Это был год великой надежды. Надежда была всемирной. В мир её вселила Россия. Казалось, человечество пришло к идеалу свободы и демократии, гуманизма и справедливости. Добро вдруг стало побеждать как-то само собой. Злые препятствия тоже убирались сами. Вспоминалась перекличка веков: 1789–1989. Свет разума, обнимитесь миллионы… Хорошо было 30 лет назад. Но забывалось, что за Восемьдесят Девятым приходит Девяносто Третий. И во Франции-XVIII, и в России-XX. Надежды достоин тот, кто способен её защитить. Строгий урок тридцатилетия.
Мировая политика 1989 года однозначно определялась Советским Союзом. И даже не столько международной политикой СССР, сколько его внутренней жизнью. Горбачёвская Glasnost и Perestroika меняли лицо земли.
Выборы союзных депутатов 26 марта вывели процесс на принципиально новый уровень. О «революционном характере перестройки» Михаил Горбачёв к тому времени говорил без малого три года. Немногие принимали это всерьёз. Но весна 1989-го действительно обозначила контуры мирной электоральной революции. Поражение ключевых обкомов КПСС, консолидация антиноменклатурной оппозиции в движении избирателей, небывалые в советской истории вольности СМИ. Поразительно смелые выступления депутатов и создание Межрегиональной депутатской группы, по факту оппозиционной парламентской фракции.
Политическое оживление, бурная динамика шли рука об руку с социально-экономической лихорадкой. «Народнохозяйственный» комплекс СССР входил в крутое пике – неуклонно и закономерно. Собственно, этим прежде всего и объяснялась перестройка как исторический факт. Знаток финансовой истории Егор Гайдар писал впоследствии: если бы на месте «шестидесятника» Горбачёва оказался убеждённый сталинист – но не склонный к суициду – он бы проводил примерно ту же политику. Может быть, гласность, демократизация и новое мышление назывались бы как-то иначе. Но с той же сутью. Состояние бюджета не оставляло выбора.
Невозможно было обойтись без западных кредитов. Требовалось во что бы то ни стало преодолеть тотальную «итальянскую забастовку» советских трудящихся, подавить растущее бытовое сопротивление. На ГУЛАГ не стало исторических условий, на социальный подкуп не стало бюджетных средств. Оставалось одно: дать обществу какие-то права, пробудить низовую инициативу и через создание общего интереса встроить в номенклатурные планы. Ну и, конечно, замириться с Западом. (В начале 2000-х нефть на мировом рынке была подороже, чем в конце 1980-х – но и то Путин называл себя либералом и говорил, что не мешало бы России в НАТО вступить. Мало кто сейчас помнит. А помнить стоит).
Перестроечные побуждения советской номенклатуры были классово эгоистичны. Скажем так, «повязать демократией». Режим КПСС спасал себя, а не развивал страну. Даже если допустить – с большой вероятностью – личностную эволюцию Горбачёва к общечеловеческим ценностям. Но советское общество приняло Перестройку по-своему. Именно простые советские люди превратили скромный политбюрошный план в планетарно-освободительную эпоху. Совершенно неожиданно для тех, кто планировал.
Обнаружилась огромная популярность идей свободы, демократии, прав человека. Обнаружился грозный заряд ненависти к партийной диктатуре, идеологическому мракобесию, чиновному «комчванству» и агитпроповскому ханжеству. Люди требовали всё большего. Быстро учились объединяться и добиваться своего. А после мартовских выборов ощутили силу. Партийные ретрограды беспорядочно отступали. Уже и непонятно становилось: Михаил ли Сергеевич указывает народу путь Перестройки – или же народ, не спрашивая, гонит его по этому пути.
1989 год явился апогеем «светлого этапа» Перестройки. Съезд народных депутатов впервые в советской истории ограничил партийную власть. К концу года в стране, в общем и целом, утвердилась свобода слова и печати. По факту возникла многопартийная система (хотя позорная 6-я статья Конституции СССР о «руководящей роли КПСС» отменилась только в марте 1990-го). Были отменены идеологические пункты уголовного законодательства, ненасильственная антисоветская агитация сделалась гражданским правом (хотя последнее дело по пресловутой 70-й статье УК РСФСР №64 в Ленинграде против местного ДС – с вялым анекдотизмом тянулось аж до 1991-го).
Митинги и демонстрации под самыми смелыми лозунгами сделались красками будней. Разгоны еще случались, но всё реже, только в отношении Демократического Союза, а с 1990-го прекратились вообще. Обозначилось сближение политических активистов с новой экономикой Союза объединённых кооперативов. Лидер кооператоров экономист Владимир Тихонов состоял в руководстве Межрегиональной депутатской группы вместе с Борисом Ельциным, Юрием Афанасьевым, Гавриилом Поповым, Анатолием Собчаком.
11 июля 1989-го начались забастовки шахтёров – в Советском Союзе появилось рабочее движение. Одно это делало явью мечту интеллигенции: Перестройка становилась необратимой.
Первоначально забастовщики ограничивались экономическими требованиями. Иное было бы и странно: ко всему прочему страну за горло взял дефицит мыла – и это после забоя! Но тем же летом шахтёры заговорили о своём праве не сдавать результат своего труда в распоряжение Минуглепрома, а реализовывать на рынке. Осенью шахтёрский Межрегиональный стачком заключил договор с Союзом объединённых кооперативов. А в декабре шахта «Воргашорская» Воркутского угольного бассейна забастовала за отмену 6-й статьи. Уже не за мыло, а против КПСС.
Важное место в перестроечном дискурсе занимали принципы ненасилия, гуманности, взаимоуважения. Решительно осуждались сталинские репрессии, красный террор, брежневско-андроповские преследования диссидентов. Не только общество, но и номенклатурные верхи тех времен не имели склонности к насилию как таковому. «Жестокости как страсти» в них вроде не было. Символ и голос партократической реакции, горбачёвский антипод Егор Лигачёв искренне осуждал Сталина за истребление людей. Председатель КГБ Владимир Крючков клятвенно обещался: не можем повторить! Высший куратор идеологии КПСС Александр Яковлев возвещал «реформацию социализма». Лоббист консервативных хозяйственников премьер Николай Рыжков рассуждал об «умеренно-радикальном варианте перехода к регулируемому рынку». Даже секретарь ЦК по госбезопасности Виктор Чебриков, угрожая принятием мер в отношении экстремистов (бытовало это выражение уже тогда), корректно фильтровал каждое слово. Дабы не нарушить принципов плюрализма и социалистического правового государства.
Это тоже замечал мир, охваченный «горбиманией». Особенно на фоне Китая, Северной Кореи, Албании, Румынии, даже Польши, ГДР, Чехословакии. В этих странах партийные хозяева производили иное впечатление.
Но была классовая сила вещей, объективное противостояние. Эти факторы мало считались с личными качествами и благими намерениями. Войны случаются не потому, что их кто-то хочет. В СССР 1989-го никто не хотел крови. Но она проливалась.
Всколыхнули страну апрельские убийства в Тбилиси. В мае-июне гораздо более кровавая резня обрушилась на Фергану. Продолжались армяно-азербайджанские столкновения за Нагорный Карабах. Страна привыкала к вооружённому насилию, и это было оборотной стороной демократизации. Как ни страшна такая диалектика, нельзя её не признать.
Межнациональные и политические конфликты дополнялись резким всплеском преступности. Уголовщина быстро организовалась и даже политизировалась, примыкая обычно к радикальному национализму (эта тенденция явственно проявилась во время ферганских погромов, активное участие в которых принимали особо опасные). «Пришло наше время» – цитировались в открытой печати малявы воров в законе.
