31 января 1982 года тридцать пять немолодых мужчин начали минутой молчания. За сотню недель до того это были властители большой европейской страны. Надменные вожди партии и государства. Легитимные и суверенные. Теперь – «группа лиц, несущих ответственность за кризис». В просторечии – «герековские воры». Схваченные своими карателями и запертые без суда. Печальным воскресным утром перед ними стоял один образ. В субботу 30 января умер Здзислав Грудзень. Из недавних хозяев ПНР.
Уже полтора месяца Польша жила на военном положении. Коммунистическая номенклатура ПОРП не нашла иного способа спастись от всенародного профсоюза «Солидарность». Хунта генерала Ярузельского, военные комиссары, танки на улицах. Штурмы заводов и шахт, университетов и судоверфей. Проливается кровь: милицейские спецподзразделения ЗОМО под армейским прикрытием стреляют на поражение. Агенты службы безопасности захватывают профсоюзных активистов.
Страну накрывает сеть лагерей интернирования. В первый месяц туда брошены свыше пяти тысяч человек. За девятнадцать месяцев польско-ярузельской войны там побывают более десяти тысяч поляков. Небывалый с 1950-х размах репрессий в Восточной Европе (кроме разве что ходжаистской Албании). Уж не говоря о Европе Западной (никакие парни из ПИДЕ близко не подошли к такому формату).
Главным методом расправы военно-партийная диктатура избрала интернирование. В этом была своеобразная откровенность. Где-то даже честность. Ведь понятие сугубо военное, характерное для оккупации. Это даже не арест, требующий каких-то формальных оснований и уголовных обвинений. Тут всё проще. Оккупанты вяжут и бросают в лагеря тех, кого считают врагами. Прежде всего участников сопротивления. Однако не их одних.
Среди польских интернированных 1981–1983 годов были не только люди «Солидарности». Не только диссиденты КОС–КОР, католики-антикоммунисты, националисты-«конфедераты». Особое место занимали ещё тридцать семь человек. Первые пять назывались поимённо даже в газете «Правда»: Эдвард Герек, Пётр Ярошевич, Здзислав Грудзень, Ежи Лукашевич, Тадеуш Вжащик. Именно в таком порядке. Дальше – «и другие».
Десятилетие, с 1970-го по 1980-й, Герек был «польским Брежневым»: первым секретарём ЦК правящей компартии ПОРП. Ярошевич в те годы председательствовал в Совмине ПНР. Грудзень возглавлял Катовицкий воеводский комитет, один из ключевых в партии. Лукашевич руководил системой партийной пропаганды. Вжащик занимал посты министра машиностроения и вице-премьера по промышленности. Все – члены высшего органа коммунистической власти, Политбюро ЦК ПОРП.
Эти пятеро воспринимались как верхушка партийно-государственного олимпа. Правда, за вычетом главных силовиков. Армейских, милицейских и гэбистских генералов с партийными кураторами трогать не полагалось. Наоборот, это они решали, кого судить, кого миловать. Главным распорядителем судеб выступал Войцех Ярузельский, которого даже сподвижники по Военном совету национального спасения боялись как чумы.
«И другие» тоже были персонажами непростыми. Ещё один экс-премьер Эдвард Бабюх. Ещё один экс-вице-премьер по экономике, а до того секретарь ЦК по идеологии Ян Шидляк. Экс-вице-премьер и кандидат в Политбюро Тадеуш Пыка. Экс-секретарь ЦК Здзислав Жандаровский. Известные на всю страну воеводские партсекретари Юзеф Майхжак и Ежи Засада. Экс-министры Францишек Каим и Влодзимеж Лейчак.
За ними ещё двое бывших воеводских секретарей. Трое бывших замминистров. Тринадцать бывших воевод (губернаторов) и вице-воевод. Пять бывших городских президентов (мэров) и вице-президентов. Наконец, предприимчивая пани Тереза Анджеевская, экс-председатель правительственного Главкомитета по туризму.
В совокупности они олицетворяли элиту герековской эры. И то, что им предстояло пережить в первые ярузельские годы, было для них хуже любой катастрофы. Не каждый ведь способен к философскому взгляду на сложные извивы времени.
