15 марта 1917 года – 2 марта по старому стилю – Николай Романов подписал манифест о своём отречении от российского престола. Великая Февральская революция сокрушительно победила. Сокрушительно ― увы ― для себя.
Канва событий хорошо известна. 8 марта (23 февраля) в Петрограде начались волнения в хлебных очередях. Они быстро переросли в массовые беспорядки под политическими лозунгами. К работницам-застрельщицам примкнули рабочие, к рабочим – оглядевшиеся урки из тогдашних «оргпреступных сообществ»… Начались столкновения с полицией и войсками. В решающий день 12 марта (27 февраля) к протестующим примкнули солдаты петроградского гарнизона. Носителями власти объявили себя Петроградский Совет, сформированный активистами из среды революционной интеллигенции (это на заметку) и Временный комитет Госдумы из оппозиционных парламентариев (это ныне не для нас).
Монархисты, кем бы они ни были, ― царскими родственниками, высшими сановниками, просто чиновниками, рядовыми городовыми или идейными черносотенцами ― сопротивления почти не оказали. Исключения встречались, но оставались единичными. Имперская столица гвардии и бюрократии утонула в океане рабоче-братковского бунта. Восстание перекинулось в Первопрестольную, но там, что интересно, развивалось менее жестяным образом. Петербург ведь – город европейский, проникнутый западными ценностями прав человека. А права эти ― вещь вообще-то жёсткая.
Фактическая потеря столиц озадачила армейское командование. Генералам давно надоел «мелкий тыловой вопрос»: кому править Россией. Они заботились о предстоящей Кампании Семнадцатого года, призванной победно завершить войну со Вторым рейхом. И не особенно возражали, если явно профнепригодного главу государства заменят почтенные деятели российской оппозиции. Которые, что очень важно, нравятся французским и британским союзникам. Думать о политике глубже представители военной элиты не были приучены. Прадед Николая II отучил их от этого пятью виселицами 1826 года.
Главнокомандующие фронтами во главе с начальником штаба Верховного главнокомандующего генералом Алексеевым обратились к царю с рекомендацией отречься «ради единства страны в грозное время войны». Среди них был старший на тот момент член царствующей семьи великий князь Николай Николаевич. Более того, его телеграмма с пафосным призывом «как никогда молю!..» пришла первой. И враз перешибла остатки николаевской воли.
Во Псков к Николаю II явились от имени Временного комитета ГД монархисты Гучков и Шульгин. Почву для разговора подготовил генерал-адъютант Рузский. (Гучков умер в эмиграции; Шульгин сидел при Сталине во Владимирском централе, а при Хрущёве на XXII съезде КПСС; Рузского закололи чекисты.) Поразмыслив, царь отрёкся сам, отрёк от престола малолетнего наследника и передал его своему брату Михаилу. Как лично ему принадлежащее кресло в семейной квартире. Начисто забыв, что в его государстве были какие-то законы (в данном случае о престолонаследии) – за нарушение которых другим с его соизволения полагались каторги и виселицы.
Отречение явилось последним безумием последнего царствования. Дальнейшая судьба романовской династии трагична, но не всем интересна. На двадцать третьем году правления её судьбу в одночасье решил Николай II. А заодно, практически походя, и судьбу Российской империи. Которую, в отличие от династической, имеет смысл обсуждать. С очевидным выводом: монархия прогнила беспредельно – от городового, срочно переодевавшегося в штатское, до императора, в отречной телеграмме просившего у брата прощения за огорчение.
А как был грозен внешний блеск! Куда там теперешним. Можно представить, что творится за их фасадами. Да собственно, и представлять незачем: в интернет-век всё тут же оказывается в газете и куплете.
Михаил был ещё менее приспособлен к управлению страной, чем старший брат. Зато «безупречен в картинной кавалерийской общей атаке». Что, похоже, оставалось единственным его достоинством. Почти не раздумывая, он сдал Россию думским мудрецам. Те – амбициозной люмпен-интеллигенции Петросовета. А уж оттуда власть покатилась в «тоже интеллигентские руки, но особенные».