Официальная перестроечная общественность (подобно современной российской оппозиции) таких дел не желала замечать. Политика – это выборы, митинги, выступления с трибуны, дискуссии в прессе. Исторический суд на Сталиным и Лениным. Высокоинтеллектуальные споры друг с другом. Полемика с самим Горбачёвым! Всё то, что делало Перестройку привлекательной для мира. А тут… Даже с шахтёрами и кооператорами общий язык находился не всегда. Слишком приземлённы их проблемы. Проще им было сговариваться между собой.
Летом 1989-го председатель Верховного Совета СССР (по совместительству генсек ЦК КПСС) Михаил Горбачёв дважды обращался к стране по Центральному ТВ. Оба раза он был явно растерян. Особенно, когда речь шла о шахтёрском стачечном движении. Таким Михаила Сергеевича еще не видели. Он попросту заикался. И, кстати, впервые упомянул ДС, способный охмурить горняков.
Немногим лучше смотрелся генеральный председатель, рассуждая о проблематике межнациональных отношений. Горбачёв фактически констатировал чрезвычайность сложившейся ситуации. Армянское общенациональное движение и Народный фронт Азербайджана воевали между собой. Народные фронты и Саюдис в Прибалтике, грузинские национал-демократы открыто заявляли целью независимость своих республик. Яростным национализмом и антикоммунизмом отличались Народный Рух Украины, Белорусский НФ, НФ Молдовы. Даже в зажатой Средней Азии образовались оппозиционные движения – ислам-демократы Узбекистана, исламское возрождение и национал-демократы Таджикистана, протурецкие националисты Киргизии. Союзный Центр, долго внушавший себе «решённость национального вопроса», элементарно впадал в шок. А то ли еще предстояло: на следующий год парад суверенитетов возглавила Россия под трёхцветным флагом Бориса Ельцина.
Под конец года, в декабре, союзные депутаты собрались на Второй Съезд. Насколько бурным был их первый форум, настолько рутинным вышел второй. Правда, депутаты осудили вторжение в Афганистан 1979 года и в Чехословакию 1968-го. Но внутреннее положение СССР катилось неуправляемо и явно не туда. Итогом съезда стал призыв нескольких депутатов к часовой предупредительной забастовке. Откликнулись сотни тысяч, но больше митингами и петициями, чем реальной остановкой работы. Трагично-символичным аккордом советского 1989-го стала кончина академика Сахарова, автора призыва к забастовке.
Многому научился советский народ 30 лет назад. Но не успел научиться всему. Верность взятого пути не избавляла от исторических зигзагов. Заставали они врасплох. И всё же 1989-й, при всех опасных поворотах и хмуром завершении, в советскую историю вошел годом света.
Для Восточной Европы 1989-й был годом освобождения. Во всемирной истории он остался прежде всего этим. Восточноевропейская Осень народов определила лицо и репутацию года в хронологии ХХ века.
Началось с январской Венгрии. Секретарь-идеолог правящей компартии ВСРП Имре Пожгаи назвал Октябрь-1956 народным восстанием против сталинистского режима. Большой новизны в этом не было. Самоочевидная оценка ясных событий. То же говорил никто иной, как Янош Кадар – тогда же в 1956-м, из обоза советских войск.
Но спустя треть века выступление Пожгаи прозвучало стартовым выстрелом к демонтажу коммунизма. Венгрия была подготовлена лучше других. Новое руководство ВСРП предпочитало скромное положение второсортных социал-демократов – но в цивилизованной Европе. Им реально надоело быть ненавистными коммунистическими прислужниками Москвы. Тем более, что Москва теперь отпускала на все четыре стороны.
Пожгаи эффективно организовал Круглый стол с венгерскими националистами и либералами. Общество к тому времени сформировала авторитетную политическую контрэлиту. Власть было кому сдавать на приемлемых условиях. Сопротивление консерваторов в аппарате ВСРП – в основном ветеранов подавления 1956-го и командиров партийной милиции – Пожгаи нейтрализовал, преобразовав компартию в ВСП. В ноябре решения Круглого стола почти единогласно утвердил всенародный референдум. На месте ВНР возникла демократическая республика с сильным национальным уклоном.
По видимости, венгерский переход совершился почти без борьбы. Спокойно, конструктивно, при всеобщем сотрудничестве. Свободы хотели все, врагов почти не было. Такой пример особенно вдохновлял соседей. Но за идиллией неотступно стояла память 1956-го, тени уличных бойцов. Без них бы за стол некому было садиться.
В Польше 1989-го завершилась победой многолетняя борьба «Солидарности». С февраля по апрель Круглый стол заседал в Варшаве. Обычно под этим термином разумеется именно польский, а не венгерский либо чехословацкий вариант.
Обстановка была иной, нежели чем в Будапеште. Своего Имре Пожгаи в ПОРП не нашлось. Генералы Войцех Ярузельский и Чеслав Кищак, партаппаратчики Мечислав Раковский и Мариан Ожеховский не помышляли ни о передаче власти, ни о честном сотрудничестве. На переговоры они пошли исключительно под давлением миллионной забастовочной волны предыдущего года. Они наверняка пустили бы в ход «последний довод королей». Партийный опыт военного насилия над народом коммунистические магнаты считали вполне успешным. Но опять-таки – на этот раз ПОРП не имела страхового полиса от КПСС. Конец 1980-х властно диктовал иное поведение, чем в начале десятилетия. То самое, что называется: мир изменился.
Решения варшавского Круглого стола были очень умеренными, компромиссными и половинчатыми. Верхушка ПОРП резервировала за собой несколько степеней защиты. Но всё хитроумие пошло прахом 4 июня. Даже частично свободные выборы обернулись разгромом ПОРП, триумфом «Солидарности» и первым некоммунистическим правительством Тадеуша Мазовецкого. До президентства Леха Валенсы оставался всего год. День 4 июня отмечается как всеевропейская дата освобождения. Польская победа утвердилась в истории как ярчайшее событие 1989-го.
В Польше была мощная «Солидарность». В Венгрии – дееспособная сеть альтернативной политики. В ГДР же и Чехословакии – лишь небольшие диссидентские группы. В Болгарии и вовсе единичные диссиденты. Однако «Осень народов» не обошла никого. Диктатуры иногда свергаются вообще без оппозиции (так бывает даже надёжнее).
Демонстрации в ГДР захлестнули государственный праздник 7 октября. Рядом с Эрихом Хонеккером на трибуне стоял Михаил Горбачёв. Генсека КПСС берлинцы одарили овациями, на генсека СЕПГ обрушили гнев и обструкцию. «Опаздывающих наказывает жизнь», – сказал Михаил Сергеевич.
Штабами демонстрантов стали лютеранские кирхи. Лозунги поначалу были весьма умеренны. Люди требовали отставки Хонеккера и его одиозных приспешников, введения элементарных свобод. По образцу советской Перестройки. Сам же Хонеккер всегда отличался зеркальным копированием брежневского СССР – что же это он при Горбачёве заиграл в самостоятельность?
О свержении СЕПГ и объединении Германии речи не шло. Наоборот: «Создадим социалистическую альтернативу ФРГ!» – призывали левые диссиденты. Но социализм они понимали не по-хонеккеровски, а по-горбачёвски. Как демократический диалог власти с обществом. К чему и призвала организация Новый форум, созданная 10 сентября 1989 года группой диссидентов из научно-культурной общественности во главе с врачом Йенсом Райхом и воспитательницей детского дома диссиденткой Катей Хавеман.
