Убеждённый

Михаил Горбачёв отметил 90-летие. Что «жить в России надобно долго», многие уже сказали. Нынешний юбилей седьмого секретаря и первопоследнего президента отмечается иначе, чем десять или двадцать лет назад. Отношение к Михаилу Сергеевичу явственно изменилось к лучшему. И это справедливо. Заслуги Горбачёва перед страной и миром реально велики. Но надо понимать: главное его величие не в том, что он делал, а в том, что делать не стал. И такое бывает достойно благодарности в веках.

Ему долго везло. Многое у него получалось. Два репрессированных деда – русский крестьянин-единоличник Андрей Горбачёв сослан как кулак, украинский сельский активист Пантелей Гопкало арестован как троцкист. В детстве почти полгода на оккупированной территории. И при таком бэкграунде – в шестнадцать лет советский орден за ударный труд комбайнёра, ещё в школе – рекомендация в КПСС, поступление без экзаменов на юрфак МГУ. С юности уверенный в себе, может быть поэтому и решился Михаил Горбачёв в 1980-е на «фантастический поворот» (выражение Маргарет Тэтчер).

Членом КПСС он стал в двадцать два года. Можно представить, какая деятельность ожидала бы коммунистического юриста, распределённого поначалу в краевую прокуратуру Ставрополья. Но Михаил Горбачёв ещё учился, когда умер Иосиф Сталин. В прокуратуре Горбачёв прослужил ровно десять дней в августе 1955-го. Далее семь лет комсомольского аппарата, а с 1962-го – уже аппарат партийный. Последовательное прохождение иерархических ступеней в хрущёвские и брежневские времена: парторг, завотделом, секретарь, первый секретарь Ставропольского крайкома. С 1971 года – член ЦК, с 1978-го – секретарь ЦК, с 1980-го – член Политбюро.

Такой вот будничный путь не просто в элиту – в ареопаг советских небожителей. Как удавалось? Обычным образом. Михаил Горбачёв всегда имел серьёзных начальственных покровителей. Знаменитая «встреча четырёх генсеков» на станции Минеральные Воды сценически выразительно отразила эту особенность его политбиографии. Хозяин Ставрополья принимал хозяев страны: генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева, председателя КГБ СССР Юрия Андропова, брежневского делопроизводителя Константина Черненко. Все четверо побывали в кресле верховного хозяина земли советской.

Ставропольский партийный пост означал принадлежность к мощной группировке секретарей сельскохозяйственных регионов. Лидером советского «агролобби» был секретарь ЦК и член Политбюро Фёдор Кулаков. Один из самых могущественных людей СССР 1970-х, участник свержения Хрущёва, кандидат в преемники Брежнева. Он изначально и продвигал молодого исполнительного ставропольского секретаря. Поучаствовали в горбачёвском подъёме секретарь ЦК по идеологии Михаил Суслов и председатель Госплана Николай Байбаков. Председатель КГБ Андропов и генеральный прокурор Роман Руденко подумывали о Горбачёве как о своём заместителе. Под конец эстафету решительно подхватил Андропов, запрограммировавший продвижение Горбачёва в генсеки. Внёс свою лепту и Черненко, делегировав Горбачёву право ведения Политбюро и Секретариата ЦК.

О Путине нередко спрашивают, с трудом сдерживая восхищение: как он ухитрился понравиться Анатолию Собчаку, Анатолию Чубайсу, Борису Березовскому, Борису Ельцину? Вот ведь профи так профи! Как видим, не он один это умеет. Чтобы одновременно нравиться Кулакову и Байбакову, Суслову и Андропову, Черненко и  Руденко, талант нужен никак не меньший. Кулаков ценил в Горбачёве преданность аграрной группе в противостоянии с лоббистом ВПК Дмитрием Устиновым. Андропов, Байбаков и Руденко – деловито-безотказную исполнительность. Черненко – способность заменить себя по болезни. А вот Суслов – тоже понятно что…

Хмурый идеолог ортодоксального коммунизма, начальник агитпропа и цензуры, сталинист по натуре и участник послевоенных репрессий видел в Михаиле Сергеевиче твёрдого приверженца своей жутковатой линии. Не без оснований: идеологические выступления Горбачёва последовательно выдерживались в сусловском духе. Уже в 1983 году, Михаил Сергеевич отличался особо агрессивной позицией после сбитого южнокорейского «Боинга». На интеллигентских кухнях пожимали плечами: мол, как он с Тэтчер разговаривает? партийный же функционер – либо он орёт, либо на него орут.

Правда, в 1984 году, когда не было уже ни Кулакова, ни Суслова, ни Андропова, а умирающий Черненко не интересовался практически ничем, Михаил Сергеевич стал позволять себе некоторые странные вольности. Например, публично рассуждать о развитии социалистического самоуправления. Ничего крамольного в теме не было. Но она считалась в идеологическом аппарате глубоко второстепенной. Серьёзные люди этому внимания не уделяли. А вот однако же.