Для всей номенклатуры судьба секретаря Грудзеня стала буквальным memento mori.
Герековская эра теперь вспоминается, как самое спокойное и благополучное время в истории ПНР. Типа всё того же брежневского застоя. Ведь Герек пришёл к власти как умиротворитель после устроенного Гомулкой расстрела рабочих на Балтийском побережье. Хватит террора, хватит нужды, живи и давай жить другим – к этому немудрёному принципу Герек добавлял одно: а нам давай жить хорошо.
Прибавление к советским субсидиям западных кредитов позволило резко взметнуть материальный уровень большинства поляков. В большинстве городских квартир появились холодильники и телевизоры. Возник даже проект «Польского “Фиата”», автомобиля массового пользования, вроде ГДРовского «Трабанта».
«Роболе» и «хлопам» ставили телевизор на холодильник. А интеллигентам разрешали кое-какие дискуссии. Например, о польской культуре и истории. Разумеется, в известных пределах, но всё же шире, чем в СССР или ГДР. Атеистическую пропаганду предпочли вообще сворачивать. Если даже партаппаратчика встречали на входе в костёл, персонального дела не заводили.
От агитпропа Герек требовал «пропаганды успеха». Аппарат Лукашевича прозрачно намекал соотечественникам: мол, Польша – страна европейской культуры с многопартийной системой, а социалистический строй способствует добросовестному труду на благо личности. Тут как раз подоспевал Вжащик с польским фиатом.
Правда, этот «фиат» в основном поступил на оснащение милиции. Но такую деталь не афишировали. Яцека Куроня, его родных и друзей, хватали и избивали без шума. Гибель студента Станислава Пыяса, ксендза Романа Котляжа, профактивиста Тадеуша Щепаньского не расследовали. То ли несчастные случаи, то ли nieznani sprawcy – «неизвестные лица», и всё тут. Летом 1976-го забастовки в Радоме и Варшаве подавлялись с дикими избиениями, схваченных рабочих прогоняли сквозь строй зомовского дубья. Ścieżka zdrowia – «путь здоровья» – назвал это замминистра внутренних дел генерал Стахура. Тоже эра Герека.
ПНР 1970-х превращалась во всеевропейскую витрину социалистического благополучия. В самой Польше витриной считалось Катовицкое воеводство. Первым секретарём на воеводстве до конца 1970-го был Эдвард Герек. Когда он поднялся в главы всей ПОРП, его сменил Здзислав Грудзень. Пожалуй, самый ближайший из всего ближнего круга. Номинально Грудзень был одним из членов Политбюро и региональных секретарей. Реально – чуть не вторым человеком в стране.
Он родился в 1924 году в Эскодене – угледобывающем районе северной Франции, куда Стефан и Юзефа Грудзени со старшим сыном Мечиславом перебрались двумя годами ранее. Стефан работал шахтёром. С возрастом спустились в забой и сыновья. Во время войны братья примкнули к антигитлеровскому подполью и вступили во Французскую компартию. Там Здзислав познакомился с другим потомственным шахтёром – Эдвардом Гереком. После чего всю жизнь вёлся за старшим товарищем. От удачи до беды.
После войны и Герек, и Грудзени вернулись в Польшу. Уже заслуженными коммунистами. Обосновались в Катовице аппаратчиками ПОРП. И при сталинизме Болеслава Берута, и при оттепели Владислава Гомулки Эдвард Герек уверенно поднимался в партийной иерархии. В 1957 году он – первый секретарь воеводского комитета. И неуклонно тянул за собой аппаратного оруженосца Здзислава Грудзеня.
Эдвард – секретарь, Здзислав – управделами. Эдвард – первый секретарь, Здзислав – второй. Эдвард – член Политбюро, Здзислав – член ЦК. А главное, Здзислав – доверенный организатор начальственных интриг Эдварда и хранитель его тайн. Практически альтер эго.