Эрих Хонеккер был жестоким человеком. Не то чтобы он жаждал кровопролития. Но «бессердечным стариком» Гельмут Коль называл его не зря. Догматичный марксист-ленинист, прусский педант и начётчик являл собой палочную машину на страже дисциплинарного серья. Он бы не остановился перед насилием. Собственно, безо всяких «бы» – в Лейпциге агенты Штази и полицейские начали избивать демонстрантов.
Остановили геноссен из Политбюро. Они-то понимали, каково остаться один на один с народом без советских танков. Шокирующей неожиданностью стала вызывающая пассивность «Боевых групп рабочего класса» – партийного ополчения СЕПГ. Они демонстративно отказывались бить демонстрантов. К ноябрю акции протеста запрудили все города ГДР.
«Эрих, тебе пора!» – заявил на Политбюро премьер Вилли Штоф, по прозвищу «Красный пруссак» (успевший дослужиться в Вермахте до Железного креста). Выразительно кивнул другой Эрих – Мильке, шеф зловещей Штази. При таком раскладе возражать не имело смысла. Хонеккер узнал, наконец, цену коммунистического товарищества.
Довольно скоро генсек оказался в тюрьме. Но мог не обижаться, ибо в соседних камерах сидели тот же Штоф, тот же Мильке, партийный идеолог Курт Хагер, партийный экономист Гюнтер Миттаг… Все «развратные старики», как из прозвали в народе. Среди них нагло-циничный Ханс Альбрехт, весёлый коррупционер по кличке Курфюрст. «Ничего, пожили со смаком, и будет», – говорил бывший секретарь Зульского окружкома. «Хорошо, что ГДР уже не существует. Страшно подумать, как бы она выглядела сейчас», – вторил ему в сентябре 1991-го здравомыслящий прагматик Миттаг. Штофу было не до таких пустяков как судьба его государства – он судился за возврат конфискованных двухсот тысяч марок. Грозный штазист Мильке тихо играл в камере с плюшевыми мишками.
На пост генсека заступил Эгон Кренц, партийный куратор госбезопасности. Он ставил себе в личную заслугу отказ от уличного насилия и рассчитывал на взлёт популярности. Из первых его решений был пролом в Берлинской стене. Её мгновенно разнесли по кирпичикам. Заодно сорвав колючую проволоку на всём протяжении границы с ФРГ. Телерепортажи о единении осси с весси вышибали слезу у миллионов. «За Германию – единую Отчизну» – провозгласил новый премьер Ханс Модров, оттеснивший Кренца от руководства. СЕПГ быстро преобразовалась в Партию демократического социализма.
Но вот ведь странность – ни Кренца, ни Модрова никто не поблагодарил. Членов ПДС, появлявшихся на митингах под своей эмблемой, случалось, били ногами. Кренц попал в соседи к «развратным старикам». Модрова убедительно попросили поменьше беспокоиться о единстве отчизны. Типа, без Вас есть кому.
Много неприятных неожиданностей выпало и на долю диссидентов Нового форума. Выяснилось, что народ нисколько не интересуется социалистической альтернативой – только воссоединением с ФРГ. Самым популярным политиком Восточной Германии сделался западногерманский канцлер Коль. Прошёл ровно год с начала событий, и 3 октября 1990-го ГДР перестала существовать.
И всё же по сей день многие германские осси называют счастливейшим временем ноябрь-декабрь 1989-го года…
За Будапештом, Варшавой, Берлином пристально наблюдали из Праги. Номенклатура КПЧ, подобно СЕПГ, была настроена консервативно и антиперестроечно. Однако в целом уверена в своих силах. Отлаженный бюрократический режим, сильная госбезопасность, относительное благополучие в социально-экономическом плане. Хорошего пива с хорошей колбасой в общем-то хватало всем. А значит, зачем черни бунтовать? Марксизм так не учит.
Правда, в Чехословакии традиционно была влиятельна интеллигенция с её диссидентскими наклонностями. Но и тут меры приняты. Аналитики госбезопасности СтБ отмечали, что режим по-настоящему ненавидят диссиденты-провинциалы, особенно словацкие. Но что они могут из своего захолустья? Настоящие мэтры живут в Праге. Выступают, фрондируют, собирают слушателей. И повязаны тысячами незримых нитей с номенклатурным начальством. Которое дозволяет, в порядке исключения, иногда что-то сказать, написать, а то и опубликовать. И, между прочим, обеспечивает материальное благосостояние. Что говорить, если главный либеральный диссидент Вацлав Гавел и главный партийный консерватор Мирослав Штепан попросту дружат домами.
Генсек КПЧ Милош Якеш и президент ЧССР Густав Гусак больше опасались внутрипартийного заговора, чем оппозиционного протеста. Не говоря о народном восстании. Получили же в итоге и то, и другое, и третье.
Отставка Хонеккера и утверждение Кренца (не сразу же прояснилось, как он кончит) произвели впечатление на полуопального экс-секретаря КПЧ Любомира Штроугала. Сохранявшего разветвлённую клиентелу в аппарате КПЧ и органах безопасности. К его группировке принадлежали премьер Ладислав Адамец и шеф госбезопасности Алоиз Лоренц.
Удобный момент представился 17 ноября. Тысячи студентов отмечали свой Gaudeamus. Закономерно переросший в антирежимную демонстрацию. Штепан, как и ожидалось, тупо бросил против молодёжи полицию и партийную милицию (эта структура отличалась особой жестокостью, не в пример венгерским и восточногерманским аналогам). Кое-где случились свалки с побоями. Агент госбезопасности Людвик Зифчак, выполняя приказ Лоренца, притворился мёртвым студентом… Дальнейшее представлялось штроугаловцам делом несложной техники.
Провокация вроде удалась, план начал выполняться. Штепан, оказавшийся крайним, попал под перекрёстный огонь: демонстрантов и «возмущённых» товарищей по партии. Он попытался неловко оправдаться, был согнан со всех трибун и вылетел из политики. 24 ноября подал в отставку Якеш. Его сменил безобидный железнодорожный инженер Карел Урбанек. Которого легко подмял премьер Адамец. Люди Штроугала связались с приятелями из творческой богемы: мол, дело сделано, сворачиваем демонстрации, передайте Вацлаву – партия изволит вернуться к Пражской весне.
И – в который раз – народ оказался не тот! Демонстрации не прекратились, а усилились. Но главное – начались забастовки. Пражский кузнец Петр Миллер вывел рабочую колонну под антипартийными и антиправительственными лозунгами. Именно этот день, 23 ноября 1989-го, стал решающим в чехословацкой Бархатной революции.
Оппозиция быстро организовалась, создала руководящий центр и оперативные группы актива. Лидером и публичным лицом движения стал Гавел. Социалистической тенденции практически не было, Пражская весна осталась позади. Почти вся страна встала под знамёна либерализации (в Словакии с национальным уклоном). Уяснив это, армия и полиция разоружили партмилицию КПЧ.
В декабре в Праге собрался Круглый стол. Адамец предлагал Гавелу схемы раздела власти. Заседания обещали быть долгими. Но однажды на перекур с Адамецем вышел Миллер. «Уходите», – просто сказал кузнец премьеру. Все поразились, до чего же элементарно решается сложный вопрос. К концу года Гавел был президентом. Такова она, Бархатная революция – праздник студентов, час диссидентов, победа кузнецов.
