«Лимит на революции у нас в прошлом веке исчерпан» – вообще-то не Путин это сказал. Хотя и он тоже, появившись вчера на наблюдательном совете «АНО “Россия – страна возможностей”». Но впервые такая фраза прозвучала в сентябре 1991-го, после подавления путча ГКЧП. Сказал это советский промышленник-перестройщик Александр Владиславлев: «План по революциям наша родина выполнила!» Обладатели власти и собственности склонны себя успокаивать. Но знают: жизнь не спрашивает. И стараются обезопаситься.
«Учащимся надо разрешить спать во время объяснений» – учил когда-то великий экстремист Мао Цзэдун. Мудрость этого указания должным образом оценит наблюдатель за Госдумой РФ. Репрессивное законотворчество давно вызывает зевоту. Достаточно услышать фамилии: например, Пискарёв (с безопасностью) или Толстой (с сакральностью) – чтобы дальше «не тратить свечей». «Какая скука!» – говорила известная петербургская журналистка, когда узнавала, скажем, про очередные думские законы или про приезд вора в законе. Но серая будничность постепенно набирает критическую массу. И внезапно, сверх всех лимитов, взметается с большим оживлением.
Немногие в России обратили внимание на главное внутриполитическое событие недели. Позавчера в Госдуму внесён законопроект об уголовном наказании «за публичное оправдание и пропаганду идеологии экстремизма». Статью 280 УК РФ – «Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности» – предлагается существенно дополнить. Пять лет заключения нависнут теперь не только за сами призывы, но и за любые по факту слова насчёт «призывов». Что угодно хозяевам, то и будет названо «оправданием и пропагандой». Проще было бы так и записать в законе. Уже ведь, прежде думских новаций, квалифицирован «оправданием терроризма» осуждающий террористов спектакль. Важно, не что сказано, а кем сказано. Ещё важнее – как захотели услышать владельцы мест заключения.
А они не хотят слышать никак. Они хотят покоя. Которому мешает жизнь как таковая. Опасны любая мысль, любое чувство человека. Если они не предписаны номенклатурой, вещающей голосами госдумской машины: «Вместе с коллегами внесли на рассмотрение поправку в Уголовный кодекс…»
Авторство говорит само за себя. Те же Василий Пискарёв и Пётр Толстой вкупе с Анной Кузнецовой, Андреем Картаполовым и Эрнестом Валеевым. Все из «Единой России». Все накрепко связаны с карательно-силовым и идеологическим аппаратом режима. Репутацию терять поздно. А всё остальное приходится оберегать контрреволюционными лимитами.
Правительство уже отозвалось на проект – в целом положительно. Только с указанием на некоторые доработки. Надо отграничить новые положения статьи УК от уже действующих статей по административке, типа «производство экстремистских материалов». Дело техники. В целом закон пройдёт. Он нужен хозяевам.
Юристы, сохраняющие пока формально независимое положение, торопятся предупредить: толкование неограниченно. Здесь собственно, и нет юриспруденции. Есть политическая установка. Срок может грозить за случайно выраженное человеческое сочувствие клеймёным по экстремизму. Как у Стругацких в «Трудно быть богом»: «Ты, это, брось! Ты, это, потише: во-первых, люди кругом…» Или там же: «От грамоты, от грамоты всё идёт, братья! Стишки оскорбительные, а там и бунт». Короче – «работайте, братья», как выражаются всевозможные симоньян после чудесных спасений.
Что там пост, перепост или «лайк» в соцсети, что там стрим в Ютьюбе. Недалеки времена, когда слово на улице, в очереди или у себя на кухне вполне попадёт под «закон». Ибо, вполне по Ленину, такова воля господствующего класса, в этот закон возведённая. Госсистема пронизана страхом обанкротившейся номенклатурной олигархии за собственное властное положение. Тотальность мракобесия, лжи и насилия – не прихоть, а способ существования и искреннее мировоззрение правящей элиты РФ. Ничто другое не может быть поставлено в обоснование её власти. Соответственно, экстремизмом становится – как в советском анекдоте: «Что подоражает? Давай на букву Ф. – Флаги? – Нет. – Фиалки? – Нет. – Ну тогда… Фффсё!»
Изменение «конституционного» строя, возбуждение социальной ненависти, воспрепятствование государственному органу, обвинение должностного лица… Далеко не полный, навскидку, перечень уголовно наказуемого по «экстремизму». Ничего не менять. Любить хозяев. Беспрекословно повиноваться. Преклоняться перед чиновной должностью. Всё прочее – экстремизм. Как в таком раскладе жить? Это не их забота. Они только так и могут.