Настал март 1985-го. Решался вопрос о преемнике Черненко. Брежневские ветераны стояли на позиции «оставить всё как оно есть» — или, если ещё проще: «дайте умереть спокойно». Андроповские выдвиженцы рвались укреплять дисциплину, наводить порядок, активировать экономику некоторыми хозрасчётными новациями. Брежневцы выдвигали 70-летнего московского партсекретаря Виктора Гришина, воплощение номенклатурного консерватизма. Андроповцы – 54-летнего Михаила Горбачёва. Исход решили трое: секретарь ЦК по кадрам Егор Лигачёв обработал перед решающим пленумом секретарей обкомов, секретарь ЦК по промышленности Николай Рыжков – ведущих хозяйственников, министр иностранных дел Андрей Громыко внёс кандидатуру на Политбюро.

Первые полтора года горбачёвского правления не имели ничего общего ни с перестройкой, ни с гласностью. (Термин «перестройка» если и употреблялся, то в негативном значении – напоминание о хрущёвских волюнтаристских зигзагах, которых партия ни в коем случае не повторит.) Общественная атмосфера пронизывалась закручиванием и ужесточением. Безалкогольные свадьбы. Преследования огородников и бомбил за «нетрудовые доходы». Превознесение Сталина на торжественном заседании по 40-летию Победы (сказанного тогда Горбачёвым не позволяли себе ни Брежнев, ни Суслов). Самые жестокие бои Афганской войны. Окончательно параноические обличения американского империализма.

Некоторые новации, впрочем, имелись. Даже не только снятия настрявших брежневских кадров. В городе на Неве, к примеру, был удалён ненавидимый горожанами первый секретарь (подворотный фольклор 1970-х: «В Ленинграде нет салата, а Романов жрёт салат»). При своём ленинградском визите в мае 1985-го Горбачёв первые заговорил в том плане, будто что-то в стране не в порядке, как-то надо менять… Что и как, понять было нельзя. Впрочем, генсек не забыл обругать спекулянтов и шабашников, затаривающихся на госпредприятиях.

Перелом пришёлся на вторую половину 1986 года. После Чернобыля. С беспощадной ясностью высветившего, к чему пришли и что маячит впереди. К тому времени сказалось массовое бытовое сопротивление. От всеобщей «итальянской забастовки» в госэкономике и разгула тех же цеховиков-шабашников до прямой уголовщины, в которой резко выдвинулась бутлегерская реакция на антиалкогольный указ. Поэтическим образом раннегорбачёвского периода сделалось пронзительное стихотворение «Слесаря пропивают получку».

Неодолимо усиливалось сопротивление и по всему миру. Афганские моджахеды, польская «Солидарность», единение антикоммунистического повстанчества Джамбори, рейгановская твёрдость «звёздных войн» очень помогали раздумьям. Объективное истощение бюджета от падения нефтецен блокировало всякие манёвры. Егор Гайдар вообще считал, что окажись на месте демократа Михаила Сергеевича самый кондовый сталинист, но без суицидальных наклонностей, он бы проводил примерно ту же политику. Даже несколько лет выживания советского государства обеспечивались западными кредитами на условиях либерализации.

Мощный аккорд прозвучал в декабре 1986-го. Бунт в Алма-Ате во многом определил ход Январского пленума ЦК КПСС. Народ и генсек поняли друг друга и вместе развернули страну. Своей волей генеральный секретарь никогда бы этого не сделал. Ибо, как учили в пролетарских шалманах, «генсек он и есть генсек, хоть бы и номер семь». Но и народу без такого Михаила Горбачёва было бы гораздо труднее.

Цели были разные. Итог вышел единым.

Тут сказалась огромная историческая удача, выраженная в личности Михаила Сергеевича Горбачёва. В нём реально не было догматизма и жестокости. Он умел убеждаться и принимать новое. Возмечтал о вхождении в историю через общечеловеческое право и достоинство. Проходная поначалу фраза о приоритете общечеловеческих ценностей над классовыми и столкнула камень с горы.

Ему – что совсем поразительно – нравились людские радости доверия и благодарности. «На вершинах власти всегда царит холод», – говорил идеолог Перестройки Александр Яковлев. Но Михаил Сергеевич чем дальше, тем больше горячился. Непроизвольно разрушая власть. Потому что был для той власти слишком человек.

Собственно, напрягаться поначалу особо не приходилось. Достаточно было не очень мешать. Если сбавить степень насилия, коммунистическая система рушится мгновенно. В декабре 1986-го были освобождены заключённые по 70-й статье за «антисоветскую агитацию». Русский солидарист Валерий Сендеров, активист Народно-трудового союза, направил телеграмму Михаилу Сергеевичу: «Поздравляю Вас с освобождениями политических заключённых. Надеюсь на скорейший пересмотр позорящего нашу страну законодательства». Законодательство было пересмотрено через два с половиной года на Первом Съезде народных депутатов. Горбачёв явно был за. Хотя незадолго до того, ещё в декабре 1988-го КГБ заводил уголовное дело против Демократического Союза по той же 70-й статье.