Партийно-номенклатурная интрига удалась только в Болгарии. Здесь коммунистическая система выделялась особой спецификой. Нигде в Варшавском договоре тайная полиция не была настолько всевластна. КГБ, Штази, СТБ служили партиям. В Болгарии скорее БКП служила КДС.
Этот режим, если вдуматься, отстроился ещё до войны, усилиями царской полиции. Её легендарный шеф Никола Гешев (в юности потусовавшийся с коммунистами) перед тем, как бесследно исчезнуть в 1944-м предупредил, что и через полвека будет править Болгарией. Ошибся Гешев в одном: правит он и сегодня.
Госбезопасность плотно контролировала все политические структуры НРБ. При необходимости легко создавались новые. Именно так появились в 1989-м оппозиционные правозащитные и экологические организации. Очень немногочисленные настоящие диссиденты – например, националист Илия Минев, отсидевший в коммунистических тюрьмах дольше, чем Нельсон Мандела в расистских – блокировались наглухо.
Генсек БКП Тодор Живков занимал этот пост дольше Сталина. Систему знал досконально и сопротивляться неизбежному не пытался. Старик к тому же отличался крепкими нервами, здоровым цинизмом и чёрным юмором. «Скажите ещё, дети при мне не рождались», – отвечал он яростным критикам. «Полный бред», – оценил Живков надежды товарища Хонеккера на возрождение коммунизма. Историю же Перестройки описывал кратко: «Говорил я Горбачёву: реформы нужны. Он не верил. А когда поверил, без меня обошёлся».
Отставка Живкова на пленуме ЦК БКП 10 ноября прошла без осложнений. На его месте утвердили согласованного с Москвой дипломата Петра Младенова. Идеолога-ортодокса Милко Балева заменил перестройщик Александр Лилов. Живков и Балев быстро отправились в тюрьму. Умелые организаторы из КДС срежиссировали в Софии массовые акции в поддержку болгарской перестройки. Илию Минева, разумеется, к трибуне не подпустили.
Настоящие протесты покатились с середины декабря. За месяц люди убедились, что их в очередной раз пытаются дурить. Гэбистам потребовались недюжинные усилия, чтобы удержать контроль. Пришлось пожертвовать Младеновым и Лиловым, переименовать БКП в БСП и чередовать её у власти с Союзом демократических сил… Впрочем, суть системы пока сохранена: тому порукой фигура Бойко Борисова, охранявшего и Живкова, и Симеона II. Но 1989-й и болгарам запомнился как год прорывных перемен.
Румынии приходилось тяжелее всех. Режим Николае Чаушеску был самым жестоким в Варшавском договоре. Советская перестроечная пресса характеризовала его как «диктатуру скорее сталинского, чем брежневского типа, больше кровожадную, чем маразматическую». Сами румыны помнили расправу с участниками шахтёрской забастовки 1977 года. Последний предреволюционный бунт был подавлен в Брашове в 1987-ом.
Диктатура Чаушеску словно специально провоцировала народ. Боярский произвол РКП и репрессии Секуритате. Семейно-клановое правление и дикий, до гротеска, культ вождя. Массовая нищета и демонстративное роскошество правящего двора. Жёсткая демографическая политика, запрет абортов с унизительным гинекологическим контролем.
При всём том Чаушеску не боялся восстания. Своим культом он замусорил мозги самому себе и искренне считал, будто народ его любит. Особенно рабочий класс. («Как они могут? Я же дал им всё!» – разрыдался Чаушеску, когда во время бегства рабочие зашвыряли его камнями.) Боялся он только заговора.
И заговор в партаппарате и генералитете действительно вызревал. Слишком узкой и наглой была правящая группа. Сам Чаушеску с женой Еленой и сыном-наследником Нику. Прочие родственники. Особо приближённые партбонзы Эмиль Бобу и Маня Мэнеску. Партийные силовики Ион Динкэ и Тудор Постелнику. Генералы Секуритате Эмиль Макри и Юлиан Влад. «Еленин премьер» Константин Дэскэлеску. Главмент Константин Нуцэ. Предположим, паноптикум впечатлял. Но что же остаётся остальным?
Обделённые группировались вокруг опального экс-секретаря Иона Илиеску, бывшего комсомольского вождя. В армии к этой группе примыкал авторитетный генерал Николае Милитару. Оба были тесно связаны с Москвой: Милитару давно завербовало ГРУ, Илиеску лично знал Горбачёва. Идеологом партийно-государственной фронды выступал Думитру Мазилу – бывший преподаватель школы Секуритате, увлекшийся правозащитой и посаженный под домашний арест.
Свержения Чаушеску хотели многие номенклатурщики. Но хотеть не вредно. Далеко не факт, чтобы заговор когда-либо удался. Но, как и везде, вопрос решил народ.
Началось 17 декабря в Тимишоаре. Секуритате попыталась арестовать популярного пастора-венгра Ласло Тёкеша. За него вступились прихожане. Началась стрельба, разгорелся городской бунт. Руководить подавлением прибыл семейно-доверенный генерал Макри.
Чаушеску спешно вернулся из Ирана, на ходу прервав официальный визит. Веяния 1989-го делали свое дело – беспорядки ширились по румынским городам. «Долой диктатора!» загремело и по Бухаресту. На заседании Политисполкома ЦК РКП Чаушеску отдал недвусмысленный приказ: «Положить их!» Вскоре был найден мёртвым министр обороны Василе Миля. По всей видимости, у генерала не выдержали нервы. Приказав войскам присоединиться к расстрельщикам-секуристам, он решил не ждать дальнейшего.
Ключевой акт Рождественской революции сам хозяин и организовал. В силу своей бредовой уверенности в народной любви к себе. Рейтинги-то Чаушеску ещё вчера были выше путинских! На 21 декабря он назначил митинг у своего дворца. По разнарядке были согнаны на площадь десятки тысяч «бюджетников». Нацлидер показался на балконе ЦК. И услышал громовое: «Да здравствует Тимишоара! Смерть убийце!»
Бежать чете Чаушеску с Мэнеску и Бобу удалось только на вертолёте. Больше суток они скитались по враждебной стране – гнали их не только с заводов (поразительно, но Николае, вопреки разумным предостережениям жены, собирался там спасаться), но даже из офисов РКП. Затем 23 декабря Николае и Елена попали в плен. На суд их доставлял совместный военно-милицейский конвой под командованием офицера Секуритате…
Восставшие ворвались во дворец поверженного диктатора. Было подожжено здание ЦК РКП. Народ праздновал победу. Программу революции огласил на площади Мазилу. Классический перечень демократических свобод завершался словами «И да поможет нам Бог». Впервые за четыре десятилетия.
Власть переходила в руки Фронта национального спасения. Во главе стал известный стране Илиеску (что не очень-то понравилось Мазилу). Новое правительство возглавил либеральный инженер Петре Роман – он выгодно отличался на фоне других вождей, ибо не имел прямого отношения к аппарату РКП. Революционной агитацией заведовал всемирно известный актёр и режиссёр Серджиу Николаеску. Командование вооружёнными силами принял генерал Милитару. И генерал Виктор Стэнкулеску, только что командовавший тимишоарскими расстрелами. Армейцы перешли на сторону революции и начали вязать секуристов. Обстановка заставит – перестроишься на лету.