Номенклатура ПОРП, как и любой правящей компартии, структурировалась многочисленными персональными, идеологическими, ведомственными и региональными группировками. Среди самых влиятельных была «силезская команда» Герека. Силезия, Катовице – край угля и стали, шахтёров и металлургов. Местная номенклатура контролировала базовые отрасли промышленности (секретари любили прихвастнуть собственной забойной молодостью).
Идеология «силезских» была в целом прагматичной и технократичной. Без коммуно-гэбистского фанатизма. Таковы были и Герек, и Грудзень. Только такие могли хотя бы временно «разрулить ситуацию» после рождественского побоища на Побережье, учинённого шибко идейными секретарями Гомулкой, Клишко, Мочаром, Кочёлеком, Циранкевичем.
Катовице при Грудзене стало поначалу воеводством обетованным. Одно время туда норовили переселяться со всей Польши. Сказывались земляческие инвестиционные приоритеты Герека: выше зарплаты, круче социалка. Нарастал и встречный счёт заслуг Грудзеня.
Единственным конкурентом Герека, претендентом в первые был член Политбюро и вице-премьер Францишек Шляхциц. Бывший лихой партизан, прирождённый гэбист-оперативник. Храбрый в перестрелке с повстанцами, жестокий на допросе в следственно-пыточном кабинете.
Генерал МВД, начальник внешней разведки, Шляхциц выучил английский и стал владеть как родным. Его аналитики-«францисканцы» за четверть века предсказали падение ПОРП. Зря их не послушали.
Всю жизнь Шляхциц преклонялся перед «двумя Юзефами» – не только Сталиным, но и Пилсудским. В его позиции настойчиво пробивался польский национализм, зато к коммунистическим догматам он особенного почтения явно не испытывал. К большому недовольству советского руководства. Но сам Андропов ценил Шляхцица как способнейшего из польских коллег.
Возникло нечто вроде брежневского конфликта с «комсомольцами Шурика Шелепина». И произошло нечто вроде казуса в Улан-Баторе. Шелепинец Николай Месяцев рассказывал Юмжагийну Цеденбалу о скорой смене генсека и пел песню «Готовься к великой цели» – а гостеприимный монгольский хозяин продумывал экстренный разговор с Брежневым.
В 1973 году Шляхциц объезжал воеводские комитеты, проводил смотры рядов. В Кракове секретарствовал сподвижник Юзеф Класа (в недалёком будущем один из лидеров «либерального» крыла ПОРП). Был устроен партийный банкет по высшему разряду. Звенели бокалы, гремели тосты: «За нашего будущего первого секретаря!» Как некогда кардинал Гиз пил за своего брата-герцога – «французского короля»… Результат не замедлил последовать. Донесение Гереку поступило из Катовице. Верный Здзислав был начеку.
Шляхцица вскоре не стало во власти. Вместо него в Политбюро появился Грудзень. «В Польше он мог очень многое. В Силезии почти всё».
Но успехов в управлении регионом становилось чем дальше, тем меньше. Закаченный от субсидий-кредитов ресурс иссякал. Удостоверение почётного работника N 1, выданное Брежневу на металлургическом комбинате Хута Катовице, не компенсировало производственного отставания. Тогда Грудзень с благословения Герека пошёл другим путём.
«Слушай, токарь, как должен вращаться шпиндель в свете исторических решений!» С удвоенной энергией начал Грудзень учить рабочих работать, писателей писать, изобретателей изобретать. Переименовывал улицы Катовице. Сносил исторические кварталы. Особому разгрому подвергся рабочий посёлок Гишовец.
На месте частных домов 1920-х, похожих на американские коттеджи, в Гишовце возводились бетонные коробки. В этом был серьёзный идеологический смысл: как это так, что за дворцы у работяг «буржуазно-помещичьей Польши»! Не могло такого быть! Не верь глазам! До основанья! А затем: «Капиталистические пережитки не будут впредь преследовать социалистический город», – заявлял Грудзень, командуя бульдозерным погромом.
Жители пытались сопротивляться. Всемирно известный режиссёр Казимеж Куц снял фильм о судьбе Гишовца – «Бусы одного розария». Старый шахтёр-передовик Кароль Хабрика отказывался покидать дом, власти кое-как решают вопрос, но на новом месте он всё равно умирает.