Генеральный секретарь отдалялся от своей партии. Это ему казалось это хитрым замыслом – перевалить ответственность за развал с партпаппарата на депутатов, с депутатов на избирателей. Получилось совсем другое: уже выборы 1989-го обозначили политический разгром номенклатуры. «Идёт нормальный процесс».

На следующий год большинство в Верховных Советах нескольких республик, включая Россию, оказалось за оппозицией. На антикоммунистические демонстрации двинулись сотни тысяч. Процесс пошёл ещё нормальнее. Заметив неладное, Горбачёв разрешил уже созданные без спросу партии и избрался президентом. Но давить не стал – это и было его стилевой особенностью. Иначе пошёл бы ненормальный для него процесс. За что ему и честь.

Нобелевскую премию принесла Горбачёву Осень Народов великого 1989-го. «Горбачёв к нам танки не пошлёт!» Заметим – снова «не». Эта частица определяла лучшее из (не-)совершаемого им. По новому убеждению. Именно тогда сказал бывший сталинист, будто «близок к социал-демократии». Но это уж к социал-демократам вопрос.

Года за четыре на месте тоталитарного СССР появилась другая страна. Ещё через год Советский Союз можно было смело называть самой свободной страной на Земле (соперничать в этом способна разве что нынешняя Сомали). Что Михаил Сергеевич к этому стремился – отнюдь не факт. Но он это принял. Ибо ценил репутацию освободителя. Особенно блестящую на Западе. Где решительно и категорически отказывались слушать Владимира Буковского: поймите, мол, враг остаётся врагом, даже если оказывается хитрее, чем вы думали!

Весна пробуждения и освобождения имела оборотную сторону. Была и другая: тотальный хозяйственный развал и массовое обнищание. И самое худшее: кровь в Тбилиси и в Карабахе, в Фергане и в Оше, в Душанбе и в Баку, в Вильнюсе и в Риге. Но как относительны были заслуги Михаила Сергеевича, так относительна и его вина. Он пытался сохранить в преобразованном виде номенклатурную систему. То есть монопольную госэкономику и империю. Последнее в особенности: всеми силами старался Горбачёв сохранить хоть в каком-нибудь виде обречённый Союз ССР. Отсюда результат в виде пустых прилавков и регулярных побоищ. Но кровь лилась от нерешительности Горбачёва, а не от жестокой решимости. Ничего сравнимого с китайской Тяньаньмэнь он бы не предпринял никогда. Не тот человек. Просто человек. Да ещё с убеждениями.

К концу 1990 года номенклатурная элита и эксплуатируемые массы буквально соревновались в ненависти к Горбачёву. Он её совершенно не заслуживал. Ни с той, ни с другой стороны. Номенклатурные интересы он отстаивал по мере сил. Народу не мешал в обретении свободы, а где-то даже способствовал. Но положение первого лица имеет свои неудобства. Закономерным итогом грянул Август 1991-го. Новый старт страна через четыре месяца брала уже без Горбачёва.

Когда Бориса Ельцина ругают за жестокость к предшественнику, это тоже не назовёшь справедливым. Горбачёва никто не преследовал и не травил. Разве что недавние товарищи по партии, которые наконец нашли время и место сказать всё, что думают о своём генсеке. «Я еле сдержал себя» – встречалось и такое в обличительных мемуарах. «Почему-то я так и думал», – добавлял комментатор Владимир Надеин. Предрекавший Горбачёву всепланетные памятники в живых цветах.

Прежде Михаила Сергеевича ни один генсек не дожил до 90 лет. Уже награда судьбы. Более чем заслуженная. Он был, да и остаётся, представителем своего класса – но далеко-далеко не худшим. Чего стоит коммунистическая поэзия, посвящённая ему лично (иногда также Борису Николаевичу)! «А за ним озверело, в открытую, изо всех возможных щелей – вдруг посыпалось недобитое за все семьдесят Октябрей!» «Но Вы пришли – и партии не стало». «Волей Каутского-второго, одурачившего народ…» «Как когда-то влезший по спинам вёл такой же огонь по штабам…» «Что нас сгубило? Только ли судьба? Иль те, кого мы вам укажем сами: один – с пятном чуть-чуть повыше лба, другой – седой с изломами-бровями…»

Истероидная ненависть имперцев и сталинистов – высшая и лучшая из наград. Пусть невольно, но Михаил Горбачёв вполне заслужил её. А значит, заслужил благодарность людей. Которую они потоком высказали в сегодняшний юбилей. Ценность свободы начала осознаваться. А Михаил Горбачёв, по особенностям нашей истории, среди олицетворений этого понятия.

Удачного ему 90-летия – и долгих лет впредь.

Никита Требейко, «В кризис.ру»