Румынская революция не получилась мирной и бархатной. Не тот был режим. Несколько дней в стране шли бои. Погибли более тысячи человек. Поначалу считалось, что почти все они были студентами-демонстрантами. Но со временем появилась точная статистика. Большинство убитых – рабочие, помогавшие солдатам в перестрелках с чаушистами. Те самые люди, на которых идиотически рассчитывал Чаушеску. Мы тоже нередко слышим, будто «простонародье» поддерживает правящий режим РФ…
25 декабря военные организовали над четой Чаушеску подобие полевого суда. Обоих обвинили в геноциде, признали виновными и тут же расстреляли. Этот акт сильно смутил мировую общественность. Он действительно походил на линчевание. А также на обрубание концов – кто знает, какие новости прозвучали бы на настоящем суде о тех же Илиеску или Милитару. Однако решение вряд ли могло быть иным. Немедленной казни требовали рядовые, едва не подравшиеся за то, кому стрелять в Чаушеску. Солдаты, дети народа, в любом случае настояли бы на своём.
Кто с кем воевал в декабрьские дни, строго говоря, неясно до конца и сейчас. Кем были террористы, дравшиеся за Чаушеску, пока он был жив? Боевиками Секуритате? Вероятно, так. Но на судебных процессах Динкэ, Постелнику, Влад, Макри выражались уклончиво и туманно. С двусмысленными намёками. Учитывая, что никто из них не отбыл полного срока, можно предположить какие-то тайные договорённости. Ведь и Секуритате, быстро убедившись в падении режима, отступилась от него. И по инерции провела договорной матч с теми, кто сообразил раньше. За счёт солдат и рабочих, дравшихся всерьёз.
Румынская революция нарушила бархатную картину Осени народов. Но в том и есть её особое историческое значение. Диктатурам показали, что разговор возможен не только за круглым столом. Сами нацлидеры кровно заинтересованы в собственном благоразумии. На Втором Съезде народных республик СССР депутат-шахтёр Валентин Карасёв призывал руководителей КПСС учиться на румынском уроке. Пока не поздно.
Итог подводил Вилли Брандт – немецкий социал-демократ, ветеран антифашизма: «1989-й входит в историю Европы как великий год». Свыше ста миллионов людей обрели свободу. «Привет победившим народам Восточной Европы!» – возглашалось на советских демократических манифестациях. Они ведь тоже поучаствовали. «Горбачёв к нам танки не пошлёт» – это знали в Варшаве и Будапеште, Праге и Берлине, не говоря о Бухаресте.
Но приметы 1989-го – это не только Перестройка и Гласность, Бархатная революция и Рождественское восстание, Круглый стол и мирный переход, победа «Солидарности» и падение Берлинской стены. Это и китайская площадь Тяньаньмэнь. Вспоминать которую следовало бы чаще.
30 лет назад Китай ещё не набрал современной мощи, но экономические реформы Дэн Сяопина уже расценивались как феноменально успешные. Наивная политология тех времён держала за аксиому: где рынок, так и демократия. Китайские преобразования были, несомненно, рыночными. Соответственно, политических перемен ждали день ото дня. Да еще в такое время, как 1989-й.
Руководители КПК – будь то реформатор Дэн Сяопин или консерватор Ян Шанкунь – имели на этот счёт совсем другое мнение. Целью реформ являлось для них усиление государства. Не забывали они ключевой принцип древнего тоталитарного философа Шан Яна: «Сильный народ означает слабое государство, сильное государство означает слабый народ. Ослабление народа есть главная цель государства, идущего правильным путём».
Не раз за годы реформ Дэн одёргивал соотечественников. Особенно резко в 1980-м и 1987-м. Трудитесь спокойно, зарабатывайте побольше, обустраивайтесь получше – но не мечтайте о вольностях. Что вам думать и читать, во что верить и как жить – позаботится мудрая партия и её несравненные вожди. Когда же иностранные партнёры заводили речь о правах человека, официальные лица КНР отвечали: «Главное право для китайца – это право на существование».
Советскую Перестройку власти КНР вначале встретили благосклонно. Дэн даже желал Горбачёву успеха в противостоянии с консервативными чиновниками. Но это касалось лишь хозяйственных новаций. Гласность, неформальные объединения, альтернативные выборы – такому во дворце Чжуннаньхай («пекинский Кремль») не сочувствовали нисколько.
«Китайским Горбачёвым» мог стать генеральный секретарь ЦК Ху Яобан, активный разоблачитель террора эпохи Мао Цзэдуна. Дэн Сяопин не посмотрел на прежнюю близость, обвинил генсека в пособничестве студенческим беспорядкам и в 1987-м отправил под домашний арест. За преемником-генсеком Чжао Цзыяном – тоже склонным к «либерализму» – установился усиленный политический надзор.
Ху Яобан умер 15 апреля 1989-го года. Дата кончины говорит сама за себя. В СССР прошли выборы по-новому, бушевала гласность, бурлили митинги. В Польше завершился Круглый стол, легализована «Солидарность». Весна надежды мировой. Студенты Пекина вышли почтить память того партийного руководителя, которого действительно уважали. И были избиты полицией.
Дэн Сяопин понимал: 1989-й – год особый. Отдельными вспышками, как бывало прежде, теперь не обойдётся. К встрече с народом нацлидер готовился во всеоружии. Решение не уступать было принято заранее. Вопрос стоял о другом: убивать или попробовать без большой крови.
В мае на Тяньаньмэнь выходили до ста тысяч человек. Требовали элементарных свобод, прекращения партийного произвола и борьбы с чиновной коррупцией. В авангарде шли Независимый союз студентов Пекина и Независимая ассоциация пекинских рабочих.
Учащуюся молодёжь вели студенты Ван Дань, Уэр Кайси, Чай Лин, аспиранты Фэн Цундэ, Пу Чжицян. Молодёжь рабочую – железнодорожники Хань Дунфан и Цянь Юймин, металлург Лю Хуанвэнь, строитель Шэнь Яцин, повар Сяо Дэлон. Студенческий союз стремился за Круглый стол по-варшавски. Парни попроще из Рабочей ассоциации были настроены жёстче: «Снести Бастилию сталинизма или погибнуть в бою!». Лю Хуанвэнь и транспортник Лю Сян сформировали отряд самообороны.
Дело шло к драматичной развязке. Премьер Госсовета КНР Ли Пэн настаивал на военном решении. Против был генсек Чжао Цзыян, но Дэн Сяопин санкционировал линию премьера. 20 мая в Пекине ввели военное положение. Последние майские дни отметились боевыми выступлениями Хань Дунфана и столкновениями рабочих с полицией. Радикализировались и студенты – инициаторы движения. Основатель Студенческого союза Чжоу Юнцинь вообще перешёл в Рабочую ассоциацию.
Усиленные танками спецподразделения НОАК зачистили Тяньаньмэнь в ночь на 4 июня. Сотни людей погибли, точное количество не объявлено все 30 лет. Сопротивление самообороны сломили огнём и бронетехникой. Хотя было оно реальным и яростным. Рядовых активистов Рабочей ассоциации приговаривали к смертной казни и публично расстреливали. Студентов сажали в тюрьмы. Обе организации объявили вне закона, лидеров арестовали. Смерч репрессий пронёсся по стране. «Всех предупреждали», – холодно напоминал Ли Пэн. «Реформы будут продолжаться», – обнадёживал Дэн Сяопин.
Генсек Чжао Цзыян был отставлен, и остаток жизни провел под домашним арестом. На его место Дэн Сяопин назначил Цзян Цзэминя, сторонника жёсткой линии, достойного напарника Ли Пэну. Сам Дэн в конце года ушёл в отставку со всех официальных постов. Остался только нацлидером.