Грудзень распорядился отправить ленту на предварительный просмотр воеводскому секретарю по пропаганде. «А уже сложилась традиция, что секретарь по пропаганде должен быть самым глупым в комитете», – вздыхает журналист и кинематографист Михал Смолож, сохранивший эту историю. Традиция, кстати, на удивление прочна – взглянем сегодня на здешний ТВ-агитпроп. Но как ни пытались искорёжить картину, она вышла на экраны. В марте 1980-го. До падения Грудзеня вместе с Гереком оставалось полгода.
В том же духе руководил Грудзень и на других направлениях. Партийный бульдозер прокатывал по хозяйству, социалке, культуре. Бескровно, ибо не те времена, но всё равно беспощадно. «Грудзень бесповоротно разрушил Силезию. Многие ценности, которые он успешно растаптывал, уже невосстановимы», – резюмировал Михал Смолож.
Но кое-какие ценности разрушение обошло стороной. Эра Герека запомнилась в ПНР не только самой благополучной, но и самой коррумпированной. Собственно, одно с другим было неразрывно связано. Символом эпохи стали виллы партийных начальников, вполне на уровне западных миллиардерских стандартов. Самым мощным был, конечно, катовицкий особняк самого Герека. Но на втором месте, пожалуй, грудзеневский, расположенный по соседству с Адамом Гереком-младшим.
Постройка секретарской виллы ставилась как политическая задача. Объект внесли в инвестиционный и строительный планы. А план в социалистической экономике был, между прочим, законом. Мраморная отделка, ольховый паркет, автоматическая сауна. Сантехнику закупили в Австрии. Мебель и люстры стилизовали под дворцовые интерьеры. Постройки Герека и Грудзеня планировали утрясти в 3,5 млн злотых. Не уложились и в 26 млн.
Олицетворением чиновной коррупции 1970-х считался Мацей Щепаньский. Член ЦК ПОРП, начальник гостелерадио ПНР, заведующий тамошним зомбоящиком. Очень всё-таки показательные параллели на каждом шагу…
Щепаньского прозвали «Кровавый Мацек» – буквально убийств за ним не числилось, но феодальную жестокость к подчинённым он любил демонстрировать публично. Идеолога традиционных ценностей коммунизма, наглого взяточника (со временем это признает суд), начальственного беспредельщика, уволившего популярную телеведущую Иоанну Ростоцкую за католический крестик, ненавидела вся страна.
По должности Щепаньский был подчинён второму секретарю ЦК Станиславу Кане. Но часто игнорировал указания непосредственного руководства и слушал только самого Герека. Иногда ещё Грудзеня, как доверенного при первом. Соответственно, оба правителя считались покровителями ненавистного всем полякам телесоловья. Покровителями во всех смыслах, от служебно-политического положения до материально-бытового обеспечения.
Социалистическое строительство – оно такое. Как говаривал преемник Грудзеня на катовицком секретарстве Анджей Жабиньский (личность под стать Щепаньскому): «Должны же мы с этого строительства что-то лично для себя взять».
С великого Августа-1980 Здзислав Грудзень прожил ещё полтора года. Но в принципе его конец наступил уже тогда. 30 августа ЦК ПОРП принимает резолюцию о заключении Августовских соглашений с забастовщиками – легализация профсоюза «Солидарность». 6 сентября Эдвард Герек снят с высшего партийного поста и заменён Станиславом Каней. Столпы герековской эры тут же опрокидываются как кегли. 19 сентября Здзислав Грудзень отставлен с должности в Катовице, 5 октября выведен из Политбюро. Начинается частная жизнь. Весьма и весьма тяжкая.
На недавних хозяев жизни обрушивается девятый вал травли. Даже не от «Солидарности» – для рабочих отставленные партбоссы перестали существовать. Другое дело – партийные товарищи. Вот эти оттаптываются по полной. В сентябре Каня ещё желает товарищу Гереку скорейшего и полного выздоровления. Через три месяца пленум ЦК принимает резолюцию о «невозможности дальнейшего откладывания вопроса об ответственности товарища Герека». С окружением экс-первого так долго не церемонились.
