по-тбилисски – свят, свят, свят, того раза хватило! Горбачёв с трибуны назвал шахтёрские требования справедливыми. Этим был поначалу задан камертон процесса.

Всесоюзные СМИ, центральная пресса и телевидение, вынуждены были освещать забастовку с пониманием и сочувствием. Да и вынужденность тут была относительна. Большинство журналистов, даже партийных, реально симпатизировали движению.

Конкретным итогом переговоров стало августовское постановление Совмина N 608. Этот документ ориентировал профильные ведомства на «удовлетворение требований». К тому времени шахтёры уже возобновили работу. Но общее положение в стране изменилось кардинально. Возникла новая сила, умеющая заставить. И она не стояла на месте.

Горняки Донбасса быстро вышли на контакт с национал-демократическим движением Народный Рух Украины. В требованиях донбасских стачкомов национальный суверенитет Украины звучал с самого начала. Ещё дальше шли воркутинцы, особенно в центре заполярной стачки – на шахте «Воргашорская». Именно там ещё в июле появились такие требования, как «отменить 6-ю статью Конституции СССР о руководящей роли партии», «избирать тайным голосованием начальников отделов МВД», «пригласить для проведения экономической реформы Леонтьева В. В.». Первоначально шахтёры действительно дистанцировались от политической оппозиции. Но уже через месяц-два в их речь загремел металл антикоммунизма. Жизнь учила быстро. «Они нас ГУЛАГом, а мы их что, ласковым словом?! Не будет этого!» – отметал предложения московско-ленинградских демократов о конструктивной умеренности воркутинец Алексей Копылов.

Некоторые коммунистические эксперты, не закомплексованные «культом рабочего, которому всё дозволено», прямо сравнивают шахтёрское движение рубежа 1980–1990-х с «бунтом на зоне». Даже приводят статистику (непонятно, откуда взятую): дескать, не менее 10% шахтёров, а на севере гораздо больше, отбывали реальные сроки. Отсюда и требования – администрацию вон, пайку увеличить и вообще даёшь волю вольную! «В забастовочных комитетах сплошь и рядом сидели люди с двумя-тремя уголовными статьями», – утверждает один из таких авторов. Что ж… Не сплошь и не рядом, но бывало. И не только в комитетах. По воспоминаниям ряда участников, люди с наколками и впрямь составляли значительную часть населения пролетарских форпостов. И действительно проявляли особую активность в борьбе за права трудящихся.

По серьёзной статье имел, например, судимость подземный электрослесарь Вячеслав Голиков, председатель Совета рабочих комитетов Кузбасса. И между прочим, на июль 1989 года член КПСС. Десять лет отбыл Юрий Рудольф, председатель Кемеровского облстачкома. Именно его связи позволили почти на весь июль схлопнуть всякую уголовщину в самых криминогенных районах. Как в сериале «Ликвидация»: «Беспределу ша!»

Но в целом шахтёрские комитеты конфликтовали с криминальными структурами ненамного слабее, чем с комитетами КПСС. Лидер воргашорцев Иван Гуридов дрался лично, и одолел двух быков с нунчаками – когда местная ОПГ затребовала отчислений с шахты. А если и признать влияние «зонной культуры», то лишь в том смысле, где была и как жила настоящая страна. Что тогда, что теперь…

Оптимизм по Марксу и Ельцину

Власти саботировали выполнение достаточно сдержанных шахтёрских требований. При том, что они вполне укладывались в русло официальных тезисов Перестройки. «Шахтёры показали, что хотят распоряжаться плодами своего труда, свободно выходить со своим углём на рынок и торговать на этом рынке», – констатировал будущий мэр Москвы Гавриил Попов, тогда идеолог Межрегиональной депутатской группы. Это соответствовало словам, но не делам властей. «Терпят неудачу замечательные шахтёрские попытки изменить хотя бы частности», – говорил культуролог Леонид Баткин, один из лучших публицистов и ораторов радикально-демократической интеллигенции.

Движение быстро радикализировалось в ответ на партийный обман. В ноябре 1989-го «Воргашорская» забастовала уже с чётким требованием отменить 6-ю статью Конституции. Через четыре месяца она и была отменена Третьим Съездом народным депутатов.

Партийный агитпроп тут же развернулся на сто восемьдесят. Началась оголтелая телетравля горняков. Словно враз забылись многолетние славословия советскому рабочему. Шахтёра стали изображать как «эгоиста-экстремиста» и т.п. Аргументация примерно совпадала с пропагандистской кампанией Маргарет Тэтчер против Артура Скаргилла с его профсоюзом в середине 1980-х.

Поначалу часть населения удалось настроить против забастовщиков. Но очень ненадолго. Общество быстро осознало горняков своей авангардной силой. В следующие два года солидарность с шахтёрами сама по себе выросла в сильное движение. Для семей бастующих собирали гуманитарную помощь. «Самые разные люди пришли вчера к Казанскому собору, чтобы помочь шахтёрам, – писала ленинградская «Смена». – Рабочие и интеллигенция, молодёжь и ветераны. Не было только тех, кто десятки лет вещал от имени рабочего класса, кто жил за счёт его авторитета».

Воззвания шахтёров-воргашорцев расходились листовками в городах, далёких и от Заполярья, и от углепрома. В Ленинграде, например, они пользовались большим спросом у проходной Ижорского завода. Распространяли в основном дээсовцы. Примерно те же, что несколькими месяцами раньше выражали солидарность с Независимой ассоциацией пекинских рабочих, дравшейся на Тяньаньмэнь.