Тяньаньмэньская расправа словно прилетела в 1989-й год из других эпох – прошлой и будущей. Юноши и девушки Китая вызвали огонь на себя. Жертвуя собой, они показали, какова на самом деле борьба и каким может быть противник. Но нельзя сказать, чтобы пронзительно тревожный сигнал был должным образом принят и осмыслен. Акции протеста и солидарности с Тяньаньмэнь прокатились по миру, включая Советский Союз. Но в целом мир не поколебался в благодушной уверенности по поводу новой эры разумного консенсуса. Дорогой цены стоили те иллюзии. Отдаются они по сей день.
4 июня 1990-го, через год после трагедии, полиция арестовала на Тяньаньмэнь одинокого пикетчика. Когда его вязали, он кричал: «Китайский народ, подымайся!»
В политической публицистике появилось выражение «Между Варшавой и Пекином». КПК действительно могла стать полюсом притяжения консервативных диктатур. Но в Чжуннаньхае сидели прагматики. Такой проект, по-своему идеалистичный, не был им интересен. Формировать всемирный антиперестроечный фронт пытался Чаушеску. Вот кому хватало идеализма. Но и он в этом не преуспел. Не только потому что Организация Варшавского договора – еще при Хонеккере и Якеше, Гусаке и Живкове! – отвергла предложение Чаушеску ввести войска в Польшу.
«Великий кондукэтор» рассчитывал на Кубу и Северную Корею, Вьетнам и Лаос, Албанию, Ливию, Иран. Как видим, тут он даже отступал от марксизма-ленинизма: в союзники коммунистическим режимам вполне годился и Каддафи и шиитские аятоллы. Но возникла всё та же проблема: 1989 год.
Фидель Кастро был очень недоволен Горбачёвым. Хотя бы потому, что в то время симпатизировал Ельцину (мало кто про это знает, а зря). Но вести Кубу на открытый конфликт с СССР не желал категорически. Во-первых, такая позиция на фоне мировой горбимании обрекала на изоляцию. Во-вторых, кубинский режим, в отличие от румынского, не сидел на нефтяном потенциале – он жил на $22 млн советских субсидий в день.
О своих несогласиях с Перестройкой Фидель предпочитал молчать. Но косвенным образом выразил к ней отношение. В Гаване был проведён показательный процесс и расстрелян генерал Арнальдо Очоа. Один из столпов кубинской армии, недавно командующий экспедиционными войсками в Анголе.
Формально Очоа обвиняли в связях с наркомафией. Реально дела обстояли сложнее. Казнью популярного генерала партийное руководство посылало устрашающий сигнал стране. В этом смысле процесс Очоа назвали «зарницей Перестройки». Братья Кастро по-своему отметили 1989-й.
Ким Ир Сен и Ким Чен Ир, вожди Северной Кореи, конечно, сочувствовали планам Чаушеску. Но подключаться не пожелали. Им было важнее сохранить глухую изоляцию КНДР, давно превращённой в семейное имение. События 1989-го только укрепили Кимов в этой позиции. Им хватало своих дел.
Северокорейская семья проводила тогда своего рода разделение властей: отец занимался стратегическим курсом, сын руководил партгосаппаратом. Третьим в этой компании выдвинулся малоизвестный, но могущественный Пан Хак Сё – чучхейский главшпион, главкаратель и главюрист, председатель Верховного суда, основатель тайной полиции, куратор госбезопасности.
Пхеньянский режим выразил глубокое удовлетворение убийствами на Тяньаньмэнь. Кимы полностью поддержали решительность Дэна. Но оговаривались: по части экономической политики мнения различаются. Хозяева Северной Кореи ни в чём не желали никаких перемен. Даже «нэповского» толка. Но и напрягаться в альянсе с Чаушеску не считали нужным. Только почтили его память в декабре.
Разочаровал «великого кондукэтора» и Вьетнам – по причинам обратного свойства. Здесь, наоборот, приступили к реформам дэнсяопиновского характера. Новый генсек КПВ Нгуен Ван Линь прагматично менял курс, осторожно открывал страну миру и не увлекался альянсами обречённых. В подконтрольном Лаосе на этот путь встали десятилетием раньше. О политических реформах власти Ханоя и Вьентьяна не допускали и мысли. Диссидентские группы, тем более, подпольные организации и повстанческие отряды, подавлялись самым жёстким образом. Но экономика оживала, переходя на более естественные, хотя бы «полурыночные» основы. За хозяйством тянулась социальная жизнь.
Тоталитарно-коммунистические режимы никогда не уступают без боя и давления. Среди факторов, вразумлявших Нгуен Ван Линя и Кейсона Фомвихана, главным была экономическая разруха. Но немало сделали и антикоммунистические партизаны Хоанг Ко Миня, Ванг Пао, Па Као Хэ. Их отчаянно-безнадёжная война в джунглях, сайгонское околокриминальное подполье, выступления диссидентов и эмигрантов – всё это очень помогло вождям КПВ и НРПЛ обрести относительную адекватность. (Чего так и не удалось Чаушеску, даже на фоне регулярных бунтов).
Географически близкая Албания казалась самым естественным союзником бухарестсткого диктатора. Степень тоталитарности режима АПТ Збигнев Бжезинский ставил выше северокорейской. Но такая оценка давалась по инерции. Бесноватого Энвера Ходжи четыре года не было в живых.
Преемник Рамиз Алия ещё не тянулся в «албанские Горбачёвы». Неистовая Ленка Чуко, «энверовская Изаура», от имени местного Политбюро яростно обличала перестройки и круглые столы. Предавала анафеме СССР, ПНР, ВНР за разрыв с коммунизмом. Во всех присутственных местах висели портреты Сталина. Казалось, Тирана годится в мировой антиперестроечный центр. Даже лучше Бухареста.
Но это лишь казалось. Беднейшая страна Европы (да и по меркам Африки не самая богатая) на такую роль претендовать не могла. Идти же в младшие партнёры к правителям Румынии албанские вожди гордо не желали. Ходжа вообще отучал от внешних союзов. Самоизоляция в пхеньянском духе устраивала больше. Ибо обеспечивала тиранской клике вожделенный суверенитет.
К тому же, нехотя и со скрипом, Алия примеривался к переменам. После смерти большого тирана это всегда неизбежно. Никаких реформ не проводилось и даже не обещалось. Однако почти прекратились политические казни (единственная в послеходжевские времена совершилась в 1988-м) и преследования верующих. Кое-где возникали самостийные базары, и полиция обходила их стороной. Интеллигенты заговорили о культурном многообразии, и Сигурими их уже не арестовывала. Рабочие начинали дерзить надсмотрщикам, а молодёжь – срывать портреты Ходжи и драться с комсомольцами. Так что 1989-й и Албанию не обошёл. Хотя настоящее движение развернулось в следующем году.
Такую картину являл тогда «соцлагерь»: развал, разброд и шатания. Опереться не на кого. Исламские друзья Чаушеску его надежд тоже не оправдали.
Муамар Каддафи на тот момент правил Ливией всего двадцать лет. Участь Чаушеску он разделил ещё через двадцать два года. По состоянию на 1989-й «лидер ливийской революции» был даже вдохновлён. За пару лет до того он объявил в очередной раз «коренное обновление» и называл Перестройку «становлением джамахирии».
Настоящих симпатий к освободительному движению диктатор, конечно, не имел. Ментальное родство ощущал к Чаушеску вполне искренне. Но открыто противостоять мировому тренду не считал нужным. Каддафи полагал, что Ливию контролирует надёжно.