Грудзень старался не показываться в Катовице. Тем более на своей вилле. Осторожно жил в Варшаве, благо столичный партсекретарь Кочёлек (он же «Кровавый Котелок» – характерных же кличек удостаивались они в народе) из классовой солидарности выделил опальному сановнику квартиру улучшенной планировки. Однако Грудзень хорошо знал нравы своей среды и вряд ли ждал пощады. Косвенное свидетельство его реалистичности – два перенесённых инфаркта. «Он понимает, что едва ль грехи ему простят».
Как и прочие герековцы, он теперь чурался политики. Схватки «партийного бетона» с «партийными либералами» и всей ПОРП с «Солидарностью» гремели в стороне от него. На IX чрезвычайном партсъезде в июле 1981-го лидер сталинистского «бетона» Тадеуш Грабский попытался вывести поверженных из-под окончательного растаптывания. Мол, они уже наказаны, объявим выговор и пусть идут с миром. Не получилось. Партия желала расправы. И новое руководство охотно шло навстречу.
Военный министр Ярузельский, ставший в феврале главой правительства, а в октябре главой партии, уже сделал выбор насилия. Но давить «Солидарность» он намеревался в ореоле «объективности и справедливости». Параллельно с рабочими лидерами за решётку решено было отправить и виднейших герековцев. Для баланса, благо уголовные статьи по линии БХСС выкатывались легко. Будут другие целей.
Первым арестовали Щепаньского. Миллионные взятки и хищения слишком бросались в глаза. Далее списки подлежащих захвату экс-сановников, как и оппозиционных активистов, тщательно составлялись заранее. Надо отдать должное Ярузельскому – он старался обходиться без излишеств. Но Грудзень был, конечно, обречён. Странно, что он числился третьим, мог бы и вторым.
Грудзень (Grudzień) по-польски – декабрь. В декабре с ним и решилось. 13-го числа.
При МВД Польши есть структура SOP – Служба госохраны. Типа нашей ФСО. С 1956-го по 2018-й это было BOR – Бюро охраны правительства. Что интересно, как раз в Катовице существовало отдельное подразделение BOR – прикрывать именно тех начальников, которым приходится сталкиваться именно с шахтёрами. Основательный подход.
Набирались в BOR особые кадры. Не только по физической, но и по интеллектуальной подготовке. Обученные даже некоему этикету. И если на «Солидарность» спустили костоломов из ЗОМО под контролем гэбистов («двинешься – стреляю!»), то брать недавних вождей поручили BOR. Начальник конторы полковник Павловский получил заблаговременные указания и выполнил филигранно.
Все тридцать семь были аккуратно взяты в ночь на 13 декабря 1981-го. Дальше их по плану завозили в милицейские комендатуры, оттуда распределили по спеццентрам. Одинокого Герека на четыре дня закрыли в бывшем совминовском санатории посёлка Промник, примерно в сотне километров от Варшавы. Остальных, включая Грудзеня, держали на базе отдыха рангом ниже в поморском посёлке Юрата. Отдыхающих, разумеется, из обоих заведений выставили.
17 декабря всех скопом загрузили в вертолёты и доставили на военный полигон Дравско. Оттуда на автобусе перевезли в знаменитый с тех пор центр интернирования Глембоке. Как и прочие такие заведения, этот лагерь находился в ведении МВД и охранялся ЗОМО. Милицейский комендант поручик Казенко заготовил прибывающим весёлую жизнь. Кисло взирали всесильные недавно магнаты, выбираясь под снег на мороз.
«Воры приехали!» – приветствовали гостей зомовские охранники. Стало ещё морознее. Очень может быть, кому-то и вспомнился «путь здоровья», пройденный рабочими пять лет назад. Зомовцы при дубинках и автоматах приближались к тем, кто тогда посылал их избивать людей. Этим парням вообще-то безразлично, кого и за что месить. Такой контингент даже интереснее, чем простые «роболе». Бывшие хозяева оказались совершенно беззащитны. «Их настигла „карающая рука“, которой они так охотно пользовались раньше».