Но с ними-то всё прозрачно. Неясность в ином. Для чего это, когда режим вроде намертво отгородился от жизни и нейтрализовал все угрозы? Система давно отстроена, оппозиция раскатана и раздавлена. Кто не в заключении, тот под следствием, кто не под следствием, тот в эмиграции. Или на пороге одного из вариантов под «иноагентской» маркировкой. Оппозиционная деятельность зажата в пузырь бессмысленных обсуждений самих себя и собственных печальных судеб, солоно-слезливых обид, забот о бытовом самообустройстве, беспредметно-тоскливых проектов, яростных междоусобиц или мечтаний о «корпоративчике на “Эхе”». Редко поднимается разговор фронтовой или подпольной тематики. Большинство либо отходит на дистанцию, либо в унисон с Кремлём возмущается «терроризмом и нацизмом».
Видя сегодняшнее, оглядываясь на тридцатилетие, не уйти от признания: прежняя российская оппозиция была изначально ущербна. Созданная горбачёвскими дарами, воспитанная в тепличных условиях Перестройки, неприученная, да и неспособная к жёсткому противостоянию, она изначально не представляла опасности для правящей элиты (а если кто представлял, с теми заранее разбирались особо). Проблемы режиму создавали силы и факторы совсем иного плана.
Социальное сопротивление шло от бизнес- и теневых структур, отстаивавших позиции, завоёванные в «лихих девяностых». Либо возникало под влиянием зарубежных революционных движений – Арабской весны, двух украинских Майданов, недавних беларусских протестов. Необратимый поворот к жести совершился в 2014 году. Сам Путин признаёт это рубежом войны и контрреволюционной интервенции – дабы отгородиться от социального примера.
И вот, предварительно-цифровые итоги по-своему подводит Росфинмониторинг. В перечне блокирования по «экстремизму и терроризму» числятся свыше полутысячи юридических организаций и 13 тысяч физических лиц. Но есть цифры и жёстче.
875 человек осуждены за терроризм, 693 за экстремизм – официальные данные только за 2022 год. Более полутора тысяч. В среднем получается каждые шесть часов. Для сравнения: в позднебрежневское время за политику приговаривали человек по семьдесят в год, в краткую андропо-черненковскую эру – сотню с небольшим. Обгон раз в пятнадцать-двадцать. С другой стороны, в последний – относительно умеренный – сталинский год вязали под расстрел или в лагерь по человеку каждые двадцать минут. Так что в борьбе с экстремизмом горизонты ещё широки.
Дело не в вильнюсских или берлинских заседаниях, устроенных так называемыми «хор.ру» (увы, комичный термин вряд ли уже кто отменит). Не от них усматривается угроза, а от ВСУ, превративших «контрнаступ» в фактор российской жизни. От свободного легиона и добровольческого корпуса, заблаговременно запрещённых в РФ за всё те же «экстремизм-терроризм». И не скрывающих – через «позывной Цезарь» – планов жёсткой антиолигархической чистки, военно-революционной диктатуры. Способной опереться на широкие низы, привычные к самостийной контргосударственной «социалке». Против которых и введено наказание за социальную ненависть как отдельную категорию экстремизма. Но сами они эту ненависть не считают чем-то плохим.
Не только законопроект о дополнениях в 280-ю поступил на этих днях в Госдуму. Вчера приняты в трёх чтениях поправки в закон «О войсках национальной гвардии». Слово «оружие» заменено на «вооружение». Росгвардия получает добро на тяжёлую военную технику. Что ж, в государстве поварских мятежей жандармерия не может обойтись без танков и дальнобойной артиллерии. Но только ли в этом поваре дело? Пригожин ведь в России (или где он там сейчас?) не единственный экстремист. Вооружение, санкционированное для Росгвардии, применяется против войсковых соединений и населённых пунктов. Но Росгвардия не предназначена против внешнего врага. Эти формирования изначально заточены вовнутрь.
Экстрим нарастает. Сегодня гособвинение потребовало 20 лет строгого режима Алексею Навальному, уже запатентованному в качестве «террориста и экстремиста». Тоже за экстремизм. А также 10 лет – Даниэлю Холодному, техническому директору Ютьюб-канала. «Я обвиняюсь в том, что разжигаю ненависть к представителям власти и спецслужб, судьям и членам партии “Единая Россия”. Но нет, я не разжигаю ненависть», – сказал подсудимый Навальный. Ну, если ещё и не разжигаете… Таких они бьют сильней.