Для Ирана 1989-й стал важной вехой – 3 июня умер аятолла Хомейни. Его последние крупные деяния пришлись на тот же год. Призыв убить «кощунственного» писателя Салмана Рушди. Предложение Михаилу Горбачёву принять ислам. Рушди обрёл надмирно-всемирную известность, книга переведена на все языки. Михаил Сергеевич остался материалистом. Похороны Хомейни вылились в такую же кровавую давку, как похороны Сталина.
Правящее духовенство определялось с преемником. Рахбаром утвердили правоверного хомейниста Али Хосейни-Хаменеи. Режим выдержал это испытание. Полноту власти сохранил клерикально-административный аппарат. Его социальной опорой остался консервативный базар. Усиливалось влияние стражей исламской революции, которых вожди сначала ласково называли «наши эсэсовцы». Сейчас они – ближайшие союзники Асада и Путина в Сирийской войне.
При таких раскладах аятоллам тоже было не до борьбы с Перестройкой. Иранское правительство даже извинялось перед румынским народом за то, что принимало Чаушеску в декабре 1989-го.
Заканчивалась Холодная война. Гасли региональные конфликты. Советские войска ушли из Афганистана. Кубинские интервенты покидали Анголу. Вьетнамский экспедиционный корпус оставил Камбоджу. Перестройка буквально прокатывалась с континента на континент. Но войска уходили, а войны продолжались.
Коммунисты и имперцы любят материть Горбачёва за «предательскую сдачу международных позиций». Это либо от несправедливости, либо (так теперь чаще) просто от незнания. Пример с Афганистаном показывает обратное.
Вывод «ограниченного контингента» – проведённый чётко по графику, упорядоченно, без сбоев и неожиданностей – повысил внешний престиж Советского Союза, укрепил его дипломатические позиции. Просоветский же режим НДПА крепко держался на советской военно-экономической поддержке. Правительство Наджибуллы маневрировало с «национальным примирением». Но его армия и госбезопасность ХАД в изобилии снабжались из СССР для контрпартизанской войны.
Антикоммунистические повстанцы рулили во многих кишлаках, но не могли взять ни одного города. К тому же афганское сопротивление было расколото: исламские фундаменталисты и прозападные моджахеды часто схватывались между собой.
Сбросить НДПА моджахеды смогли только после распада СССР – зато практически сразу (этот факт делает совершенно очевидной суть афганского коммунизма). Дальше – междоусобица, война Талибана и Северного альянса, «горное царство бен Ладена», снова иностранные войска. Но уже не советские и не коммунистические, с которых всё началось.
Таким же манером уходили из Анголы кубинцы. Режим МПЛА вообще оказался довольно прочным. Он правит и сегодня. Даже осуществил «операцию “Преемник”»: многолетнего президента Жозе Эдуарду душ Сантуша сменил Жуан Лоренсу. Хотя, конечно, от коммунистической идеологии МПЛА отказалась – как раз на рубеже 1980-1990-х. Кто-кто, но душ Сантуш быстро освоил возможности, предоставленные трендом 1989-го. И это при том, что ангольское повстанческое движение – в отличие от афганского – было единым и дисциплинированным.
1989-й стал для партизан УНИТА и их команданте Жонаса Савимби годом максимальных успехов. Вывод кубинских войск всё же ослабил правительственную армию. Бойцы УНИТА развернули энергичное наступление, вышли на подступы к Луанде. Но прорваться в столицу не смогли. Однако Савимби излучал всесветный оптимизм, ни о каких переговорах не желал и слышать. Так или иначе, судьба Анголы менялась.
Иначе развивалось в Мозамбике. Коммунистическое правительство ФРЕЛИМО и повстанческое движение РЕНАМО понемногу начинали договариваться. Президенту Жуакину Чиссано с ренамовцем Афонсу Длакамой было легче, чем душ Сантушу с Савимби. Возможно, потому, что в мозамбикской гражданской войне Длакама являлся правым консерватором, «чёрным белогвардейцем» – а не леваком-«эсером», как Савимби.
Быстрее всего договорились в Никарагуа. Марксистский режим сандинистов, лишаясь советского снабжения, торопился свернуть войну с контрас. Мирное соглашение было заключено ещё в 1988-м. Брат президента-сандиниста Умберто Ортега и лидер никарагуанских рейганистов Адольфо Калеро друг другу даже понравились. Радикалы с обеих сторон готовы были воевать до полной победы. Но пламенные энтузиасты подчинились реальным политикам. В очередной раз «всадники обитых кожей кресел победили всадников коней». Романтиков обманули.
Вслед за никарагуанской финишировали войны в Сальвадоре и в Гватемале. В этих странах прокоммунистическими были партизанские движения, прозападными – правительства, и особняком стояли ультраправые «эскадроны». Именно от последних ожидались наибольшие проблемы при урегулировании. Но сальвадорский майор д’Обюссон, гватемальские вожаки Сандоваль Аларкон и Сисньега Отеро повели себя конструктивно. Исчезла коммунистическая опасность – и «эскадроны смерти» превратились в обычные правые партии «Надо готовиться к новой борьбе – парламентской», – отдал последний приказ бешеный Роберто д’Обюссон. Ещё одно побочное следствие Перестройки на другом конце Земли.
Замысловатая политическая интрига раскрутилась в Камбодже. Десять лет страна была оккупирована вьетнамскими войсками. Вьетнамцы остановили полпотовский геноцид, но насадили другой коммунистический режим – своих и московских марионеток. Против них поднялся фантастический союз: полпотовцы («красные кхмеры» срочно перекрасились из коммунистов в социал-либералы) объединились с традиционными монархистами и прозападными республиканцами. В индокитайских джунглях разгорелась ожесточённая изнурительная война.
Вассальное правительство Хенг Самрина держалось в основном на штыках вьетнамского корпуса. Это создавало основу единства оппозиции: кхмерский национал-патриотизм против «вьетского врага». Вывод вьетнамских войск был одним из трёх условий нормализации советско-китайских отношений, которые Дэн Сяопин выдвинул Горбачёву. Визит Горбачёва в Пекин состоялся в мае 1989-го, перед тяньаньмэньской расправой. К тому времени были выполнены все требования Дэна: резко сокращён советский военный потенциал на китайской границе, советские войска ушли из Афганистана, вьетнамские из Камбоджи. В 1989-м Москва ещё могла давать установки Ханою. Да и сам Нгуен Ван Линь предпочитал дистанцироваться от войны.
Иностранные войска ушли, но коммунистические власти уходить не собирались. В Камбодже с 1989-го осуществлялась та же схема, что в Афганистане (провально) и в Анголе (успешно). Но с большим изяществом.
Компартия НРПК деидеологизировалась и переименовалась в Народную партию. Упёртый Хенг Самрин отодвинулся в почёные вожди. Практическое руководство принял молодой прагматик Хун Сен. У Пол Пота, впрочем, в своё время служили оба.
Но основная фишка заключалась в другом. Правительство Хун Сена взяло курс на реставрацию монархии. В ноябре 1989-го сотни тысяч камбоджийцев восторженно встречали короля Сианука, который через несколько лет вернулся на трон. Режим Хун Сена закрепился под традиционной декорацией. И правит до сих пор.