Выручил Пётр Ярошевич. Бывший премьер ПНР в свои семьдесят два не утратил наглости и цинизма. «Слава Богу, мы дома», – кивнул сын православного батюшки и решительно пошёл к дверям своей будущей темницы. (Позже стало известно: они очень боялись, что их везут в СССР, где распределят по лагерям и ссылкам.) Зомовцы ухмыльнулись: ничего, мол, дед держится, не все они фуфло. За Ярошевичем понуро двинулись остальные. Среди них Грудзень.
Содержание в Глембоке было «лучше, чем у “Солидарности”, но хуже, чем у Валенсы». Здесь не прессовали физически, не держали на морозе, не было принудительного труда. Не были решёток и заборов. Расселили в двухместных комнатах с окнами на лес. Анджеевская как единственная женщина поселились в «одноместном номере». К Новому году её выпустили, и комнату занял Ярошевич, неформально утверждённый старостой. Жилые помещения – две кровати, две тумбочки, шкаф, раковина – находились на втором этаже. Там же санузлы общего пользования. На первом – столовая, кухня и зал с чёрно-белым телевизором.
Нормы питания устанавливались по армейским, а не тюремным стандартам. Правда, в первый день Эугениуш Казенко категорически заявил, что «этих кормить сегодня не намерен». Интернированным выдали на ужин по кружке чаю и по куску булки с маслом – пока комендант пировал с офицерами BOR. Но так было только раз. Уже назавтра подали бигос. Со временем появились вареники, галушки, даже вафли на третье. В сочельник подали карпа. Коммунисты-атеисты переглядывались – подобает ли? Решили, что можно. Это, мол, не только католическая, но и польская национальная традиция.
Герек оставался первым и главным, и это более всего проявлялось именно за столом. Остальные ему буквально смотрели в рот: пока не закончит товарищ Эдвард, вставать не полагалось никому. И садиться раньше него тоже.
Хуже было другое. Выбитые стёкла в декабре. Неработающая сантехника. Пятнадцатиминутные прогулки под автоматами, воскрешавшие картины из Данте: «Ну, сводник! Здесь не бабы, поживей!» Регулярное хамство зомовцев. Интернированным сильно повезло, что Глембоке ввели в двойное ведение – МВД и Минобороны. Над милицейским поручиком Казенко был поставлен подполковник Гут из военной контрразведки. Армейцы и BOR’овцы приглядывали за порядком и временами одёргивали ментов. Генрик Гут регулярно направлял отчёты министру внутренних дел генералу Кищаку.
Больше милости к падшим проявлял гражданский персонал: администратор Мария, её дочь бухгалтер Данута, повар Мария, официантка Гражина и уборщица Богумила. 6 января 1982-го Гереку исполнилось 69 лет. Сердобольная Гражина Касперкевич подсунула имениннику плитку шоколада. Сподвижники зааплодировали. Но на шум ворвались зомовцы и начали расследование.
Меж собой VIP-интернированные поначалу совсем не дружили. Они ведь и во времена своего отошедшего величия сплошь и рядом жестоко враждовали. Однако общая беда постепенно сплачивала как никогда прежде. Консолидирующую роль играла в первые недели товарищ Анджеевская. Только она могла зашить порванные брюки или заштопать рубашку. Но пани Терезу и отпустили раньше всех.
«Тяжело было партийным аристократам в одночасье превратиться в ничто». Чего стоила утренняя процедура: «Фамилия? – Неужели, товарищ, вы не узнаёте меня? – Фамилия! – Герек…» Их действительно трудно было узнать даже внешне. Бывший глава Познани Владислав Слебода обмолвился о чём-то на лестнице – тут же сержантский окрик: «Не разговаривать! – Может, и не дышать? – Не спорить!»
Разговоры не отличались разнообразием. Бесконечно жаловались друг другу на несправедливый рок, демонический заговор, чёрную неблагодарность товарищей. Более глубоких мыслей ни от кого не звучало. Часто упрекали друг друга, зато почти каждый нахваливал себя. Всю оставшуюся жизнь Герек был убеждён: августовские забастовки устроил Каня, чтобы его подсидеть.