«Можно ли постить котиков?» – оппозиционно-эмигрантские мэтры всерьёз озаботились этим вопросом. Как важной моральной проблемой. Мол, такое ли сейчас время, чтобы радоваться жизни. И торжественно разрешают: да, можно. Даже нужно – во имя прав человека и внутренней свободы. Раз уж кранты с внешней. Это вообще тренд, обсуждать если не котиков, то Катю, смеющую смущать душевное спокойствие-самолюбование. Но вот ответ с олимпа через «парламентский» ретранслятор: нельзя. Во всяком случае, скоро будет нельзя. Кто сказал, будто Марголис экстремизм, а котики что-то другое? Они что, приказаны к выставлению в пост? Ах, нет? Тогда пять лет.
Пока что это звучит эпатажным абсурдом. Но смысл именно таков и вектор именно туда. Невероятно? А лет десять назад вероятны были гроздья дел за «фейки»?
Другое дело, что настоящая опасность всё же не на дисплеях, не на кухнях, а на улицах. Где летают коктейли Молотова, загораются военкоматы и релейные шкафы, случается и стрельба. Какие там законы об «оправдании и пропаганде» Кольцову, Золотарёву или Зинину? Но: если «вначале было слово» – блокировать это начало. Рассечь связь разрозненных действий с политическим артикулированием.
Что ещё немаловажно – дисциплинировать элиту. Подавить разговорчики в строю, всколыхнутые пригожинским рывком. Никто, конечно, не привлечёт вожака «пригожасо» ни за экстремизм, ни за терроризм. Но кремлёвская встреча, где повар запрещает Путину трудоустраивать «вагнеровцев», а президент не находит иного, как жаловаться на Пригожина журналистам – это всё-таки чересчур стильно. А тут ещё недвусмысленные сигналы от продвинутой политэмиграции: спецслужбы и бизнес достаточно информированы, чтобы понимать ситуацию и искать из неё выход… Пока этого не услышали всерьёз, меч закона впору вешать и над самими собой.
По словам Пригожина, Суровикин уже сидит, хоть его и не нашли на отдыхе ни в одном СИЗО. Если так, то меч пал не туда. Не падает же на Гиркина, нарушающего все и всяческие словесные табу. Забронзовевшая номенклатура, которую так обличают пригожинцы и гиркинцы, по большому счёту уверена в их надёжности и придерживает на будущие бои за себя. «Врагам – закон» – неизбывный принцип диктатуры. А это не враги.
…Малозамеченный законопроект появился во вторник. А в воскресенье прошёл ещё менее замеченный юбилей. 16 июля исполнилось 100 лет, как родился Евгений Богат. Советский литератор, писатель и публицист (родом, кстати, из Киева). Многолетний обозреватель «Литгазеты». Писал на темы философии бытия, морали и воспитания.
Евгений Михайлович написал «Ничто человеческое», «Понимание», «Постижение добра». И он же был выдающимся исследователем экстремизма. Сам того, вероятно, не отражая в полной мере. Он видел моральное, а не социальное и тем более не политическое. Но описывал в своих очерках, как закручивались в уютных кафе, учрежденческих курилках, художественных мастерских жутковатые «острова обратного времени». Как с горящими глазами слушала молодёжь интеллектуальные изыскания: «Играем в частицу “анти”». И как шли потом девушки на ночные избиения с юношами на подхвате. А талантливые инженеры, самородки-киносценаристы, авторы фантасмагорий, собиратели икон – на заказные убийства. Тогда, в брежневском Союзе.
В понимании Богата всё это было – «Урок». Человеческая душа, понимающая и постигающая добро, противостояла бесовщине и одолевала её. Но и тогда и теперь человеческое пространство забивается государственным хламом. Подавляются попытки встать и остановить.
Евгений Богат умер в 1985 году. 16 мая. Всё только-только начиналось, лишь на следующий день появился от Михаила Сергеевича антиалкогольный указ. Мы не знаем, что сказал бы Евгений Михайлович на прощание тому государству. А нынешнему… Сомнительно, чтобы какой-нибудь депутат Госдумы знал это имя. Постижение идёт иначе. Добро – оправдание. Человеческое – экстремизм. Анти – уже не игра.
Никита Требейко, «В кризис.ру»