Так триумфально завершался 105 лет назад первый этап Февральской революции. Около тысячи человек погибли, были ранены или сошли с ума, порядка четырёх тысяч попали под арест. В почти стовосьмидесятимиллионной стране ― по тем невиртуальным и нефейковым временам ― это сочли бескровным исходом. Такую революцию с полным основанием можно отнести к категории «цветных». И даже назвать первой в этом ряду.
Нечто подобное произошло в августе 1991-го. Погибли пятеро, включая застрелившегося гэкачеписта и одного умершего от последствий случайной травмы несколько месяцев спустя. Арестованных около десятка, почти все они гэкачеписты. И с тем же результатом: власть от народа стремительно перекочевала к чекистам в более или менее кровавых ипостасях.
Можно, конечно, бесконечно и с пеной доказывать: Милюков да Ельцин, Керенский да Бурбулис ― какой из них народ?! Это верно. Да и дьявол, конечно, в деталях. Ближе всех к народу держался, пожалуй, Ельцин, но и у него непрестанно давала себя знать обкомовская закваска. Но сила объективной реальности побуждала их к демократическим преобразованиям, и они принимали это.
Мечта о прекрасной России будущего что в конце 1917-го, что в начале 2000-х опрокидывалась не только по их персональной вине. Глубокая суть в ином. Оба раза свобода доставалась слишком легко. Всем почему-то казалось, что империя ― будь то царская или советская ― рушилась сама собой. Из-за некомпетентного управления, политической косности, экономической отсталости. И достаточно доблестно шагнуть на мостовую, чтобы охранка и ГБ исчезли, а Романов и Горбачёв безропотно всё подписали.
Но к Февралю страна шла почти столетие. Через расстрел картечью на Сенатской. Через виселицы на Смоленском поле и Семёновском плацу. Через Карийскую и Акатуйскую каторги. Через Шлиссельбург и Петропавловку. Через Кронштадтский форт № 6 и Лисий Нос. Декабристы, народовольцы, эсеры не ждали, пока царь снизойдёт до конституции, манифеста или отречения. Они сам приближали как могли. Через тюрьмы и казни, атаки и бунты. И не затем, чтобы о цене дела забыли в легкомысленном празднике свободы («господа, у меня сегодня революционный стол!.. товарищи, заканчиваем, через полчаса включать теледебаты!»).
В Августе 1991-го люди помнили о жертвах ГУЛАГа, уважали известных диссидентов, клялись именем Сахарова, прислушивались к Солженицыну. Но если кто и поминал Новочеркасск 1962-го, то лишь в связи с сомнительным лозунгом «Хрущёва на колбасу». И мало кого интересовало, как мирный протест рабочих перерос в погром обкома. Что ж говорить про совсем немирные бунты в Муроме и Александрове, Славянске и Краснодаре, Грозном и Темиртау… Про тысячи советских крамольников ― ватников, отрицальщиков, националистов ― шатавших режим каждодневно и ежечасно, по цехам и общагам, пивным и подворотням. Такие попадали на зоны и в спецпсихушки, однако не эмигрировали, не оставили мемуаров, не написали истории бытового сопротивления. Но решили по концовке они.
И вот сегодня. Снова двадцать третий год правления единодержца. Снова имперско-бюрократическая гниль. Снова кровавое побоище – причём на этот-то раз не Вильгельм на Россию напал. И снова ожидания, чтобы всё желаемое случилось само. От санкций, от прогрессивного мирового сообщества, от воюющих украинцев. Весь мир должен озаботиться нашим освобождением. Знали бы это петроградские рабочие и солдаты 105 лет назад.
Февральская революция не была обречена изначально. Высвободился мощный потенциал массовой народной энергии – который сами большевики, с их-то умениями, давили на пределе чудовищных усилий. История повернула иначе, но это не основание отрекаться от себя, подобно Николаю-последнему.
Времена «цветных революций», кажется, прошли. История на глазах разворачивается в «эпоху угля и стали». Не всех, мягко говоря, это радует. Далеко-далеко не всех. Но в этом новый великий шанс. Вот о чём пора думать сегодня. На пороге Февраля, который ныне март.
Акулина Несияльская, специально для «В кризис.ру»