И очень они обижались, что никто не сочувствует их горькой участи. За «Солидарность» были страна и мир. За репрессированных активистов боролись. Их имена читались на стенах, лица смотрели с нелегально изданных почтовых марок… А эти – словно и не сидят. Максимум, что могли сказать соотечественники: «Получили воры от бандитов». И то редко.
Бывший замминистра горнодобычи и энергетики Веслав Кичан открыл в себе талант литературного трагика. Его записи со временем сложились в книгу «Герек, Ярошевич, Войтыла… – тайны времён интернирования».
30 декабря Герек, Ярошевич и бывший глава Замосци Ян Пискорский отправили письмо Ярузельскому. Целиком и полностью поддержали они военное положение – «единственно правильный способ защиты социализма и роли партии». Бичевали себя за ошибку – разрешение независимых профсоюзов. Просили освободить. В общем, остались самими собой. Ничего в этой жизни не поняли.
Ярузельский не ответил. В марте Герек, Бабюх, Лукашевич, Шидляк, Вжащик, Каим, Пыка и Жандаровский написали ещё раз. Ярузельский прислал члена Политбюро Мирослава Милевского – куратора госбезопасности и лидера «бетона». Он рекомендовал не суетиться с поддержкой и не занимать генеральское время.
Потом приезжал другой член Политбюро – Казимеж Барциковский, фактически зам Ярузельского по партии. С серьёзной темой: послужите партии на суде, признайте все обвинения, поблагодарите за преследование – и со временем пойдёте по домам. Но герековцы были сломаны всё же не до такой степени. Сам Герек задал резонный вопрос: товарищ Ярузельский готов явиться в суд свидетелем? Это как минимум.
Барциковский тогда промолчал. Но суд и впрямь надвигался. Ярузельский решил провести два показательных процесса: над лидерами «Солидарности» и над Гереком с его окружением. Именно в связке, параллельно – чтобы создать впечатления беспристрастной строгости и некой «справедливости».
Обвинения по второму готовились не только экономические. Тут всё казалось просто: к примеру, Грудзеню вменялось расходование государственных средств на личную виллу. Но подводилась и политическая база: на обвиняемых навешивалась «ответственность за кризис». И тем самым снималась с руководителей текущего момента – тоже, мягко говоря, не последних людей во власти 1970-х.
На допросах в прокуратуре партийные топили бестолковых министров, министры – тупых партийных. Иначе вёл себя только Ян Шидляк: он по пунктам разбирал обвинения и довольно убедительно отбивал одно за другим. Ведь те же виллы строились в соответствии с утверждёнными планами – а значит, законно. Слишком дорого обошлись? Ну, предположим, план сверстали неоптимально. Но думать об этом надо было тогда, а не теперь, и правонарушения всё равно нет.
Бесхозяйственно? Так бесхозяйственной была и осталась вся плановая экономика, судите тогда Карла Маркса. В тоталитарном государстве представители высшей власти вообще не могут совершать преступлений. Они сами себе закон.
Но Здзислава Грудзеня всё это уже не слишком волновало. Ему пришлось хуже других. Герек демонстрировал особое презрение. Ведь 6 сентября Грудзень, как и все, проголосовал за отставку Герека и утверждение Кани. Лишь бы самому остаться на постах. Остался. Аж на месяц. Кому-кому, но личному другу Герек этого не простил.
Сказывались перенесённые инфаркты. В Глембоке добавилась тяжёлая пневмония. С лечением не торопились. Комендатура полагала достаточным специальный медпункт. Потом всё же перевели в военный госпиталь, но оттуда он сам попросился обратно. Конвойный в палате – это было для него слишком. Что ж, хозяин-барин. Вернули назад в Глембоке. Где к бренности и болезни относились с философским спокойствием. Последовал очередной сердечный приступ. 30 января пятидесятисемилетнего Здзислава Грудзеня нашли мёртвым.