Войны в Афганистане, Анголе, Мозамбике, странах Индокитая и Центральной Америки были фронтами глобальной Холодной войны. Рональд Рейган определял их как восстания народов против коммунизма. Перестроечный демонтаж мирового коммунистического центра прекращал их естественным образом. Снявши голову, по волосам не плачут. При историческом поражении КПСС странно было бы ждать марксистско-ленинской твердокаменности от НРПК или ФРЕЛИМО. Некоторое исключение являла Эфиопия: не только режим Менгисту Хайле Мариама отличался особой свирепостью, но и противостояли ему непримиримо жестокие леворадикалы. Эфиопская война затянулась до 1991-го и окончилась победой повстанцев.
Декоммунизация, как правило, не ослабляла, а укрепляла номенклатурные власти в Третьем мире. Но это в тогдашней эйфории словно не замечалось. Что тоже естественно. Люди видели одно: приходит мир, признана свобода… На то и 1989-й.
Запад отмечал всемирно-историческую победу. Переговоры Михаила Горбачёва с Джорджем Бушем-старшим на военных кораблях у мальтийского рейда. Визит Михаила Горбачёва в Ватикан, встреча с Иоанном Павлом II. Генеральный секретарь ЦК КПСС, председатель Верховного Совета СССР, почтительно слушает проповедь Папы Римского. Каносса коммунизма.
Либералы и демохристиане, социалисты и неоконсерваторы наперебой констатировали торжество свободы и демократии, частного предпринимательства и социального партнёрства. Идеологи либерализма упирали на права человека и личную инициативу. Социал-демократы подчёркивали левые мотивы в горбачёвской риторике. Скромнее держались неоконсерваторы: все и так понимали, что именно они выиграли Холодную войну – солидарной силой рейганизма.
Президент США Буш-старший был прямым политическим наследником Рейгана. В Британии казались непоколебимыми позиции Маргарет Тэтчер. Парадоксальным образом, сходную неоконсервативную политику проводил французский президент-социалист Франсуа Миттеран. В новые Бисмарки единой Германии изготовился Гельмут Коль. Свой 40-летний юбилей НАТО встречала образцовым уровнем атлантической солидарности. На другом конце западного мира, в Японии, либерально-демократические премьеры Набору Такэсита, Сосукэ Уно, Тасики Кайфу продолжали курс «азиатского Ронни» – Ясухиро Накасонэ.
Среди примет 1989-го был рост престижа «самой населённой демократии» – Индии. И тоже не без влияния Перестройки. Раджив Ганди не просто дружил с Горбачёвым. Советский лидер явно ориентировался на политическую модель Индийского национального конгресса. Интерес советского генсека сам по себе работал в пользу индийского премьера. Бывали же времена.
В своей истории Россия не раз становилась источником и мотором глобальных освободительных движений. Самый яркий пример – революция 1905 года. Она стимулировала демократические силы и социальные бунты по всей Европе и в Америке. Пробудила Азию. Повлекла восстания в Китае, Персии, Турции. Подтолкнула антиколониальную борьбу. Что-то подобное произошло и к концу века. С поправкой на изменение нравов.
Демократизация СССР и конец европейского лагеря не оставлял вариантов «мировому капиталистическому хозяйству». Понятие «прозападная диктатура» уходило в прошлое. Правая ориентация, антикоммунизм больше не засчитывались в плюс, если режим не соблюдал демократических норм. Мировая волна демократии сносила не только сталинистов и брежневцев.
Фредерик де Клерк, даже внешне поразительно похожий на Горбачёва, начал демонтаж апартеида в ЮАР. Заканчивалось правление генерала Пиночета в Чили. В Парагвае отстранён генерал Стресснер. Переходила к парламентской демократии Южная Корея. Арестован и сдан гражданским властям Аргентины организатор ультраправого террора Хосе Лопес Рега. В Италии судят – но оправдывают по террористическим обвинениям – «Че Гевару антикоммунизма», легендарного Стефано Делле Кьяйе.
Никогда не комплексовавшая в жести Всемирная антикоммунистическая лига и то пребывает в некотором отпаде. Что тут сказать, кроме «враг нас предал»? На следующий год ВАКЛ переименуется во Всемирную лигу за свободу и демократию. Антикоммунизм перестал быть актуален, ибо с коммунизмом покончено.
Кое-кто поторопился с далеко идущими выводами из этого исторического факта. В летнем номере американского экспертного журнала The National Interest появилась статья «Конец истории?» философа и политолога Фрэнсиса Фукуямы. Автор тут же сделался мировой знаменитостью. Мало кто сразу сообразил назвать этот текст чепухой. Казалось, открыта истина бытия.
Несмотря на вопросительный знак, вопроса для Фукуямы не было. Полная победа западного либерализма одержана раз и навсегда. Рухнул последний конкурент – марксизм-ленинизм. Всюду демократия, всюду кока-кола. Вот оно счастье – ныне присно и вовеки веков. Философ даже немного сожалел об этом. Мол, скучновато теперь будет. Если от скуки история не начнётся вновь.
Началась, и немедленно. Впрочем, никуда и не кончалось. Хотя европейцы ещё не надевали ожерелья из ушей (как года через три в югославской войне), что-то элементарное можно было понять и в 1989-м.
Тот же коммунистический Китай с северокорейским довеском. Тот же фундаменталистский Иран с исламско-революционной сетью. В самой населённой демократии индусские националисты на парламентских выборах 1989-го получили десять процентов. (Через два года Раджива Ганди взорвёт на предвыборном митинге тамильская террористка-«тигрица» со Шри-Ланки – индийский премьер помогал ланкийскому правительству подавлять тамильских сепаратистов.) Ещё больше набрали годом раньше иудейские ортодоксы и националисты Израиля. В Западной Европе уже почти каждый десятый француз голосует за партию Ле Пена. Белые наци заявляют о себе даже в Англии. Освободившийся в ФРГ после восьми лет тюрьмы Карл-Гейнц Гофман с любопытством оглядывает местный неонацистский ландшафт.
Эти разрозненные вести отражали не менее глобальную тенденцию. Не менее значимую, чем всемирный разлив колы. Уличные вожаки и племенные авторитеты осознавали мощь социал-популистских и этнополитических идей. Госбюрократии хмуро готовились защищаться нападением.
В схватке «мирового государства» с «мировой братвой» наметился в 1989-м и полигон пробы сил. Твёрдо и грозно заявило о себе албанское движение Косово. Весь год югославские силовики Слободана Милошевича вынуждены вести настоящие бои с активистами Народного движения Косова, с боевиками Абдуллы Прапаштики и Османа Османи. Эти имена сейчас не очень известны. Но из НДК выросла Армия освобождения Косова, братья Яшари, Хашим Тачи, Рамуш Харадинай… Комментарии излишни.
Такой сполох будущего нельзя было не заметить. Даже на фоне Сахаровского Съезда в Кремле. Но постарались. Дабы не отвлекаться от картин грядущего всеобщего благорастворения. В которое изволили уверовать. Не пойми с какого бодуна.
А ведь Восемьдесят Девятый учил иному. Он давал отличный шанс. Люди года его отработали. Но он ни в коей мере не избавлял ни от проблем, ни от борьбы. Об этом словно забыли. Очень быстро получив то, что полагается от истории за такую забывчивость. То, что мир сегодня больше напоминает предгрозье 1979-го, нежели сплошную весну тридцатилетней давности – во многом результат пришедшего расслабона, наивного нежелания понимать.
Три десятилетия прошли не зря. Мир никогда не вернётся к состоянию прежде 1989-го. Опыт сохранён. А шанс ещё придёт. Если уже не пришёл.
Никита Требейко, «В кризис.ру»