Рабочий класс, как и положено по маркистским учебникам, показывал пример политический сознательности. Межрегиональный Независимый профсоюз горняков стал фактически первым настоящим профобъединением советского и постсоветского периодов. НПГ Кузбасса, НПГ Украины на годы вперёд превратились в серьёзные социально-политические силы своих регионов. Логика развития привела шахтёрское движение в альянс с «ДемРоссией» и Борисом Ельциным, с украинскими национал-демократами. Ещё раньше, что тоже показательно, межрегиональный стачком заключил соглашение о сотрудничестве с Союзом объединённых кооперативов.

Конкретика экономических требований тоже радикализировалась: приватизация производства, контрактная система трудоустройства. Но она отходила на второй план. Опять-таки, точно по марксистским учебникам, шахтёры переходили к политической борьбе – просто потому, что даже мелкие вопросы можно было решать только по-крупному. Уже 11 июля 1990-го предупредительная забастовка «за годовщину» проходила под антикоммунистическими лозунгами. К шахтёрам подтягивались братья по классу из смежных отраслей. В Ленинграде забастовал многотысячный коллектив Метростроя. А 1 марта 1991-го, уже в совсем иной – очень хмурой – обстановке началась бессрочная политическая забастовка. Теперь шахтёры требовали отставки президента Горбачёва, отстранения КПСС от власти и, соответственно установке Ельцина, передачи власти тогдашнему Совету Федерации.

Тысячи ленинградцев на Дворцовой слушали выступление Вячеслава Голикова. На стачку в Северной столице постепенно раскачивался Кировский – Путиловский. В Москве с трибуны Верховного Совета РСФСР выступал активист НПГ Анатолий Малыхин. «Вы тут выхода на работу требовали, – говорил Малыхин лидеру антиельцинской парламентской оппозиции Владимиру Исакову. – Ещё две шахты остановились. Именные, в вашу честь. До свидания. Забастовка продолжается». Депутаты стоя проводили Малыхина овацией. Демократическая пресса сравнивала его с матросом Железняком: «Вместо бескозырки на нём шахтёрская каска. Он идёт исправлять сделанную в 1917 году ошибку».

И тут 23 апреля 1991-го (любопытно, что аккурат в шестую годовщину пленума ЦК, давшего всему старт) Ельцин встречается с Горбачёвым. Появляется совместное заявление, обмен первомайскими телеграммами. Что сказали об этом шахтёры, лучше не цитировать. Каковы союзники из номенклатуры, объяснять после этого не требовалось. Но… «Вас используют и тут же забудут», – говорил Рыжков на очередных переговорах с забасткомами. «А вы сейчас о нас помните?» – резонно отвечали ему.

Шахтёрское движение было из сильнейших факторов перемен. «Была в Кузбассе. Стала там социальной оптимисткой», – рассказывала Татьяна Малкина. Тогда – 24-летняя корреспондентка «Независимой газеты», бросившая обвинение в госперевороте на знаменитой пресс-конференции ГКЧП. Теперь – организатор Марша матерей в защиту девушек, арестованных по делу «Нового величия». В таком восприятии она была далеко не одинока.

Жизнь непроста и непрерывна

Прошли годы, и летом 1998 года шахтёры снова забастовали. И даже вышли на рельсы. Теперь уже против Ельцина, против «младореформаторского» правительства, которое возглавлял тогда Сергей Кириенко. Суть такого разворота объяснял Вячеслав Шарипов, председатель Кузбасской организации НПГ: «Мы боролись за экономическую самостоятельность предприятий. Получили же полную независимость руководителей предприятий. Первый раз, что ли, такое случается, когда историю делают одни люди, а результатами пользуются другие?»

Однако и Шарипов, и Голиков, и Рудольф тогда поддержали Ельцина. Гуридов после свержения комрежима вообще старался локализоваться на конкретных интересах Воркуты и «Воргашорской». Против президента и правительства – фактически на стороне впечатляющего альянса КПРФ с Юрием Лужковым, а Лужкова с Борисом Березовским – выступили другие авторитетные лидеры горняков: Александр Сергеев, Николай Строенко. «Не хочу устраивать перепалку, – говорил Строенко всё с той же «Сменой» относительно позиции прежних товарищей. И добавлял главное: – Кто сейчас на рельсах и кто бастовал девять лет назад – практически все те же люди». В общем, «мир непрост». Или – «жизнь есть жизнь, товарищи».

Шахтёрское движение 1989 года было рождено советскими реалиями. И проникнуто соответствующим менталитетом. Совсем не обязательно в негативном смысле. Люди того времени больше уважали самих себя и друг друга (это касалось даже татуированных). Были проникнуты декларируемыми лозунгами справедливости, альтруизма, культом освободительной борьбы, особенно рабочей. С детства же воспитывали на книгах про оружейников Просперо, доходивших до каждой поселковой библиотеки! Всё это не могло не сказаться тогда. Всего этого не стало теперь. Как не стало Вячеслава Голикова и Вячеслава Шарипова.

Лучшее в тех временах – борьба за изменение жизни. От которой целенаправленно отучают нынешнее российское общество. Казалось, не без успеха. Но грустное впечатление рушится от столкновения с настоящими реалиями. Да, молодёжные «навальнинги» – далеко-далеко не горняцкие забастовки (где-то смешно и сравнивать). И даже нынешние трудовые конфликты, социальные замесы не тянут на тот прорыв (тут сравнивать даже и не смешно). Но то, что было, никогда не уходит совсем. Когда есть кому вспомнить, есть и кому продолжить.

Анатолий Кружевицын, «В кризис.ру»