«Людей, переживших инфаркт, нельзя сажать в тюрьму», – бросил Шидляк коменданту после минуты молчания. Но начальство имело своё мнение. «Он не доверял польской медицине и высокомерно отказывался от лекарств отечественного производства», – рапортовал генералу Кищаку подполковник Гут. На том и порешили. Обвинительное заключение в отношении Грудзеня, подготовленное уже к 10 января, отправилось в архив.
Ярузельский и Кищак не стали никого наказывать, но всё-таки были недовольны. Не хватало ещё смертей в застенках! Условия содержания смягчились. Интернированных стали лучше кормить, чаще показывать врачам, разрешили свидания и постепенно перевозили в более пригодный для проживания Промник. Своей кончиной пан Здзислав оказал товарищам последнюю услугу. Может быть даже друг Эдвард его простил.
Судили только Мацея Щепаньского и министра строительства Адама Глазура. Первый отсидел несколько лет. Второго оправдали по апелляции. Но они были всё же вторым эшелоном. А вот верховных герековцев вывели из-под кары социалистического правосудия.
«Бетонные», вроде Милевского и Ольшовского, с самого начала не хотели такого процесса. Каковы бы ни были герековцы, всё равно новое дворянство, каста неприкасаемых, и нельзя потакать злобной черни! Но и Ярузельский, Кищак, Барциковский серьёзно задумались: стоит ли? Мало ли что и про кого выплывет на процессе. Потом, многие партаппаратчики и так в шоке от произвола военных: «Превратили Польшу в новый Сальвадор!» А в народе просто ходит поговорка «Верни Герека к корыту, вор лучше бандита!» (вот в такой форме всё-таки пришло своеобразное сочувствие). Спокойнее слить по-тихому.
Обвинения постепенно снимались, обвиняемые освобождались. Последними, в конце 1982-го, вышли Герек и Засада. 22 июля 1984-го отмечалось 40-летие освобождения Польши от немецкой оккупации. Воспользовавшись круглой датой, власти объявили амнистию. Всем – и солидаристам, и герековцам. Такое соломоново решение отыскал грозный Ярузельский. Счёт убитых к тому времени перевалил за сотню. И не был ещё завершён.
У Здзислава Грудзеня, напомним, был старший брат. Мечислав пережил Здзислава на двадцать восемь лет. Генерал, замначальника армейского Главполитуправления, член ЦК, министр по делам ветеранов. Поднимался вместе с братом благоволением Герека. Преданно ему служил. Потом голосовал за Каню и столь же преданно служил уже ему. Потом с ещё большей преданностью служил Ярузельскому. По поводу смерти младшего старший не произнёс ни слова, по крайней мере, публично. Был понижен в статусе – из министров в начальники правительственного управления. Продолжал служить, пока не уволили в 1987 году. Гвозди бы делать из этих людей.
Прошли годы. «Солидарность» снесла ПОРП, вместо ПНР вернулась Речь Посполитая. Как-то раз поспорили журналист-демократ и отставной гэбист. Молодой журналист называл героями интернированных при военном положении. «Да мы много кого интернировали, – отвечал старый циник. – Грудзень даже умер интернированным. Он что, герой?»
Вся эта история серьёзный урок царям. Судьба Здзислава Грудзеня – в особенности. Ему удалось избежать участи Чаушеску и Каддафи. С ним и с его товарищами обошлись ещё очень мягко. Сильно от этого выиграл? Стирать в лагерную пыль умеют разными способами. «Скажут всё, что требуется», – презрительно сплёвывал генерал, проглядывая по диагонали прочувственные письма.
Как известно, пример никому не наука. Но покойный Евгений Ихлов шесть лет назад смоделировал российскую ситуацию. Приходит грозный генерал: «Банда правящих коррупционеров арестована. Разжигатели войны в восточных районах Украины ликвидированы». И что потом? «Фамилия?! – Неужели вы меня не узнаёте…» Ещё как узнают.
…30 января 1982 года не только дата смерти отставного и опального партсекретаря. Это был всемирный День Солидарности с Польшей. Демонстранты в Гданьске атаковали воеводский комитет ПОРП. Поднималась из подполья «Солидарность», начиналось сопротивление. Восставала непобедимая жизнь.
Никита Требейко, «В кризис.ру»